Самайнтаун

– Кое-кто из моей семьи?.. – переспросил он, забывшись.

– Сейчас мой черед, Джек! – пожурил его Ламмас. – Ты любишь свою семью?

– Нет. Мы просто чужаки, которые живут под одной крышей. Я приютил их из жалости, чтобы заодно присматривать, мало ли бед наворотят. Сам видел, какие они буяны.

– Как думаешь, кто из них мог бы предать тебя?

Джек запнулся. Так вот почему Ламмас согласился играть в эту игру – не чтобы тоже узнать что-то полезное, а чтобы рассказать.

– Лора, – ответил Джек невозмутимо. – Ради возможности снова ходить, я думаю, она бы легко пошла на такое, – Ему стоило больших усилий не поддаться и продолжать спрашивать то, что нужно, а не то, что хочется: – Болезнью можно только через пищу заразиться?

– Нет, через поцелуи и тесный контакт тоже.

– Это как-то связано с убийством Винсента Белла?

– Нет, он был пожертвован ради другой цели. Просто момент показался мне подходящим. Люблю праздники! Скажи, Джек… – Ламмас к нему наклонился. – Ты часто испытываешь одиночество?

– Да, постоянно, – произнес он. – Но чувствовать и быть одиноким – не одно и то же.

– Ты бы простил того, кто обманул тебя, кто предал?

– Нет, никогда. Обманувший однажды обманет дважды. Есть способ вылечить жителей Самайнтауна?

– Тоже нет. Они обречены.

– Тогда как замедлить болезнь?

– Чем больше сожалений, тем быстрее растут цветы. Наверное, если избавиться от сожалений, это могло бы помочь, но я не уверен. Никогда до этого не травил своими семенами целый город, ха-ха!

Ни один из этих ответов, какой бы из них ни был ложью, а какой правдой, Джеку не понравились. Почти на каждом из них земля уходила у него из-под ног, хотя он давно перестал раскачиваться на качелях и замер. Один вариант был хуже другого. Теперь, стараниями Ламмаса, из ума предательски отказывалось выходить имя из четырех, а иногда и из семи букв. Понимая, что этого Ламмас и добивается – заставить его сомневаться, жалеть о своей доброте, ненавидеть, задавать вопросы другие, лишние, о прошлом или о ноже, торчащем у него из спины, – Джек снова расправил плечи. И вправду, еще много вопросов у него было, на которые только у Ламмаса были ответы. Еще много чего Джек не успел узнать и сделать… Но самое важное он уже получил. Да и нет больше сил сдерживать натиск цветов. Пора им уступить.

– Сожаления… – прошептал Джек, посмеиваясь, растирая грудину, где не было ни раны, ни царапины, ни следа, но где боль резко стала нарастать. Теперь уже с его позволения. – Значит, они все-таки и у меня тоже есть… Надо же. Спасибо за игру, Ламмас.

– Мы уже закончили? – удивился он. – Как быстро. Ты ведь и про свою голову узнать можешь. Или про прошлое…

– Да, могу, но не хочу. Для меня ничего из этого больше не имеет значения. Эй, Барбара! – Джек оставил Ламмаса недоуменно хмуриться и глянул на тень, вставшую на дыбы, сделавшуюся матовой и непроницаемой, как купол, будто она пыталась загородить хозяина от всего остального мира. – Иди домой. Передай Титании все, что здесь услышала. Дальше я сам.

Но Барбара уходить отказалась. Она вцепилась в Джека, как прищепка для белья, и даже рукой он не смог ее отогнать, никаким усилием воли, хотя прежде он всегда хвалил ее за преданность и послушание. Тень тянула за штанину, шипела, бурлила, будто чернила кипели на плите. Поэтому Джеку пришлось подняться и просто делать то, что должно, не замечая ее. Не оглядываясь на Ламмаса, с любопытством наклонившего голову на бок, он поднялся на крыльцо особняка, обошел Пака, измазанного в картошке, и подобрал одну из тыкв возле двери – самую большую и круглую, где голубое пламя горело ярче всего, почти трещало. Обратно к Ламмасу он отнес тыкву бережно, держа двумя руками, как сокровище, и прижимая к шее сухой ее хвостик.

