Сама себе фея

— Я теперь понимаю, почему люди боялись повелителей стихии. Я сама себя боюсь теперь. Такое могущество! Никакие бури и ураганы не сравнятся…

Викис проспала до обеда. Спускаться вниз не хотелось. Вообще не хотелось никого видеть, но надо было брать себя в руки.

Входя в столовую, она ждала заинтересованных взглядов, но, похоже, недооценила деликатность своих друзей и хозяев дома. Тернис дождался, пока она, поковырявшись без особого аппетита в жарком, с едва уловимым вздохом отодвинет от себя тарелку, и только после этого накрыл ее руку своей и спросил:

— Ну как?

— Тяжко, — Викис поморщилась, — как я понимаю, мать каждую ночь гонит ее к 'гласу короля', чтобы воздействие не ослабевало, и лишь за пару часов до рассвета отпускает спать. В этот раз я заменила ее образы своими… уж как сумела. Но этого мало. Нужно хотя бы неделю так поработать… Остаток ночи… — голос сорвался на хрип, не справляясь с прорывающимися эмоциями. — Остаток ночи я провела в кошмарах твоей сестры, пытаясь хоть как-то помочь ей. Я… знаешь, я думала: ну вот победим мы, предположим. И что тогда? Казнить преступницу?.. Это же страшно — распоряжаться чужой жизнью и смертью…

— За измену и попытку усадить на престол самозванца полагается смертная казнь.

— И вот теперь, — словно не слыша Терниса, продолжала Викис, — меня пугает совсем другое — что эта страшная женщина проживет лишний день и натворит что-нибудь еще. И попадись она мне на пути прямо сегодня — рука бы не дрогнула убить.

— Ох… — кажется, вздохнули все, находившиеся в комнате.

— Как ее зовут? Сестру твою? Мне кажется, будет проще, если я обращусь к ней по имени, — гнев отхлынул, и это позволило Викис вернуться к тому, что ей казалось самым важным.

— Ринья.

— Ринья… — вдумчиво повторила Викис. — Ринья… А младшую?

— Лииса.

— Ладно… дайте мне неделю, а там послушаем, о чем говорят и думают люди.

За эту неделю она не повзрослела даже, а состарилась на целую вечность. Менять содержание потока было просто выматывающе утомительно, общаться каждую ночь с отравленным собственной матерью ребенком — страшно, хотя какие-то подвижки Викис все-таки замечала.

На вторую ночь Ринья сказала ей:

— Ты лжешь… Я все-таки думаю, что ты лжешь, а лицо свое заставляешь светиться, чтобы я не разглядела ложь в твоих глазах.

Викис растерялась, и короткого промедления оказалось достаточно, чтобы девочка отвернулась и потеряла к ней всякий интерес.

В следующий раз принцессе, похоже, удалось разглядеть ее лицо — возможно, не слишком отчетливо, потому что свечение все-таки оставалось, пусть и не такое яркое. Во всяком случае, Ринья вглядывалась в свою гостью пытливым взором, а потом вздохнула.

— Лучше уж ты, чем он.

— Он — это твой брат?

— Да… он страшный.

— Он совсем не страшный! Я хорошо его знаю.

'Ой ли? — вспыхнула коварная мыслишка. — Так ли уж хорошо? — но Викис отогнала сомнения, потому что ее сил не хватило бы убеждать двоих.

Девочка все же разглядела мелькнувшую в ее глазах тень и отвернулась. Опять.

В новую встречу она сказала:

— Я очень хочу тебе верить. Но не получается.

— Почему?

— Ну… я же говорила… если ты говоришь правду, тогда неправду говорит мама.

— Или просто ошибается, — вновь неуверенно предположила Викис.

Неуверенно — потому что сама уже не знала, стоит ли оберегать малышку или все-таки рассказать о предательстве матери. Она все равно о нем узнает… наверняка. Сможет ли жить в мире, где ее предал и использовал самый близкий человек?

— Я… больше ей не верю… — выдала вдруг маленькая принцесса. — Пока говорит — верю. И представляю себе… всякое. А когда уходит, начинаю думать. И — не верю. Она не любит меня.

Сердце отозвалось мучительной болью на эти слова. Ведь правда… Но какая горькая!

— Есть люди, которые просто не умеют любить, — вздохнула Викис.

— А ты — любишь? Умеешь?

— Я не знаю. Мне кажется, да, но у меня не было возможности проверить, люблю ли по-настоящему, — ей хотелось быть честной — не только перед девочкой, но и перед собой.

— А меня… ты сможешь полюбить?

И Викис не выдержала — заплакала. В чужом сне. Но все-таки нашла в себе силы ответить:

— Наверно, я уже люблю тебя. Давай мы поговорим об этом снова, когда встретимся наяву.

— А мы встретимся?

— Надеюсь.

— А как я узнаю тебя — настоящую?

И в самом деле — как? Викис пожала плечами, задумалась, потом улыбнулась:

— Я тебе знак подам.

— Какой?

— Ну… позову своего кота. И он появится — ниоткуда.

— Здорово! — девочка расцвела.

Неделя прошла как во сне. Собственно, так оно и было — только во сне, вернее, в снах, и то не в своих, Викис жила и действовала, в остальное время пребывала в отрешенном состоянии, двигалась как сомнамбула, ела автоматически — то, что перед ней поставят, — и отвечала невпопад, если кто-то к ней обращался. И окружающий мир почти не замечала.

Зато замечали другие.

— Ситуация изменилась, — докладывал на совете ир Торис, опасливо поглядывая на Викис, — люди говорят и думают… иначе. Скажем так, они больше не убеждены безоговорочно в правоте королевы. Обсуждают. Сомневаются. Энтузиастов, готовых защищать ее, все меньше.

— Так и должно быть, — откликнулась Викис, — Ринья сама больше не верит тому, что внушает ей мать, образы, которые она передает, утратили четкость и достоверность. Мне все легче вмешиваться в передачу и менять ее по своему усмотрению.

— Значит, пора, — заключил Тернис, — завтра выступаем в столицу.

У Викис оставалась одна ночь, чтобы пообщаться с маленькой принцессой, утешить ее, обнадежить, заверить, что скоро все изменится. Кто знает, получится ли являться ей во время похода? Возможно, она будет так уставать днем, что на ночные сеансы попросту не будет хватать сил — порталам в это неспокойное время доверия не было, лошади привязали бы их к дорогам, на которых могли ждать засады, поэтому двигаться решили, как и прежде, пешим ходом.

* * *

Будущему королю Ирегайи опять не спалось. Только на этот раз он коротал ночные часы не в одиночестве, а в компании Керкиса, явившегося в кошачьем облике.

Пить вино накануне дальнего похода принц не рискнул, и потому неспешно потягивал травяной отвар, часть которого щедрой рукой плеснул в освобожденную от фруктов вазу — для гостя. Керкис брезгливо поморщился на угощение, но ни на что другое среди ночи рассчитывать не приходилось, и кошачий язык несколько раз быстро-быстро коснулся жидкости, потом раздалось выразительное фырканье, отчего во все стороны полетели брызги, а сам гость выразительно уставился на принца: