Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Почти к самой паперти подъехала огромная машина. Уд взялся за ручку двери:

— Хочешь, подброшу тебя. Тебе куда?

— Подбросить меня хочешь?!! — вдруг дерзко крикнул Коля. — Ты меня и так уже подбросил, не дай бог каждому. — Коля задыхался, его прорвало. — Ты что ж такое вытворяешь, думаешь, на тебя управы нет, Хуссейн?!!

При этом слове Уд вдруг побледнел, выпрямился. Ему будто к спине приставили холодный блестящий молоточек.

— Ишь, моду завел!.. — расходился Коля. — Фамилию какую-то басурманскую взял! кто этот Кичхоков?! Зачем ты фамилию-то переменил? Думал, не узнаю я, где ты? Следы заметаешь? Не-е-т, Хуссейн, все узнают, что ты самозванец, не своей жизнью живешь. Все узнают, что личину носишь!

Коля потянулся рукой к его шейному платку, тут подскочил охранник, оттолкнул Колю, собираясь применить болевой прием, но босс остановил его движением руки. В этот момент Коля увидел за стеклом салона ощерившуюся болонку с золотым зубом. Кровь ударила ему в лицо. Не помня себя, он стал выкрикивать какие-то бессвязные антипрезидентские лозунги, но слова его, можно сказать, повисли в воздухе, так как за секунду до этого огромный лимузин рванул с места, обдав Колю сладко-кислым выхлопом высокоактанового бензина.

Коля продолжал исступленно кричать, нес он о кандидате Кичхокове такие чудовищные несуразные вещи, что возле него собралась толпа, потом Колю схватили стражи порядка, он кусался, дрался, его затолкали в милицейский УАЗик и отвезли в изолятор временного содержания Центрального округа.

В тот же вечер в храм Николы в Хамовниках заходила и Нина, жена Коли. Шла с работы к метро «Парк культуры» и забрела к Николе, сама не зная зачем. Перешагнула через безногого, дав ему что-то, ступила под своды освещенного свечами и лампадками нефа. Сначала ее поразила икона Богоматери-троеручницы, потом привело и к старой иконе Богоматери-споручницы грешных. Нина не знала готовых молитв, но что-то говорила своими самодельными словами, которые для Бога также годятся, как и молчание кающихся и красивые тексты Соломона, Иоанна Златоуста или другого святого. Богу и молчание внятно, но не всякое. Главное, чтобы человеку было что сказать Богу. Оказавшись перед иконой Христа справа на иконостасе, Нина вдруг озадачилась, а о чем, собственно, просить Боженьку. Вот Он смотрит и говорит: «Проси!» — а Нине по-настоящему и просить нечего. Ну, здоровья. Ну, про бабу Нюру — ее недавно парализовало. Ну, чтоб недостач не было. Разве что помолиться за упокой души Автандила — его в воскресенье какой-то мафиозо убил.

Но не было у Нины слов просить о настоящем. Тот залетный плешивый красавец, которому она отдалась как во сне или как в сказке и с которым испытала она первую в жизни любовь, — как о нем молиться, она не знала, потому что не знала, как молятся о чем-то полуприснившемся. А о чем еще Боженьку просить? Все остальное у нее вроде как у людей. Квартира. Работа. Коля, муж ее, куда-то, правда, исчез, но без него ей легче и спокойней. Как-то Степан — швейцар-вышибала менял у нее дома манжету на унитазе, ну, сменил, ну, выпили, как-то ловко он к ней подъехал, она даже не заметила, как он ее без трусов на диван завалил, ну и что, Нине ни облегчения, ни душевного просвета, не понравилось ей, тем более из соображений служебной дисциплины, что с подчиненным связалась.

И все-таки что-то шептали ее губы, когда с полной рукой свечей стояла она перед иконами и смотрела на лики все понимающих, все перевидавших, все изведавших, замоленных сотнями душ святых угодников. Хотел бы я знать, что эти губы шептали и чего просили? Неужели любви?

