Самайнтаун

«Все будет хорошо. Я снова буду ходить, я буду ходить», – повторяла про себя Лора снова и снова, думая о чем угодно, но только не о музыке и барабанных палочках, которые ей уже всучили, втащив на сцену. Она даже не обратила внимание на сморщенные лица группы, начавшей шептаться и ворчать. Софиты раскаливали воздух, и там, где стояла установка Лоры – прямо под лапами гигантской бумажной летучей мыши, подвешенной на тросах, – сцена напоминала печь. Пот собрался на висках, потек по переносице, размывая голубые тени и тушь на кончиках ресниц. Пока Лора фокусировала разбегающийся взгляд на бронзовых тарелках и своем перекошенном отражении в них, на сцене суетились.

– А что, мэр так и не выступал с речью? – спросила кого-то Душица.

– Похоже, нет. Его на Призрачном базаре никто вообще не видел.

– Может, приболел? – откликнулась клавишница. – Или расписание поменяли?

– Хм, странно… Впрочем, нам какое дело. Нас о замене никто не предупреждал, так что играем, ребята!

И Лора, кивнув, послушно заиграла. Правда, пальцы стали такими липкими от пота, что она несколько раз чуть не выронила палочки из рук. Только косой взгляд Душицы, держащейся за микрофон, более-менее привел Лору в чувства. Со сцены вид на базар открывался скромный, не такой обширный, как она себе представляла: теснота шатров закрывала не только обзор на соседние улицы и ряды, но и даже четверть неба. Зато Лора видела людей: они снова прильнули к сцене, едва зазвучали первые ноты, защелкали зажигалками, вскидывая их над головой. Все знали эту песню – единственную. что написала Душица еще два года назад, но которая, на удивление, не надоела до сих пор ни им, ни даже самой Лоре.

Тыквы, голубые свечи и коса, Мертвецов на улицах слышны голоса. Ступай за болотными огнями скорей, Самайнтаун к себе приглашает гостей! Однажды мы сгорим в своих грехах дотла, Но здесь такая жизнь нам всем мила, В Самайнтауне, друг, о смерти нет тревог, В Самайнтауне никто не одинок.

В какой-то момент Лорелея даже поверила, что все обойдется. Туристы и горожане опустошали свои стаканы глоток за глотком – кто-то даже залпом, чокаясь, – и ничего страшного с ними не происходило. Ряды слушателей пружинили, пританцовывали, а какие-то школьницы визжали от восторга, фотографируя Душицу со всех сторон. Она всегда пела с закрытыми глазами, стоя неподвижно, и тем напоминала древнее божество – только они могли выглядеть так величественно и отстраненно, когда на них устремлялись тысячи глаз. Ее голос ткал осеннюю песнь, а удары Лоры по барабанам ее взрывали. Она снова начала играть невпопад, промахиваясь мимо тарелок, когда заметила, что люди на площади вдруг перестали смотреть на сцену и стали смотреть друг на друга, странно вздрагивая и куда-то нагибаясь.

А затем отовсюду стало доноситься все громче и громче, сквозь музыку и поверх нее, пока все не стихло, кроме этих пронзительных визгов:

– Дорогая, что с тобой?..

– На помощь! Человеку плохо!

– Мне… Мне тоже нехорошо…

– Нет, нет, нет! Пусть это прекратится!

«Что будет с людьми, проглотившими семена? – спросила Лора тогда у Ламмаса в кафе. – Они ведь не умрут от этого, правда?».

«Не умрут, – ответил он. – Они просто познают истинное лето».

Лора опустила палочки, глядя на Ламмаса, стоящего в толпе почти у самой сцены. Он держал на весу бумажный стаканчик пунша в руке и, покачивая им, улыбался, пока всех вокруг рвало кровью и цветами.

Акт 2 Две недели до Великой Жатвы

8 Цветочное воскресенье

Морская ведьма дала нам вот этот нож; видишь, какой острый? Прежде чем взойдет солнце, ты должна вонзить его в сердце принца, и пускай теплая кровь его брызнет тебе на ноги [21] .

Ханс Христиан Андерсен «Русалочка»

В историю Самайнтауна и все желтые газеты инцидент на Призрачном базаре вошел под названием «Цветочное воскресенье», а болезнь, захватившая их первые полосы и самих жителей, получила название «клематисовая лихорадка».

21

В пер. А. и П. Ганзен.

Ах да, еще Винсент Белл тоже был мертв.

Это выяснилось часом спустя, когда паника на базаре поутихла, опрокинутые костровые чаши потухли, а пелена фиалкового дыма, вьющегося по верхушкам многоуровневого фонтана, рассеялась достаточно, чтобы проступили очертания развешенных на нем частей тел. Тогда переполох начался по новой – не всех к тому моменту успели эвакуировать с площади, и Джека, маленького, худощавого и невзрачного без тыквы на плечах, чуть не задавили. С его вельветовых штанов сыпались засохшая грязь и могильная земля, по которой он здорово проехался на Старом кладбище, когда упал, а одна подтяжка лопнула и болталась на уровне колен. Джек стоял возле фонтана так долго, что его ботинки успело припорошить листьями, багряными от крови – та все еще капала с центрального шпиля, на который была нанизана оторванная голова Винсента, наполнявшая отключенную чашу вместо воды. Главный фонтан Самайнтауна превратился в жертвенный алтарь.

