Salvatio. В рассветной мгле
Шрифт:
— Есть! — хрипнул интерком.
— Будь здоров, — поднимаясь, сказал Арманн.
— Береги себя, — ответил Виктор и, пожав протянутую широкую длань, уковылял из кабинета.
Арманн уселся обратно в кресло. С этим все. Теперь предстоит, правда, заняться еще одной проблемой…
10 мая, 17:59. Виктор В
Много лет назад Виктору, тогда еще студенту, довелось увидеть одну картину, написанную в середине прошлого столетия малоизвестным зарубежным художником. Полотно изображало озеро, затиснутое между крутыми склонами, поросшими хвойным лесом. В лодке посреди озера стоял спиной к зрителю ссутулившийся человек и смотрел в воду. Небо на картине было отчетливо предгрозовым, однако ничто еще не потревожило
В подписи говорилось, что эта картина стала первой, которую художник написал, выйдя из застенков, где по доносу и облыжным обвинениям провел десять лет.
Виктору тогда показалось, что он всей кожей чувствует силу, исходившую от холста, но он никогда не мог подобрать нужных слов, чтобы описать это чувство. Впоследствии он наткнулся на чей-то очерк о жизни художника, в котором упоминалась «Легенда…»: по словам его автора, человек в лодке, глядевший в тусклое зеркало воды, искал там не сказочный город, но самого себя…
С лязгом задвинулись ворота. Несколько мгновений Виктор стоял, будто оглушенный, и невидящим взглядом смотрел в пространство, спеленутое плотной белесой мглой. Высокая железобетонная ограда напротив, возвышающееся над ней здание из красного кирпича. И то и другое уже едва разглядишь. Улица пуста. Светло, тепло и душно. И неподвижная тишина — снаружи и внутри.
Шаг, другой… Ноги слушаются плохо, каждое движение дается с трудом. Но дается.
…Тогда, на Паноптикуме, двое «соколов» несколько бесконечно долгих секунд с прибаутками пинали его, а он катался по земле, пытаясь прикрыть самые уязвимые места. Потом что-то отвлекло их внимание, и они убежали — вероятно, профилактировать кого-то еще. Виктор уковылял, почти уполз в проклятую арку и спрятался во дворе за мусорными контейнерами и мешками. Кроме него там уже сидели еще четверо беглецов.
Спустя полчаса или около того несшаяся из динамиков зацикленная мантра про профилактические мероприятия сменилась победным ревом гимна Нортэмперии.
Выждав некоторое время, спрятавшиеся перебрались через заборы и разбежались по дворам. Виктору дважды помогли перелезть, а потом решили, что четверо хромого не ждут. Кое-как он сумел добраться до одного из своих пристанищ, где и пролежал пластом до следующего вечера. Приехавший знакомый фельдшер констатировал сильные ушибы бедренной мышцы на правой ноге, наложил бинт, оставил женьшень и обезболивающие и велел отлеживаться минимум неделю.
На второй день Виктор стал выяснять, где Антон. Тот обнаружился в гостях у своего святого-покровителя — в больнице Св. Антония. В коме. С неблагоприятным прогнозом. Виктор смог договориться со знакомым нейрохирургом, чтобы тот взял Антона на себя.
Спустя еще пять дней Виктор более-менее смог ходить… И в первом же выходе попался совершенно бездарным образом. Истинно сказано: «Schviltie lagi patrulov ne temerut» [17] , a он после «профилактических мероприятий» бегать не мог в принципе. И не вмешайся вовремя старый друг, светили бы ему минимум десять лет.
17
Быстрые ноги патрулей не боятся (нортэмп.)
Он уже отошел на несколько десятков метров от железных ворот, когда его накрыло осознание масштабов миновавшей угрозы. И все-таки он на свободе. Но на свободе ли?..
