Сальватор

Объятие было долгим и горьким: когда капитан развел руки, Тереза была уже мертва.

В отцовском сердце ребенок занял место матери.

А потом могила забрала себе труп. Париж забрал ребенка. И капитан остался один.

Начиная с этого момента Пьер Эрбель стал одиноко и скучно жить на своей ферме. У него оставались только воспоминания о былой славе, о приключениях, о страданиях и счастье.

Из всего, что было в его жизни, у него оставался только Петрюс. А посему Петрюс мог попросить у него все, что угодно: он моментально получал желаемое.

А Петрюс, балованный ребенок в полном смысле этого слова, бывший для капитана Эрбеля и сыном, и памятью о матери, ни разу не умудрился даже осознать того, что он не особенно богат.

Впрочем, три года, то есть с 1824 по 1827 год, он ничего от отца не требовал: упорный труд и начинавшаяся слава вполне удовлетворяли все его потребности.

Но внезапно горизонт взглядов молодого человека значительно расширился вследствие разгоревшейся в его сердце любви к прекрасной аристократке Регине. Потребности его сразу же удвоились, утроились, а работоспособность, наоборот, в такой же прогрессии снизилась.

Вначале Петрюсу стало стыдно давать уроки, и он их прекратил. Затем ему показалось унизительным выставлять свои полотна в витринах продавцов картин: любители его живописи могли запросто прийти к нему, и нечего было беспокоить торговцев.

Доходы его значительно уменьшились, а зато расходы возросли просто умопомрачительно.

Мы уже нарисовали вам образчик того, как жил Петрюс: он завел карету, упряжную лошадь и лошадь для верховой езды, слугу в ливрее, редкие цветы, вольер, обставил мастерскую мебелью из Фландрии, китайскими вазами, богемским стеклом.

Петрюс вспомнил, что некогда он черпал средства из одного источника, и снова припал к нему. А источник этот был неиссякаемо щедр: это было отцовское сердце.

За шесть месяцев Петрюс трижды просил у отца все более крупные суммы: в первый раз две тысячи франков, во второй – пять тысяч, а в третий уже десять тысяч. И всякий раз получал то, что просил.

Наконец, скрепя сердце, с покрасневшим от стыда лицом, но побежденный той непреодолимой любовью, которая просто подминала его под себя, он пришел к отцу в четвертый раз.

На этот раз ответ на просьбу заставил себя ждать. Поскольку, написав генералу Эрбелю письмо, из-за которого и произошла та сцена, которую мы попытались обрисовать, капитан лично принес ответ.

Мы помним об уроке, который только что преподал генерал своему племяннику, до того самого момента, когда в комнату вломился капитан Пьер Эрбель, предварительно заставив слугу пересчитать носом ступеньки лестницы.

Именно с этого момента мы и возобновим наше повествование после перерыва, продолжительность которого имеет одно только оправдание: мы желали дать читателю полное представление об этом достойном и великолепном человеке, который мог бы показаться совершенно другим, нежели он есть на самом деле, если бы мы ограничились только лишь тем, что охарактеризовали его теми определениями, которые дал ему генерал Эрбель, и теми эпитетами, на которые генерал никогда не скупился в отношении младшего брата.

Но, несмотря на наше многословие, мы замечаем одну странную вещь: написав духовный портрет капитана Пьера Эрбеля, мы ни словом не упомянули о его внешнем облике.

Поспешим же исправить этот недосмотр.

Глава LXV Санкюлот

Капитану Пьеру Эрбелю по прозвищу «Санкюлот» было в ту пору пятьдесят семь лет.

Роста он был невысокого, но широк в плечах и имел крепкие, как железо, руки. На квадратной голове ежиком стояли седые, а некогда рыжие, волосы. Словом, это был бретонский вариант Геракла.

Брови его были темнее волос на голове и нисколько не поседели. Они придавали его лицу ужасающую жестокость. Но его небесно-голубые глаза, его рот, полный великолепных белых зубов, говорили в то же самое время о его огромной доброте и бесконечной нежности души.

Он был резок и порывист в движениях и поступках. И это мы видели по его поведению на борту корабля, в Тюильри, при появлении у сына. Но под этой резкостью и живостью пряталось самое чувствительное сердце, самая сострадательная душа, которую когда-либо создавала природа.

За долгие годы он привык командовать людьми в обстановке, когда опасность не позволяла проявлять слабость, и поэтому лицо его сохраняло властное и волевое выражение. И, действительно, словно продолжая оставаться на борту «Прекрасной Терезы», он и в своей деревне, несмотря на разорение, обладал секретом, как приводить людей к повиновению. И не только живших напротив него крестьян, но и самых богатых в округе дворян.

Когда ему пришлось вследствие европейского мира томиться от безделья в праздности, капитан, не имея возможности вести войну с людьми, объявил войну животным. Отдав этому делу всю свою кипучую энергию, он стал страстным любителем охоты. И, испытывая огромное сожаление от того, что не мог заняться такими стоящими животными, как слоны, носороги, львы, тигры и леопарды, он с некоторым стеснением стал вести борьбу с такими «слабыми» животными, как волки и кабаны.

Похоронив Терезу и отослав Петрюса в Париж, капитан Эрбель стал по девять месяцев в году проходить ежедневно по десять – двенадцать лье по лесам и равнинам с ружьем за плечами и двумя своими собаками.

Случалось, что неделю, а то и две односельчане не видели его, но знали о том, что он жив, по тележкам с дичью, которые он отправлял в большинстве случаев в самые нуждающиеся семьи. Таким образом капитан, не имея возможности раздавать нищим милостыню деньгами, раздавал ее продуктами, добытыми с помощью ружья.

Капитан был таким образом кем-то более значительным, чем Немрод, он был настоящим богом-охотником.

Но эта страсть к охоте имела и свои неудобства.

Читателю, конечно, известно, что всякий нормальный охотник, исполняя закон, вешает свое ружье над камином в феврале, где оно и висит спокойно до сентября. Но ружье капитана не знало покоя: его «леклер» – он выбрал оружие, изготовленное именно этим славным оружейником – работал без отпуска, и то в одном, то в другом углу департамента раздавались всем хорошо знакомые звуки выстрелов.

Конечно же, все полевые надсмотрщики, все егеря и жандармы департамента знали, для чего охотится капитан и куда идут охотничьи трофеи. И поэтому все полевые надсмотрщики, все егеря и жандармы, заслышав выстрелы в одной стороне, старались уйти в другую. И только в тех случаях, когда капитан слишком уж смело подстреливал кого-нибудь прямо на глазах у владельца территории, должностное лицо было обязано составлять протокол и отводить правонарушителя в суд.

Но случалось так, что суды, какими бы суровыми они ни были во время Реставрации в отношении к браконьерам, узнав, что правонарушение было совершено «Санкюлотом» Эрбелем, смягчали наказание, несмотря на личное мнение судей, и ни разу штраф за это не превысил минимального размера. И таким образом, платя на штрафы по сотне франков в год, капитан умудрялся раздавать милостыни на двести тысяч, кормился сам и присылал великолепные корзины с дичью Петрюсу, который делился охотничьими трофеями с теми из своих собратьев, кто рисовал натюрморты. И это доказывает, что браконьерство, как добродетель, всегда вознаграждается.