Все четыре башенки по его периметру цвели, засаженные клематисами. С правой свисала правая же нога, обрубленная по колено, с левой – левая. Зато отсутствовали руки. Туловище, привязанное зелеными петлями к пику между ними, напоминало огрызок, который прожевали и выбросили, потому что тот не пролез в горло. Оказывается, у Винсента было несколько кубиков пресса, почти не поплывших, несмотря на возраст, а на выпирающих ребрах шла какая-то змеиная татуировка. Там, где в синюшной плоти не зияли дыры и не торчали вывернутые кости, кожа выглядела удивительно чистой и опрятной, будто кто-то ее омыл. Джек все смотрел и не мог понять, по какому принципу рассредоточили его останки: лодыжки там, суставы здесь… Казалось, его просто бездумно порезали и превратили в кашу. Даже никакой одежды не оставили – только перстни на отрезанной ладони с пальцами, подвязанной к голове бечевкой, из-за чего казалось, будто труп зевает или чешет щеку. Глаза Винсента, таращившиеся с центральной чаши, выглядели испуганными, на выкате и с покрасневшими белками. Кажется, смерть застала его врасплох, как, впрочем, и Джека. Он, конечно, не верил в честность Ламмаса, но это было слишком даже для него. Принести в жертву того, кто его же в город и пригласил, кто помогал во всем и слушался? Откуда такая непомерная жестокость? Или Джек что-то упускает? Где он промахнулся на этот раз?

Сначала Винсента Белла бросились искать, потому что он так и не поднялся на сцену Призрачного базара с традиционной речью об итогах года. Затем усилия по поиску удвоили, чтобы уведомить его о массовом отравлении на площади, из-за которого уже к утру переполнились все городские больницы. Только когда ни это, ни вой сирен, ни объявление в рупор не дали результата, стало ясно: с Винсентом случилось что-то страшное. А уже через полчаса мэра – простите, бывшего мэра – нашли по частям на местной достопримечательности, которую он же и отстроил в честь своего третьего переизбрания. Фиолетовые цветы, которые торчали из разинутого рта Винсента и красовались на его седой макушке, сплетенные в венок, забили все стоки фонтана. Из отверстий в изувеченном теле они, кстати, торчали тоже, точно букеты из вазы. Пышные бутоны набили Винсенту живот, как вата.

Стоя там, Джек волей-неволей вдыхал их приторный запах, смешанный с запахом рвоты: даже матерых полицейских вокруг рвало. Назвав место преступления «алтарем», Джек был прав лишь отчасти – в равной степени это напоминало произведение искусства. Цветочную композицию, как икебану, которую Ламмас захотел явить миру. Недаром он выставил Винсента на всеобщее обозрение, хотя прежде всегда выбирал места потише и неприметнее. Это был вызов.

Это было доказательство, что Самайнтаун его уже наполовину, как и позеленевшие кругом деревья с крупными почками, проклюнувшимися вместо бронзово-красных листьев всего за несколько часов.

– Ну что, доволен? – спросил Джек у Ральфа. Тот стоял столбом на противоположной стороне фонтана, и пачка сигарет валялась у его ног вместе с зажигалкой, выпавшая из рук в тот момент, когда он попытался достать их из кармана. Джек поднял и то и другое, когда подошел, но лишь затем, чтобы выкинуть в ближайшую урну. Хоть город и погряз в кишках и хаосе, мусорить в общественных местах он все равно считал недопустимым.

– Сукин сын, – выругался Ральф и пригладил блестящие от геля волосы нервным жестом. Руки у него дрожали, значок шефа полиции съехал набекрень, прикрепленный к наплечной кобуре под коричневой кожанкой. – Не ожидал, что зайдет так далеко. Он всего про несколько жертв говорил, но про такое – ни слова. Чтоб ты знал, Джек, я здесь ни при чем…

– Все ошибаются, – ответил он снисходительно. – У тебя еще есть шанс искупить свою вину. Если поможешь мне с Ламмасом…

– Не помогу. Извини, Джек. – Ральф впервые посмотрел на него так серьезно, что тот поверил в искренность его слов, даже не притрагиваясь к его душе. – Вся моя стая сегодня утром те же семена съела, от которых теперь блюет весь город. Ламмас заставил… Теперь, если я подведу или ляпну что-то не по делу, с ними будет то же самое.

– Ах, так вот как оно работает, – хмыкнул Джек. – Оно хоть того стоило? В медвежьих комедиях [22] участвовать.

22

Медвежьи комедии – средневековое развлечение с публичным истязанием медведя.