Сальватор

Что же касается всего остального, то капитан остался настоящим моряком. Он не только не знал того, что происходит в городе, но и того, что происходит в мире.

Одиночество, в котором живет моряк, затерянный посреди океана, величие зрелища, которое постоянно находится перед его взором, та легкость, с которой он ежесекундно играет своей жизнью, та беззаботность, с которой он ждет смерти, – всё это, как жизнь моряка, так впоследствии и охотника, так надежно оберегали его от общения с людьми, что он сохранил по отношению к себе подобным симпатию и девственную дружбу. Но это ни в коей мере не касалось англичан, которых он, сам не зная почему, считал своими кровными врагами.

Единственной трещиной в этом гранитном и золотом сердце была трещина, образовавшаяся в результате смерти его жены, бедной Терезы. Образца женской красоты, непорочной души, молчаливой преданности.

И посему, когда он вошел в мастерскую, поцеловал Петрюса и посмотрел на него, как обычно смотрит отец на сына, на щеках капитана показались две крупные слезинки и он, протянув руку генералу, произнес:

– Ты только погляди, брат, до чего он похож на свою бедную мать!

– Возможно, – ответил генерал. – Но ты должен помнить, старый пират, что я не имел чести знать его покойную мать.

– И то правда, – ответил капитан нежным и полным слез голосом, которым он всегда говорил о жене. – Она ведь умерла в 1823 году, когда мы еще не помирились.

– Вот как! – сказал генерал. – Ты, значит, полагаешь, что мы с тобой помирились?

Капитан улыбнулся.

– Мне кажется, – сказал он, – что когда братья обнялись, как мы только что с тобой, после тридцати лет разлуки…

– Это ничего не значит, мэтр Пьер. Ты думаешь, что я смогу помириться с таким бандитом, как ты?! Я протягиваю ему руку, что ж! Я обнимаю его, хорошо! Но в душе моей раздается голос, который говорит: «Я не прощаю тебя, санкюлот! Я не прощаю тебя, разбойник! Я не прощаю тебя, корсар!»

Капитан продолжал смотреть на брата с улыбкой. Он прекрасно знал, что генерал испытывает к нему искреннюю дружбу.

Когда ворчание генерала закончилось, Пьер произнес:

– А вот я прощаю тебя за то, что ты воевал против Франции.

– Вот как! – сказал генерал. – Когда Франция была гражданской Республикой или бонапартистской империей, я воевал. Но воевал я против 1793 года и против 1805 года, понял меня, браконьер? И никогда против Франции.

– Что тебе на это сказать, брат? – ответил на это капитан все с тем же дружелюбием. – Мне почему-то всегда казалось, что это одно и то же.

– А поскольку отец всегда так считал, пусть и продолжает так считать, – сказал Петрюс. – Вы же, дядя, полагали обратное, и продолжайте оставаться при своем мнении. Мне же кажется, что пора перевести разговор на другую тему.

– Да, действительно, – промолвил генерал. – Как долго мы будем иметь честь видеть тебя?

– Увы, дорогой мой Куртенэ, я здесь надолго не задержусь.

Пьер Эрбель, отказавшись от имени Куртенэ, продолжал называть так брата как старшего их рода.

– Почему же это ненадолго? – спросили вместе генерал и Петрюс.

– Я рассчитываю уехать сегодня же, дети мои, – ответил капитан.

– Сегодня, отец?

– Черт! Ты, решительно, сошел с ума, старый пират! – произнес генерал. – Ты хочешь уехать, едва успев приехать?!

– Мой отъезд зависит от разговора, который должен состояться у меня с Петрюсом, – сказал капитан.

– А также от охоты, которую ты затеял с друзьями-браконьерами департамента Ильи-Вилен?

– Нет, брат, там у меня умирает приятель, старый друг, утверждающий, что будет мучиться, если я не закрою ему глаза.

– А может быть, и он явился тебе, как твоя Тереза? – спросил генерал со свойственным ему скептицизмом.

– Дядя!.. – вмешался Петрюс.

– Да, я знаю, что мой братец-пират верит в Бога и в привидения. Но послушай, старый морской волк, тебе повезло в том, что, если Бог и есть, то он не видел, как ты пиратствовал. Ведь в противном случае для тебя не было бы больше ничего святого ни в этом мире, ни в том.

– Если бы это было так, – мягко ответил, качая головой, капитан, – это было бы весьма прискорбно для моего бедного друга Сюркуфа. И это было бы еще одной причиной для того, чтобы я поторопился вернуться к нему.

– Ах, так это Сюркуф умирает? – воскликнул генерал.

– Увы, да! – сказал Пьер Эрбель.

– Честное слово, одним бандитом станет меньше!

Пьер посмотрел на генерала с грустью.

– Что случилось? – спросил тот, тронутый этим взглядом за душу. – Почему ты на меня так смотришь?

Капитан со вздохом покачал головой.

– Ну же, скажи, – настаивал генерал. – Я не люблю людей, которые молчат, когда их просят говорить. О чем ты думаешь? Можешь сказать?

– Я думаю о том, что скажет обо мне мой старший брат, когда я умру.

– Что-что? И что же я скажу?

– «Честное слово, одним бандитом стало меньше!» – повторил капитан, смахивая слезу.

– Отец! Отец! – прошептал Петрюс.

Затем, повернувшись к генералу, он сказал:

– Дядя, вы недавно отчитывали меня и были правы. Если я сейчас отчитаю вас, буду ли я неправ? Скажите!

Генерал легонько кашлянул, что происходило с ним всегда, когда он был в затруднительном положении и не знал, что ответить.

– И что же, твой Сюркуф так плох? Черт побери! Я прекрасно знаю, что он был хорошим и смелым человеком. Наподобие Жана Бара, хотя и служил другому делу.

– Он служил делу народа, брат! Делу Франции!

– Делу народа! Делу Франции! Когда они говорят о Франции и о народе, эти проклятые санкюлоты полагают, что этими словами все сказано. А спроси у своего сына Петрюса, у этого аристократа, имеющего лакея в ливрее и родовой герб на дверце кареты, есть ли во Франции что-нибудь другое, кроме народа.

Петрюс покраснел до корней волос.

Капитан перевел на сына свой нежный, вопрошающий взгляд.

Петрюс молчал.

– О, он расскажет тебе обо всем, когда вы останетесь с ним с глазу на глаз. И ты непременно снова согласишься с тем, что он прав.

Капитан покачал головой.

– Он мой единственный ребенок, Куртенэ, – сказал капитан. – И он очень похож на мать.

Это был один из тех ответов, на которые генералу нечего было возразить.

И он кашлянул.

А потом произнес:

– Я хочу спросить, не помешает ли состояние здоровья твоего приятеля Сюркуфа отужинать у меня с Петрюсом?

– Да, мой друг очень плох, – грустно произнес капитан.

– Что ж, это меняет дело, – сказал генерал вставая. – Оставляю тебя с сыном, поскольку вынужден первым сказать тебе, что у вас в семье накопилось много проблем. Если останешься и пожелаешь поужинать со мной, всегда рад. Если же уедешь и мы больше не увидимся, счастливого пути!