С Петром в пути

— Господа ратманы, остерегитесь! — крикнул ом, когда заяц кинулся им в ноги. — Гоните его ко мне! Живей!

Старцы дрыгнули ногами, и одуревший зверёк кинулся прямо на короля. Тот выстрелил почти в упор. Попал! Заяц подскочил и рухнул на пол, пятная паркет своею кровью.

Король схватил его за уши и положил его на стол прямо перед президентом риксдага.

— Жалую вас, господа, за усердную службу мне и королевству, — насмешливо произнёс король и поклонился. Затем вскочил на коня и вместе со своей ватагой ускакал прочь.

— Неслыханно! — вырвалось у ошалелых мужей. Они почти что с ужасом глядели на истекающего кровью зайца, на кучки дымящихся конских катухов. — Неслыханно! — повторяли они вновь и вновь, словно бы забыв другие слова. Придя наконец в себя, они призвали церемониймейстера и приказали ему убрать следы королевской охоты. Охоты в освящённых стенах.

А королевские молодцы продолжали свои потехи. В тот год в Стокгольм пожаловал герцог Гольштейн-Готторпский Фридрих III, такой же повеса, как и Карл. Его вела матримониальная забота: он собирался сочетаться браком со старшей сестрой Карла.

Вот тут-то оба повелителя разгулялись.

Понятное дело: в честь высокопоставленного гостя да ещё с далеко идущими намерениями был дан изысканный обед во дворце Штаден, расположенном на озере Мелар и не столь уж давно законченном строительством. Естественно, вся мебель во дворце была новая, как и вся утварь, равно и исторические реликвии, перевезённые из старого, изрядно обветшавшего королевского замка.

Лились томные мелодии, разряженные дамы и господа томились в ожидании короля и гостя-жениха. Обе сестры Карла с трудом сдерживали негодование: все в сборе, время обеда уже наступило, а ни короля, ни Фридриха нет.

— Опять бесчинствуют! — кипятилась младшая Ульрика Элеонора. И когда он, — она имела в виду младшего брата-короля, — наконец поймёт, что он король, король, а не гуляка праздный. Эх, нет на него батюшки, — со вздохом закончила она, — он бы его приструнил.

Наконец церемониймейстер распахнул дверь и провозгласил:

— Его величество король Карл! Его высочество герцог Фридрих!

И вслед за ним скорым шагом вошли оба.

— Прикажете подавать, ваше величество?

— Подавайте, подавайте, а ты постоишь.

Ливрейные лакеи в белых камзолах, расшитых тремя коронами, торжественно, на вытянутых руках внесли главное блюдо — целиком зажаренного оленя. Другая четвёрка лакеев несла соусники из серебра.

Вот тут-то оба главных лица обеда подскочили к ним и ударами ног и рук опрокинули соусники, их содержимое окрасило ливреи в какой-то бурый цвет, расползлось по паркету лужей.

— Ха-ха-ха! — заливались оба виновника. Музыка смолкла. На всех лицах застыла принуждённая улыбка. В довершение сцены один из лакеев поскользнулся, желая поднять соусник, и шлёпнулся, издав неприличный звук.

— Ха-ха-ха! — надрывались король и герцог. — Вот так пируэт!

И тут вся зала разразилась хохотом. Не смеялся лишь один церемониймейстер. Он невозмутимо отдавал распоряжения. И когда всё было сделано, а оба виновника инцидента уселись во главе стола, снова заиграла музыка, и гости приступили к трапезе. Оленя разделали королевский повар в колпаке и два его помощника.

Но обед был испорчен. Однако так не считали короли и герцог. Они уплетали жаркое как ни в чём не бывало. Обе сестры и бабушка короля ни к чему не прикасались, наклонив головы, чтобы не обнаружить краски стыда. Но остальные гости принялись за трапезу, всё ещё улыбаясь. Да, было и неловко, и смешно в одно и то же время.

Подвиги короля и герцога на этом не остановились. Оба сошлись, оба поклялись в братской дружбе и скрепляли её по-своему, по-королевски.

Обед закончился тем, что оба велели впустить в залу собак из королевской псарни. Их было около двух десятков, и король с герцогом стали швырять им кости. Своды усиливали лай и грызню. Первыми покинули пиршественную залу дамы, в том числе и негодующие сёстры и бабушка короля. За столом осталось только несколько самых упорных придворных, боявшихся своим исчезновением вызвать немилость своего повелителя.

На следующий день, хорошенько проспавшись, король и его названый брат герцог сели на коней и отправились бедокурить в город. Время было вечернее, народ сбирался на богослужения. В церкви Святого Себастьяна было ещё полутемно, горели только два паникадила. Мерцание свечей отражалось в витражах, зыбкими бликами плясало на огромном распятии.

Скамьи были полупусты.

— Прочь! — вскричал король прихожанам, сидевшим с требниками в руках. — Сейчас мы свершим то, что угодно святому.

С этими словами ватага принялась ломать скамьи. Они поддавались с трудом, и это только увеличивало азарт гуляк. Церковь наполнилась треском и пылью, испуганные прихожане кинулись вон.

— Остановитесь, что вы делаете? — вопил пастор. — Это же святое место! Это храм Божий!

Всё было напрасно. Наконец пастор признал короля. И взмолился:

— Ваше величество, пощадите. Ведь отец ваш щедро жертвовал на нашу церковь.

— Вот и примите мои пожертвования! — невозмутимо огрызнулся Карл. — Я не менее щедр. Вы будете поминать меня и герцога Фридриха до конца дней. Кончай, братья!

К этому времени почти все скамьи были изломаны. Испуганная толпа собралась на паперти и с осторожностью заглядывала внутрь, силясь понять, что происходит. Завидев и узнав короля, некоторые обнажили головы.

— А, вот этого мы и ждали, — радостно воскликнул король. — Только шляпы маловато, голова должна быть голой, — и с этими словами сдёрнул парик с почтенного прихожанина, обнажив лысину. — Парики долой!

Париков, впрочем, оказалось немного. И тогда, оседлав коней, королевские молодцы — их было двенадцать, по числу апостолов, — бросились на охоту за париками. В этот час их можно было в обилии обнаружить в Бургтеатре, где давалась мистерия «Аман и Эсфирь». Спешившись, они ворвались в залу и принялись сдирать парики. Поднялся ужасный переполох. Занавес срочно опустили. Женщины подняли отчаянный визг. Узнав короля, мужчины, подвергшиеся насилию, терпели. Некоторые бросились подбирать свои парики.

А король и Фридрих надрывались от хохота. Этой акцией закончился весёлый вечер. Ватага отправилась пировать в королевский дворец. Там к тому времени был зажарен огромный кабан, на стол был водружён бочонок вина литров на тридцать. Каждый был сам себе виночерпием: подходил к бочонку, открывал кран и наполнял свою кружку, а порой и кружку соседа.

Король, которому к тому времени ещё не исполнилось семнадцати лет, изощрял свой ум в поисках новых поводов для веселья. Известно: в голове у юных бродит бес разрушения. Этот бес, или демон, как хотите, переполнял короля и герцога. Нет, никто из них не думал ни о последствиях, ни о чужом несчастье, они хотели одного — веселиться любой ценой и во чтобы то ни стало, и может ли кто-нибудь воспрепятствовать веселию самого короля? Ни родные, ни старцы-советники, поседевшие на королевской службе, — словом, решительно никто не мог его остановить.