С Петром в пути

— Слышал я, что русский царь Пётр возомнил себя артиллеристом, — сказал при случае своему фельдцейхмейстеру барону Гоникверку молодой король, — и даже произвёл себя в бомбардиры. А сложна ли эта наука?

— Непроста, — отвечал барон, — ведь одно дело — просто палить, а другое — достигать цели. А это требует вычислений и сноровки. Сноровка же достигается долгой практикой, баллистическая же часть постигается учением.

— Чепуха! — объявил Карл. — Уверен, что с первого раза попаду в мишень. Позвольте...

Карл долго наводил пушку и наконец поднёс пальник к фитилю. Прогремел выстрел.

— Ну? — нетерпеливо спросил Карл. — Кажется, я поразил мишень, — и он поднёс зрительную трубку к глазам. То же сделал и барон.

— Увы, ваше величество, должен вас огорчить. Мишень как стояла, так и стоит.

— Сам вижу, — буркнул король. — С первого не вышло, выйдет со второго. Позвольте...

Он снова навёл пушку, отстранив бомбардира, который пытался ему помочь.

— По-моему, вы всё преувеличиваете сложность стрельбы из пушек. Сейчас я наведу с помощью трубы. На таком расстоянии глаза могут ошибиться.

— Всё не так просто, ваше величество, — осторожно заметил барон, — и царь Пётр поступил предусмотрительно, выучившись, сколько мне известно, у кёнигсбергского артиллерии полковника.

— Посмотрим, посмотрим, — с прежней самоуверенностью произнёс король. — Сейчас я навёл ствол прямо на мишень. Дайте-ка пальник.

Грохот разрыва заглушил его последние слова. Дым заволок горизонт. Когда он рассеялся, Карл первым навёл трубу на мишень. Лицо его выразило разочарование.

— Опять не попал, — протянул он. — Что ж, если и в третий раз промахнусь, стало быть, пойду на выучку.

Когда и в третий раз король не поразил мишень, он с горечью заметил:

— Кажется, вы правы, барон. Но я не царь Пётр и не намерен учиться там, где надобен талант полководца, а не простого бомбардира. Меня же учили высокому искусству, и я не намерен размениваться. А с русским царём мне ещё предстоит помериться не силою, а талантом.

— В этом единоборстве вы наверняка выйдете победителем, — льстиво промолвил барон и поклонился.

— Брат Фридрих надеется с моей помощью потеснить Данию и с этой целью стал возводить укрепления в городке Теннинге. Я послал ему два батальона, дабы способствовать его успеху.

— Должен вас разочаровать в очередной раз, — с прежней осторожностью произнёс барон, зная вспыльчивость короля. — Там двумя батальонами не обойтись. У датского короля, а он тёзка герцога, отлично вымуштрованное войско. Боюсь, что герцог потерпит неудачу. Это достаточно рискованное предприятие.

— Мой брат герцог — отчаянная голова.

— Одной отчаянности в войне недостаточно. Нужны ещё и трезвый расчёт и опора на силу.

— Вы, барон, скептик, — бросил король. — Скептики обычно терпят поражение там, где нужны напор и удаль. Со временем я сумею доказать правоту моих слов и с меньшими силами сокрушу более сильного противника благодаря смелым действиям.

— Что ж, может быть, ваше величество, — протянул барон. — В народе говорят, и неспроста: смелость города берёт.

— Вот-вот, наконец вы заговорили как настоящий военный да ещё повелевающий столь грозной силой — артиллерией.

Барону было под пятьдесят. Перед ним стоял восемнадцатилетний юноша и поучал его без стеснения. Да ещё приходилось взвешивать каждое слово, обращаясь к нему на «вы», и титуловать его вашим величеством. К тому же за величеством не числилось ничего, кроме пакостей. Ну не обидно ли? Никакого восхищения и верноподданнического восторга барон не испытывал, кроме потаённого желания разложить молодчика на скамье, сняв предварительно штаны, да и всыпать ему полсотни горячих. И он затаил свои чувства до времени...

Время же всё не наступало. Датчане вступили в Шлезвиг и разорили Теннинг. Фридрих позорно бежал. Он отдал себя под покровительство своего названого брата Карла. Карл во всеуслышание объявил:

— Я беру вас — тебя и Голштинию, твою страну, — под своё покровительство, чего бы мне это ни стоило. Готов даже поступиться короной ради братской дружбы. И пусть только датский король сунется, я покажу ему, на чьей стороне сила.

Но датский король не убоялся и сунулся. Он-то полагал, что за ним сила: Август Сильный с Саксонией и Польшей и Пётр с реформированным российским войском.

Назревала война. Король горячился:

— У меня самое сильное войско. Я сокрушу Данию. А заодно и Августа с его Саксонией и Польшей, и русского медведя Петра.

— Ваше величество, остерегитесь. У этого русского медведя неисчислимое войско, слышно, он его модернизировал по европейскому образцу, — один за другим выступали сенаторы в риксдаге, и их красноречие, их аргументы готовы были, казалось, тронуть каменное сердце. Но сердце Карла было твёрже камня. Оно было выковано из прочнейшей шведской стали. Он жаждал войны. Он чувствовал в ней своё призвание.

И тут на сцену выступил лифляндский рыцарь капитан Иоганн Рейнгольд фон Паткуль. Родом из Риги, он отличался столь же непреклонным, энергическим и жестоким темпераментом, что и Карл. Нашла коса на камень! Он обвинял короля в низвержении рыцарства, в многочисленных обидах, которые чинят его наместники в Лифляндии, прежде всего её генерал-губернатор граф Гастфер.

— Король разорил всех нас, а теперь ещё затевает войну, которая погубит Швецию! — ораторствовал он в риксдаге. — Такой король, у которого за душой нет ни одного дела, должен быть отстранён от власти! Я первый подыму руку за его свержение!

Такие речи в стенах риксдага! Тут даже противники короля, которых становилось всё больше под угрозою войны, ополчились на дерзеца.

— Долой! Это изменник! Судить его королевским судом!

Паткуль был обвинён в государственной измене и приговорён к смертной казни.

«Какая жалость, — размышлял король, — что такой смельчак не на моей стороне. Как бы я хотел с ним сойтись. Это не то что бессильные старцы, брызгающие слюной. Этот готов идти на всё. Ведь он же не мог не понимать, чем ему грозят такие речи в стенах риксдага и на площадях Стокгольма. А теперь его повесят. И я даже не смогу его помиловать... А как горяч, как дерзок ».

Но Паткуль не ждал, когда его схватят и потащат к виселице. Он скрылся, и след его затерялся. Говорили, что его видели в Курляндии, говорили, что в Лифляндии он возбуждал местное рыцарство к восстанию и отделению от Швеции. Потом его видели в Бранденбурге, в Дрездене. И всюду он настраивал короля, герцога и курфюрста против Швеции, против Карла.

— Мальчишка! Что он может? Только произносись воинственные речи.

За голову Паткуля была назначена солидная награда. За ним охотились шведские агенты. Но всё было тщетно: он ловко уходил от всех преследователей.