Хромая и пошатываясь, Виктор брел по улице, ведшей к Пустоши. Мимо разбитых витрин и болтающихся вывесок давно закрытых и разграбленных магазинов. Мимо изорванных навесов бывших кофеен и рестораций. Мимо покрытых грязными разводами стен, окон, обрамленных следами копоти. Мимо покосившихся уличных фонарей и полумертвых деревьев. Мимо черного забора из сваренных
стальных труб, за которым виднелся не то детский сад, не то школа: полторы дюжины карапузов в противогазах стояли шеренгой, а вдоль нее расхаживала, покрикивая, госпожа главнокомандующая…Он проходил мимо пропахших дымом и въевшейся намертво грязью бродяг, которые так же бесцельно ковыляли сквозь дым по улицам. Сколько вдохновения сулили их лица какому-нибудь Рембрансо или Дюрехту… Да и Иеросху, пожалуй, тоже.
Он прошел под полуразрушенным мостом, где притулился лагерь бездомных. Тут он наткнулся на знакомых — бывших университетских преподавателей, лишившихся всего, и давно уже похожих на любых других бродяг. По крайней мере, внешне. Виктору не пришлось даже рта раскрывать: ему сразу же всунули в руку мятую фляжку с паршивым джином. Приложился. Передернуло. Приложился еще раз… Несколько минут Виктор молча стоял и смотрел на огонь в мусорной бочке, слушая перезвоны гулкой пустоты в своей голове. А потом побрел прочь, в дым, лишь улыбнувшись и махнув рукой на прощание.
Мгла сгущалась. С каждой минутой видно становилось все хуже и хуже. В какой-то момент Виктор почувствовал, что дым начинает заполнять его самого…
Десять лет — столько грозило ему, причем, можно сказать, за дело. Во всяком случае, по закону. Он же вышел после каких-то дурацких трех суток… Вышел из меньшей тюрьмы в большую. Вышел, осознавая, что еще один мост к прошлой жизни в буквальном смысле сгорел: библиотеки Анзиха больше нет. А значит, сгинула и большая часть материала для исследований. Что там случилось, неизвестно. Может статься, Анзих сам по какой-то причине решил смыться вместе с подругой и замел следы? Может, он как-то узнал, что Виктор арестован, и решил подстраховаться? Хорошо, если так, но… Но ведь на самом деле поверить в это трудновато. Куда проще — в то, что это Крысы постарались. И что нет больше ни Анзиха, ни Марты…
За все приходится платить. В Нортэмперии особенно. Здесь вся жизнь — сплошная сделка с дьяволом: страшную цену даешь, а получаешь дымный морок. Иллюзии, видимость. Здесь только ненависть, унижения, боль и смерть достаются тебе бесплатно — и в неограниченных количествах. И это — вершина эволюции человечества, к ней род людской всегда и стремился. Двадцать веков «мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко… Сами же они принесли нам свободу свою и положили ее к ногам нашим… Ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» — точно так, как говорил Великий Инквизитор. А потому и все его штудии не имеют и не имели никогда никакого смысла: нельзя обратить время вспять. Не смогут прирожденные невольники понять, на кой ляд им вообще сдалась какая-то там свобода, что это вообще за миф для глупцов? — раб считает, что все вокруг обязаны быть такими же, как он. И уже нет никаких поворотных точек, к которым можно было бы возвратиться. Всё. Кончено. Время, как лошадь на цирковой арене, бежит по кругу…
Лишь под ледяными струями душа Виктор очнулся от этих мыслей. Далеко не в первый раз он как будто слышал чужой голос в своей голове — и случалось это именно тогда, когда он чувствовал себя потерянным и обессиленным. Чужой голос и чужие мысли. Коллективное бессознательное с его собственной волей.
Эгрегор.
Окончательно закоченев от ледяной воды, Виктор вылез из душа, обмотался драным полотенцем и зарылся в одеяло на лежанке. Накрыться с головой — самый эффективный способ согреться.
Он почти заснул, когда что-то вдруг заставило его вылезти из-под одеяла и подойти к столу. На самом видном месте лежала, целая и невредимая, «Astrum Coelestis». Поверх пачки бумаг рядом с ней зеленел старый накопитель, тот самый, который Виктор забрал две недели назад из коробки в заброшенном дизельном локомотиве. На него же он, незадолго до того, как угодить под профилактику, сохранил значительную часть своих заметок, сделанных у Анзиха. И ведь совершенно не помнил про это.
Игра еще не окончена!