Глава XVII

Милые русские юноши!.. Вы — надежда наша, вы — спасение и будущность России… Одного бойтесь — рабства и худшего из всех рабств — мещанства и худшего из всех мещанств — хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт…

Д. Мережковский. Грядущий Хам

1

Последний вариант инаугурационной речи Уд Кичхоков в присутствии Голосковкера репетировал в помещении штаба перед большим зеркалом, когда туда заглянул начальник группы по отслеживанию и нейтрализации компромата и поманил к себе пальцем — скрытно от шефа — имиджмейкера. Голосковкер дал понять глазами, что выйдет сразу, как будет возможность. Он был недоволен, что их с шефом прервали: Уд как раз декламировал то место в речи, которым имиджмейкер гордился. В него он вложил дорогие ему мысли о сильной власти «с мужским лицом».

Когда они прогнали перед зеркалом речь дважды, имиджмейкер напросился на маленький перерыв. Начальник группы по компромату завел его в дальний угол архива, за стеллажи, и сообщил, что назревает, похоже, дикий скандал. Он вынул из папки ксерокопию газетной вырезки.

— Вот, полюбуйтесь.

Голосковкер прочел и похолодел. На верху газетной полосы значилась фамилия, крупно: ЮДЖИН МАНКИН, а чуть ниже громадными буквами заголовок: «РОССИЯ, НЕУЖЕЛИ ТЫ ГОТОВА ОХУ…ТЬ?!» И дальше в тексте приводились страшные разоблачения о независимом кандидате Уде Кичхокове. Что у него якобы нет даже начального образования и что все сведения, поданные в Центризбирком, подложны.

— Когда это напечатано? Где?

— Вчера. Закон соблюден. Газета малоизвестная, издается в Мытищах, но найдутся заинтересованные…

— Пошлите людей, пусть скупят весь тираж. Я знаю этого автора. Это низкая месть за увольнение. Что еще?

— Радиоперехват. Компромат по линии коммерческой деятельности шефа в бытность бизнесменом.

— Ну, что там?

— Эксперт общества по защите интересов потребителей в радиоинтервью раззвонил о результатах химической экспертизы ликера «Легкое дыхание». Якобы установлено, что это разбавленный спирт, подкрашенный клюквенным экстрактом с добавлением выжимки из опилок бергамотового дерева.

— Что за бред? Сколько заплатили этому идиоту? Вы что-нибудь узнали?

— Информация только получена. Принимаем меры.

— Хорошо, — сказал Голосковкер. — Это происки конкурентов. Подковерная борьба бульдогов перешла в следующую стадию: в ковре через проплешины и потертости изнутри образовались дыры и грызня пошла в открытую, на виду у публики.

— Похоже, что так, — отозвался собеседник.

— Всё?

— Ну, пожалуй… есть еще одно…, но это уже полный бред.

— Что такое?

— Ну, неприличие какое-то.

— Докладывайте, докладывайте. Сейчас все важно, — сказал Голосковкер.

— Наш милицейский осведомитель сообщает, что задержали какого-то, — он посмотрел в бумажку, — Савушкина. Как ни странно, трезв, при документах. Он утверждает, что наш кандидат на самом деле Хуссейн, а не Уд и носит другую фамилию и, — он опять заглянул в бумажку, — и вообще он якобы и не человек вовсе, а его органическая часть, которая…

— Хватит! Мы-то тут при чем? Это же сумасшедший. Всё?

— Пока да.

— Если будет что-то экстраординарное — сразу ко мне. — Имиджмейкер казался озадаченным. — Я у шефа, ждем американцев.

Вернувшись к боссу, он решил ничего ему не говорить про коварство Юджина Манкина. Босс мог прийти в бешенство и сорваться во время интервью, что было бы еще худшим скандалом. Они пили кофе, поглядывая на часы.

— Ну и как вам Чехов? — спросил имиджмейкер. Уд немного подумал.

— Да ну. И чего у него все беспрестанно влюбляются? Говорят о скуке жизни и влюбляются И с чего? И во всех пьесах стреляются… А мне кто-то говорил, что в его пьесах потрясающая любовь. Внешне скромно, как в девятнадцатом веке, но под пеплом, мол, огонь.