Сага о Кае Лютом

Топор унесло потоком. Я хватаю чью-то руку с мечом, дергаю… Из вырванного плеча хлещет кровь. Я разжимаю стиснутые пальцы, вынимаю меч и рублю им. Отшатываюсь вбок и сбиваю плечом лошадь. Передо мной встает стена — Дометий врастает в землю, удерживая щит. Справа Квигульв хлещет копьем, слева рубит Трёхрукий.

Вдох! И поток иссяк. Вокруг десятки тел: конских, людских. Визги. Вопли. Стоны. Запахи крови и дерьма.

Я слышу, как за моей спиной ульверы добивают остатки табуна, вижу, как огни вспыхивают новыми рунами, и чувствую, как мои волки падают один за другим. Валится Хальфсен, словно подрубленный падает Феликс, корчится один из клетусовцев, вцепившись в повод обезумевшего скакуна. Острая боль, не моя, пронзает тело, и я отпускаю стаю.

Из детинца высыпали воины, чтобы перехватить оставшихся коняков. Громко выбранился Дометий! Ему вторили голоса Херлифа и Стейна. Но я не понимал, почему они злятся. Мы же победили! Одолели коняков!

На меня в одночасье навалилась жуткая слабость. Или это не слабость, а всего лишь моя собственная сила без поддержки стаи? Вот, значит, каков я сам… Захотелось снова пробудить дар, снова почувствовать ту мощь, то единение!

— Кай! Кай!

Кто-то кричал мне в лицо. Тряс за плечи. Простодушный?

— Ульверам плохо! С ними что-то не так!

— Всем? — с трудом стряхивая с себя стайный дурман, спросил я.

— Нет, — он оглянулся. — Хускарлам. Особенно тем, кто меньше рунами. Скажи живичам, чтоб не добивали раненых! Это наши руны!

Так вот почему они бранились!

Я поднял выпавший меч, скривился: плохонький, под руку хускарла, если не карла, и направился к Полюду и Одинцу. Врезал первому попавшемуся живичу, что хотел добить коняка, сшиб с ног второго и закричал:

— Еще один дохлый коняк, и мы убьем вас всех!

Бездна! Где же Хальфсен, когда он так нужен?

Меня попросту не поняли. Или не захотели понять. Так что у следующего живича я выбил меч, у другого — зубы, а потом добрался до Одинца, растолкал его охрану, схватил за грудки и тряханул хорошенько.

— Меч — нет! Стой! Убью!

Наконец-то послышался хриплый голос Хальфсена, что повторил мои слова на живичском.

— Это наши руны! Останови своих людей, или их остановлю я!

Одинец внял моим словам, крикнул что-то, и живичи перестали резать раненых.

Я оглянулся. Хальфсен висел на плече Простодушного, его сильно трясло, руки и ноги крутило так, что вздулись жилы, он хватал воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба. И такое творилось не только с ним, но и с другими ульверами, хускарлами. Херлиф верно сказал.

— Ты ранен? Это яд? Стрелы были отравлены?

Почему я не почуял это в стае?

— Н-нет, — выдавил Хальфсен. — Н-не яд. Н-не ранен. П-после с-стаи.

— Надо поднять его на руну. Может, исцелится?

— Давай!

Мы перетаскивали толмача от одного коняка к другому. Хальфсен успел подняться до седьмой руны во время боя, и до восьмой ему надо было много благодати. Вот только коняки… Я видел вокруг одних лишь юнцов, у них даже бороды толком не выросли. Три руны, четыре, редко у кого шесть или семь. Мальчишки!

Еще один. Еще. Хальфсен с трудом удерживал нож, его пальцы то и дело распрямлялись с такой силой, будто вот-вот выгнутся не в ту сторону. Наконец от него полыхнуло, и он со стоном облегчения опустился наземь.

Я мрачно посмотрел на остальных. Хускарлы клетусовцев и львов перед боем были в шаге от десятой руны, потому держались лучше. Они кривились от боли, еле волочили ноги и чудно подергивались, но всё же могли идти сами. Псы все были хельтами, и их эта напасть не коснулась. Живичей я оставил в детинце, и они тоже остались целы. Больше всего пострадали мои ульверы: Хальфсен, Офейг, Лундвар и еще Феликс Пистос. Тулле, Видарссону, Трудюру и еще нескольким тоже приходилось несладко, хоть и не так сильно, как Хальфсену.

Что же это? Прежде ведь такого не было?

Пока Простодушный помогал страдальцам заполучить новые руны, я прошелся по полю, усеянному телами, заодно отыскал свой топор. Мы посекли не всех, наверное, немало коняков выжило и умчалось обратно к реке, увлекая за собой многих лошадей, что остались без всадников. Воины Полюда сейчас вылавливали тех, что не смогли убежать.

Я же смотрел на безбородые лица мертвецов и хмурился. Если после отца-хускарла, порубившего карлов, мне досталось такое тяжелое условие, то что получит мой сын? Ведь я уже хельт и убил немало низкорунных воинов. Зато хотя бы не посчитаю его неспособным к боям, надо всего лишь разгадать замысел богов.

Еще я хмурился потому, что оружие у убитых коняков было плохоньким. Тащить его в Смоленец, потом грузить на корабли и везти на Северные острова… Надо ли? Проще продать живичам за треть цены. Коней, раз уж они тут так дороги, мы перегоним к княгине и тоже продадим. Ведь почти всех коняков убили мои хирдманы, и всё, что на них, принадлежит нам, не только их жизни.

Вскоре ко мне подошел Херлиф.

— Всё, коняки закончились. Руну получили Пистос и Офейг. Лундвару не хватило. Сварт получил десятую руну, еще клетусовец и один из львов. Есть раненые. Больше всего досталось Тулле. И тебя бы самого проверить, вон как кольчуга посечена.

И впрямь! Пластины, укрепленные твариным прахом, коняки разрубить не смогли, а вот на плечах кольца разошлись, и оттуда виднелись красные пятна на рубахе. Но боли не было. Я поковырял пальцем в одной прорехе — ничего, гладкая кожа. Видать, во время боя дар Дударя сразу заживил все раны.

— Я снова призову стаю. Может, Бьярне подсобит хускарлам? Сварта я сам проведу, а насчет тех двоих… Дай Дометию и Дагейду по сердцу, пусть они сами помогают своим, без языка и доверия от меня толку немного.

Стая откликнулась сразу, хотя боль раненых немного мешала. Я хотел взять лишь Дударя и тех, кому нужен его дар, но так не вышло. Либо звать всю стаю, либо по одному убирать огни хирдманов, чего мне делать не хотелось.

Парней скрючило еще сильнее, даже те, кто еще держался, рухнули наземь. Неужто я сделал только хуже? Отозвать дар? Выждать? Я высмотрел Тулле, подбежал к нему и увидел, как глубокая рана на его лице затягивается сама собой. Нет, пусть лучше помучаются немного, но исцелятся.