Сальватор

– В таком случае мы вначале посмотрим, к нам ли он направляется, а когда убедимся в его намерениях, покажем ему, что сами намерены предпринять. А пока, дети мои, поставьте-ка все паруса нашей «Прекрасной Терезы» для того, чтобы показать англичанину, на что способны сыны Сен-Мало.

Едва капитан отдал приказ поднять паруса, как корабль, который до этого, как мы уже говорили, плыл только под грот-марселем, грот-брамселем, фоком и кливером, окутался словно белым туманом парусины, подняв все брамсели, грот, кливер и бизань.

И, приняв ветер всеми своими парусами, корабль врезался в волны подобно плугу, вонзающемуся в землю под сильной рукой усердного пахаря.

Некоторое время на палубе стояла полная тишина. Казалось, что все сто шестьдесят человек, находившиеся на его борту, застыли, словно мраморные изваяния. Слышно было только как ветер надувал паруса и свистел в снастях.

В этот момент к капитану подошел Пьер Берто.

– Все готово? – спросил Эрбель.

– Готово, капитан!

– А бойницы по-прежнему закрыты?

– Вы ведь сами распорядились, чтобы их открывали только по вашему личному приказу.

– Правильно. Когда придет время, такой приказ будет отдан.

Мы сейчас объясним последние слова капитана, поскольку читатель мог не понять их смысл.

Капитан Пьер Эрбель был не просто большим оригиналом, что доказывает выбор профессии, но и большим шутником. С виду его «Прекрасная Тереза» была очень мирным судном и вполне соответствовала своему названию. За исключением разве что некоторых особенностей ее парусного вооружения, которые мог заметить только очень опытный моряк.

Таким образом, кроме своих слегка наклоненных вперед мачт, наводивших на мысль о том, что корабль был построен на верфях Нью-Йорка или же Бостона или о том, что вместо груза кашениля или индиго в трюмах корабля был груз, который на языке моряков невольничьих судов назывался черным деревом, ничто не указывало на то, что «Прекрасная Тереза» обладала большой быстроходностью и очень капризным характером.

Более того, установленным на нижней палубе орудиям было строжайше запрещено без разрешения хозяина высовываться в бойницы. А, как уже упоминалось выше, сами бойницы были прикрыты широкой полоской ткани, покрашенной в тот же цвет, что и корпус корабля. Когда начиналось сражение, эта ткань по свистку поднималась, подобно занавесу в театре, обнажая ярко-красную полосу, а пушки, стараясь подышать свежим воздухом, похотливо высовывали в бойницы свои бронзовые жерла. И тогда, поскольку только у капитана Пьера Эрбеля была такая игривая задумка, англичанин понимал, что имеет дело с человеком, который и сам пощады просить не станет, и никому пощады не даст.

Итак, капитан Эрбель и его экипаж ждали, когда увиденный ими корабль заявит о своих намерениях.

А тот не только поднял все паруса, но и установил похожие на облачка пара лисели. Таким образом на борту его не осталось ни единого куска материи, который он не использовал бы в качестве паруса.

– Так! – сказал капитан Эрбель. – Теперь он не должен нас волновать: я берусь довести его отсюда до самого Сен-Мало, будучи уверен, что он ни на дюйм не уменьшит расстояние, которое между нами. И догнать он нас сможет только тогда, когда мы ему это разрешим.

– Но почему бы нам не подождать его сейчас, капитан? – спросили три-четыре самых нетерпеливых матроса.

– Черт возьми! Это ваше дело, дети мои! Если вы будете настаивать, я не смогу вам отказать.

– Смерть англичанам! Да здравствует Франция! – в едином порыве воскликнул весь экипаж.

– Но это, дети мои, – сказал капитан Эрбель, – будет на десерт. А сначала давайте-ка поужинаем. В связи с торжественностью обстановки каждый из вас получает двойную порцию вина и по стаканчику рома. Ты слышал, кок?

Не прошло и четверти часа, как все уже сидели за столом и ели с большим аппетитом. Тем более что этот прием пищи для большинства из моряков мог оказаться, как для спартанцев царя Леонида, последним.

Ужин прошел весело. Он напомнил Парижанину самые радостные минуты его детства. От имени присутствующих и с разрешения капитана он попросил своего приятеля матроса Пьера Берто по прозвищу «Влезь на ванты», имевшего хороший голос, спеть одну из самых лучших морских песен. Это было что-то вроде морской песни «cа ira» [5] и она занимала место в одном ряду с «Марсельезой» и «Карманьолой».

5

«Ca ira» (фр.) – «Пойдут дела на лад». (Прим. изд.)

Пьер Берто по прозвищу «Влезь на ванты» встал из-за стола без долгих упрашиваний и исполнил звонким, как труба, голосом эту одновременно безумную и ужасную песню. К большому нашему сожалению, мы не знаем ни ее мотива, ни слов.

Но все же отметим, что, несмотря на то удовольствие, которое испытывал при слушании этой красочной песни весь экипаж, а особенно Парижанин, аудитория стала проявлять признаки нетерпения, и капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к порядку для того, чтобы виртуоз смог закончить восьмой куплет.

Мы помним, что Пьер Берто был любимчиком капитана. Именно поэтому капитан не разрешил прервать его пение.

Благодаря такому покровительству Пьер Берто сумел не только закончить восьмой куплет, но и спеть девятый и десятый.

Наконец песня закончилась.

– Это все, капитан, – сказал певец.

– Точно все? – спросил Пьер Эрбель.

– Абсолютно точно.

– А то не стесняйся, продолжай петь, если есть еще куплеты, – сказал капитан. – Времени у нас предостаточно.

– Больше куплетов нет.

Капитан оглянулся вокруг.

– А где же Парижанин? – спросил он.

– Здесь, капитан, на боевом посту. На реях брамселя.

И действительно, едва закончилась песня, как Парижанин с ловкостью обезьяны взобрался на мачту, заняв, как он выразился, свой боевой пост.

– Так на чем мы остановились в наших наблюдениях, прежде чем сделали перерыв на обед? – спросил у него капитан.

– Имею честь доложить вам, капитан, что бриг все больше и больше становится похож на военный корабль и от него за милю несет англичанином.

– Что ты еще заметил?

– Ничего. Он продолжает оставаться на той же дистанции от нас.

Капитан сунул свою подзорную трубу в руки одного из юнг и, придав ему ускорение пинком, сказал вдогонку:

– Отнеси-ка это поскорее Парижанину, Щелкунчик.

Щелкунчик начал карабкаться по вантам.

И если Парижанин взобрался наверх с ловкостью обезьяны, Щелкунчик, надо отдать ему должное, поднимался с быстротой белки. Он быстро добрался до бочки и вручил Парижанину подзорную трубу.