– Что это? – спросил Ламмас. За то время что Джек отходил, тот успел раскачаться на качелях и развалиться, заняв больше их половины.

– Моя плата за игру, хоть она и вышла короткой. Я ведь обещал, – ответил Джек, а затем просунул тонкие пальцы внутрь тыквенного рта, обхватил ими тонкую длинную свечу с сапфировым огнем и вытащил ее наружу. Опустевшая и потемневшая без своего сердца тыква тут же покрылась гнилыми пятнами и будто сама спрыгнула на землю, упала и разбилась. – Держи. Это Первая свеча.

– Это не она, – фыркнул Ламмас, не задержав взгляда на протянутой ему свече и на долю секунды. Ни намека на сомнения не отразилось в темных глазах, и Джек тихо рассмеялся, а затем уронил свечу тоже, следом за тыквой. Черный закопченный фитиль и голубое пламя, лижущее его, нырнули прямо в кучку сырой земли под старым вязом. К небу завился дым – огонек потух.

– Разумеется, не она, – признался Джек. – Я просто хотел проверить, ее ты ищешь или нет. И раз ты знаешь, как Первая свеча выглядит… Вывод очевиден. Интересно, ты правда думал, что я так просто возьму и отдам тебе то, что должен охранять?

– Разумеется, нет, – усмехнулся Ламмас. – Я играл с тобой потому, что хотел играть, дурачок. К тому же, все только и говорят о тебе как о самом добропорядочном и честном… Было интересно убедиться лично, что это не так. Хотя бы в этот раз ты меня не разочаровал!

– Зато разочарую сейчас. Я не отдам тебе Первую свечу, – подчеркнул Джек снова. – Никогда.

Ламмас неестественно накренил голову на бок, так низко, что почти прижался к плечу щекой. Соломенная кукла, торчащая из его кармана, вдруг сделала точно так же, а затем и все те, что висели на заборах, перилах, вязах вокруг. Только солома захрустела, и Джек почувствовал на себе сотни колючих взглядов со всех сторон.

– Ты хотя бы помнишь, для чего она нужна?

– Нет, но это и неважно. Я парень простой: сказали, что погаснуть не должна, значит, не погаснет.

– А если я продолжу Самайнтаун разрушать? – спросил Ламмас таким тоном, будто невзначай. – Горожан убивать твоих, семью, друзей… Наташу, например. Милая женщина, ты знаешь. Слышал, цветы сильно по ней ударили… Но это далеко не все, на что они способны.

– Хорошо.

– «Хорошо»?

– Я же сказал, что ты можешь забрать мой город. Делай с ним, что хочешь. Вот только будешь ли ты продолжать, когда это потеряет смысл? Когда я перестану смотреть и ужасаться.

– О чем ты?

Ламмас подался к нему с качелей, нахмурив брови, несмотря на улыбку, а Джек же, наоборот, расслабился, ссутулился немного – иначе боль внутри росла быстрее. Облокотившись о вяз, он наклонился к его корням, которые уже поросли несколькими клематисами, и не без удовольствия сорвал один из них, чтобы пальцами размять его в труху.

– Знаешь, мне все это время покоя не давало, почему ты прибыл в октябре… Называешь себя летом, лето же несешь, но приехал отнюдь не на пике своей силы. Ты вообще не шибко расторопен, я заметил. Мог бы и раньше жителей всех потравить, для чего существует, например, водопровод? Но нет. Ты действуешь размеренно, не спешишь, потому что ждешь тридцать первое октября, чтобы все закончить. Ты ждешь Самайн.