Сальватор

Отметим также, что с ключом от этого сейфа Петрюс не расставался ни на минуту: он носил его на шее на золотой цепочке. А слесарь, который этот сейф смонтировал, уверил Петрюса в том, что ни один медвежатник не сможет его вскрыть.

Поэтому у Петрюса на этот счет не было никакого беспокойства.

Однако, подобно тому, как французские короли ждали на ступеньках склепа Сен-Дени, когда другие придут им на смену, так и письмо Регины оставалось в кармане у сердца Петрюса в ожидании, пока его не сменит другое письмо. И только тогда предыдущее послание присоединялось к своим собратьям, томящимся в железном сейфе, который, пока Петрюс был в Париже, открывался ежедневно для того, чтобы принять новое поступление, то есть письмо, полученное накануне.

Итак, поцеловав письмо и положив его назад в нагрудный карман, Петрюс в буквальном смысле слова перескочил через порог и помчался вверх по улице Нотр-Дам-де-Шам, потом свернул на улицу Шеврез и оказался на внешнем бульваре.

Есть ли необходимость говорить о цели его путешествия?

Петрюс быстрым шагом прошел по бульвару Инвалидов и остановился за несколько шагов до решетки ограды, за которой находился особняк маршала де Ламот-Удана.

Осмотрев бульвар и убедившись в том, что на нем почти никого не было видно, Петрюс решился пройти мимо ограды.

Он ничего не увидел, и ему показалось, что и его не увидели. Поэтому он вернулся назад и, прислонившись к огромной липе, поднял глаза к окнам Регины.

Увы! Солнце вовсю светило в окна, и поэтому жалюзи были опущены. Но он был уверен в том, что раньше, чем наступит вечер, одна из этих жалюзей приподнимется и он увидит свою белокурую подругу, с которой был разлучен целую вечность.

Однако в мозгу его зародилось множество мыслей.

Что она делает в это самое время? Дома ли она? Думает ли о нем именно в то время, когда он рядом с ее домом?

Несмотря на то, что бульвар Инвалидов был, как обычно, безлюден, время от времени на нем появлялись одинокие случайные прохожие.

Один из них шел в сторону Петрюса.

Петрюс отошел от дерева и двинулся в путь.

Он уже давно изучил все ходы и уловки, которые следовало пускать в ход для того, чтобы отвлечь взгляды прохожих и любопытство соседей.

Он пошел навстречу прохожему быстрым, спортивным шагом чрезвычайно занятого человека, стремящегося как можно скорее достигнуть цели своего путешествия.

Иногда Регина не имела никакой возможности показаться в окне и прибегнуть к тому выразительному телеграфу, который был придуман влюбленными задолго до того, как правительствам пришло в голову передавать с его помощью политические документы. Но в таком случае она была уверена в том, что Петрюс был на месте. И тогда она выставляла наружу краешек косынки или же завиток своих волос, роняла через щели жалюзи веер или носовой платок. Иногда цветок.

О! Петрюс был чрезмерно счастлив, когда это был цветок. Ведь это означало: «Приходи сегодня вечером, дорогой Петрюс! Я надеюсь, что мы сможем несколько мгновений провести наедине».

Случалось, что он не видел ни косынки, ни волос, ни носового платка, ни веера, ни цветка. Но тогда, не видя Регины, он слышал ее голосок: она отдавала кому-то из слуг приказание или звонко целовала в лоб маленькую Абей. А эти звуки отзывались сладостным эхом в сердце молодого человека.

Но самыми лучшими часами для Петрюса были вечерние и ночные часы. Даже когда у него не было надежд увидеть Регину.

Независимо от того, уронила или нет молодая женщина цветок, который означал свидание, едва наступала темнота, Петрюс приходил к своему дереву. Это было его любимое дерево. Отсюда он видел лучше, и его не было видно.

И там, рассеянно уставившись на фасад дома, он погружался в сладостные мечтания, в опьянительное созерцание. Регина даже и не подозревала о его присутствии, поскольку, знай она, что Петрюс на своем посту, она, несомненно, нашла бы возможность открыть окно и послать ему при свете луны или в мерцании звезд воздушный поцелуй, которого он вполне заслуживал.

Но нет, в те ночи, когда ничего ему не было обещано, Петрюс даже не претендовал на поцелуй, на слово или на взгляд.

А потом, когда он виделся с ней, он не смел сказать: «Все мои ночи, о, любимая Регина, я проводил рядом с вами!» Нет! Он опасался того, что в сердце молодой женщины всколыхнется нежность, которая утихает во время ее благочестивого сна.

И посему он хранил в себе нежную тайну своих ночных прогулок, счастливый тем, что бодрствует, пока Регина спит. Он был счастлив, как мать, наблюдающая за сном своего ребенка.

Одному только Богу известно, и только он один – убогий человеческий язык не в состоянии выразить такое наслаждение, – только Бог может рассказать о чистой радости и нежном волнении двадцатипятилетнего сердца в часы молчаливого мечтания и беззвучного созерцания, которые проводят под окнами любимой женщины. В такие часы небо, воздух, земля – все принадлежит влюбленному. Не только мир, что у него под ногами, а и все миры, которые над его головой, – все в его распоряжении. Освободившись от бренной оболочки тела, душа его, подобно светлой звезде, сияет в чистом эфире между людьми и Богом.

Но следует сказать, что очень быстро проходит то время, когда ангелы дают свои белоснежные крылья влюбленной душе. И очень скоро наступает момент, когда душа, решив снова взлететь, под тяжестью тела, погрузневшего с годами, падает на землю и разбивается.

Само собой разумеется, что спугнутый прохожим Петрюс вскоре снова вернулся на свое любимое место после того, как прохожий скрылся из виду.

Душа его парила на крыльях ангелов.

Но, однако, жалюзи на окнах не были поколеблены ни единым движением. Проходили секунды, минуты, часы. Очевидно, Петрюс пришел слишком поздно и Регина уже уехала.

Но какое это имело значение! Была она дома или нет, Петрюс говорил с ней. Он рассказал ей длинную элегию своих несчастий. Еще бы! Ведь он, безумец, полагал, что для того, чтобы ей понравиться, надо было казаться чем-то другим, чем он был на самом деле, выставлять напоказ роскошь своего богатства, а не богатство своего гения! И в его воображении Регина смеялась, слушая его, пожимала плечами, называла его неразумным ребенком, гладила своей тонкой белой рукой его золотистые кудри, глядела на него своими прекрасными сверкающими глазами и говорила: «Еще, еще!» – таким тоном, что он, и сам смеясь над собой, рассказывал ей всё, вплоть до приезда отца и истории с фермой. А Регина уже не смеялась и не насмехалась над ним. Регина плакала, говорила ему сквозь слезы: «Работай, мой Петрюс, и будь гениальным человеком. Обещаю тебе, что буду видеть только руку, держащую кисть, а не перчатку, которая надета на эту руку. Работай, а я, не встречая тебя больше в Булонском лесу сидящим на твоем сером в яблоках арабском скакуне с черной гривой и вороным хвостом, с глазами и ногами газели, скажу себе: «Мой Ван Дейк работает для того, чтобы завоевать славу на предстоящей выставке». Работай, мой любимый Петрюс, и будь гениальным!»

Петрюс был погружен в эти сладостные мечтания, когда послышался стук колес кареты, приближавшейся со стороны дворца Инвалидов.

Он обернулся: это возвращалась с прогулки Регина с маркизой де Латурнель и маршалом де Ламот-Уданом.

Петрюс снова стал удаляться от дерева к дереву таким образом, чтобы, если его и увидели, то узнала бы только одна Регина.

Он не посмел обернуться.

Он услышал скрип петель открывшихся и закрывшихся ворот, звук огромного ключа, провернувшегося в замке.