Salvatio. В рассветной мгле
Шрифт:
— Доброй ночи, — произнес он.
Они обменялись рукопожатием.
— Вы хотели меня видеть, — сказал Виктор.
— Да. И очень рад, что вы живы и на свободе.
— Благодарю. Признаться, странное место вы выбрали для встречи.
— М-м? А, ну да, мы же здесь с вами еще не встречались. Что ж, у меня многое связано с этим местом… Вдобавок, тут множество разных укромных мест и потайных ходов. Кстати, имейте в виду: вон за тем листом жести — лестница в подвал. Внизу за поворотом — длинный коридор, на другом его конце — лестница наверх во внутренний двор и на улицу. В коридоре несколько боковых дверей — все,
— Понял, спасибо.
— Но к делу. Для начала хочу сообщить, что на ближайшие три недели, возможно даже на месяц, я все свои операции сворачиваю, что и вам, и всем остальным рекомендую сделать. Еще до вашего ареста мне кто-то очень крепко сел на хвост, и я до сих пор не смог выяснить, кто именно.
— Понятно, — мрачно ответил Виктор. — Надеюсь, с моими злоключениями это не связано.
— Не знаю, не знаю, — ответил Прометей. — Вас, кстати, насчет меня не допрашивали?
— Допрашивать — не допрашивали. Но упоминали кого-то, кому три проститутки сделали алиби…
Прометей хихикнул.
— Да, это про меня. Но раз не допрашивали, так оно и к лучшему. Так, та книга у вас с собой?
— Да, конечно. Хотите забрать? — Виктор вытащил сверток из-за пазухи.
— Именно. Просто вчера я выяснил, что это фальшивка.
— Почему-то мне так и показалось, — ответил Виктор, передавая книгу в сухие руки старика. — Прежде мне доводилось слышать про эту книгу одно, а в этом экземпляре я прочитал нечто совсем другое.
— Увы, так и есть. Вместо оригинала мне передали так называемое «пятое издание», в котором стараниями секты почитателей от оригинала осталась едва ли пятая часть: предисловие и первые страниц сто оставили как было, а дальше всё вывернули наизнанку, — наступление «мировой тирании» автор в жизни бы прославлять не стал… И вот, представьте, мой связной только вчера признался, что перепутал издания. Кстати, помнится, вы говорили, вам книга нужна была для научных изысканий?
— В некотором смысле. Я пытался проверить одну теорию.
— Раз получилась эдакая свинья в мешке, то вот вам другая книга. Это очень редкое издание, с которым связана весьма мистическая история, — Прометей протянул Виктору небольшую книжку в оранжевой бумажной обложке.
— И что это? — спросил Виктор, открывая ее и подсвечивая страницы фонарем. — М-м, стихи…
— Да. Издание малоизвестного автора; мне это имя попадалось дважды, говорят, был молодой, многообещающий писатель-прозаик, но тут — сами видите, не проза. Выяснить, кто это и что с ним потом стало, я так и не сумел.
— А в чем заключается мистическая история?.. — спросил Виктор, пробегая глазами строфы… Что-то в них зацепило его взгляд. Ом начал вчитываться. Один стих, другой… Перелистиув несколько страниц, он буквально впился взглядом в очередное стихотворение. Дочитав его до конца, он вернулся к титульному листу, посмотреть имя автора. Та-а-ак. Все это время Прометей молчал, как будто ждал чего-то.
— Когда это было издано? — спросил Виктор.
— Вот тут-то и начинается самое интересное. Издано это четырнадцать лет назад. Там в выходных данных указан год.
— Вы… уверены?
— Мы сейчас находимся в бывшем цеху типографии, где эту книгу отпечатали. У вас в руках — ее сигнальный экземпляр,
который я хранил все эти годы дома. Так что можете мне поверить, это — не подделка и не мистификация.— В таком случае, это действительно… мистика.
— Несколько дней назад эта книжка снова попала мне в руки. Я перечитал ее, подивился точности описаний, а потом вспомнил, что вы плотно интересуетесь историей. Так что теперь мы в расчё… — он осекся и прислушался.
Снаружи донесся звук, от которого у Виктора похолодело внутри: так звучат двигатели полицейских броневиков. Взвизгнули тормоза.
— Так, вы налево, я направо, — шепнул Прометей и стремглав, с отнюдь не старческой прытью, скрылся в темноте. Виктор поднырнул под жестяной лист, указанный стариком, и рванул по лестнице вниз.
Уже когда он спустился, сверху донесся топот, затем резкий выкрик и звук автоматной очереди.
12 мая, 10:59. Монктон
Держа в руках распечатанные листы с предстоящей проповедью, Монктон нарезал круги по своей гримерке. Каждый раз, оказываясь лицом к зеркалу, он принимал воодушевленно-энергичное выражение, надеясь, что тусклый свет помешает разглядеть испарину у него на лбу. Монктон был уверен, что в зеркало встроена камера, и даже с высокой степенью определенности мог назвать модель. В чем он не был уверен, так это в том, что выражение лица его не выдало. А мысль, что кто-то с той стороны сидит и, усмехаясь, наблюдает за ним, была непереносима.
Это он должен сидеть и любоваться чужой беспомощностью, а не наоборот.
Его провели. Жестоко, изощренно, с бесподобным знанием дела и пониманием его характера, пустили по ложному следу, до конца поддерживая у него убежденность, что это он ведет охоту. А на деле он был лишь дичью. Нет, хуже — пасюком в картонном лабиринте, где на месте сыра оказались электроды.
Кулаки сжимались сами собой. Опомнившись, Монктон пафосно вскинул правую руку вверх, как будто репетируя жестикуляцию к будущей речи, а затем, совладав с собой, придал лицу задумчивое, даже скорбное выражение.
Хотя на деле его давила злоба.
…Когда после двухнедельных усилий он все-таки смог получить искомый файл, вместо заветных компрометирующих документов на экране появились три мультяшные девки, танцующие канкан в одном белье, и издевательские поздравления с прохождением «квеста».
А затем по экрану поползли фотографии из «Дела восьми», заставившие проповедника задрожать всем телом. Спустя несколько бесконечных мгновений на экране возникла надпись: «Зря вы это. Очень зря».
И дальше он беспомощно наблюдал, как все его устройства — телефон, планшет, личный терминал — обнуляются до заводских настроек. Весь собранный компромат на сотрудников Kordo пропал без возможности восстановления.
Ну, а утром, когда он во время проповеди отклонился от утвержденного текста («лишь тяжелая и неблагодарная работа заслуживает звания честного труда…») его вызвала к себе… Нет, не мадам Б., а ее служанка, белобрысая заместительница.
До сих пор она умело притворялась пугливой дурашкой, а на деле оказалась жестокой и глумливой фурией. Давно его не унижали так профессионально.
Ну, а тяжелее всего была ее фраза, оброненная словно невзначай: «Зря вы это, Монктон, очень зря».