Саммер

Они читали кое-что о Саммер или слышали от кого-нибудь, и казалось, решили разгадать, почему она пропала, считая это делом чести. Они придумывали экзотические причины ее исчезновения, пытались объяснить, что произошло: она вступила в «Орден Солнечного Храма»,^[24] ее украл на воздушном шаре какой-нибудь сумасшедший воздыхатель, она жила в лесу и охотилась, стреляя из лука. К реальности все это, как и мое существование, не имело отношения.

В то время Саммер утонула в глубинах моей памяти, превратилась в точку, затерянную в бесконечном пространстве, стала мельчайшим элементом Вселенной, координатой на пересечении двух реальностей: старой и новой.

«Наверно, тебе ее очень не хватает», — сказала мне как-то Соня. Лежа на животе, она оперлась на подушки. Я смотрел на ее груди, напоминающие шарики из матового фарфора или сливочного мороженого, и не мог понять, о ком она говорит.

Где те, кого мы потеряли? Может, они живут в ином мире, а может, внутри нас самих. Они двигаются в наших телах, дышат нашим воздухом. В нас находятся все пласты их прошлой жизни, они перекрывают друг друга; их будущее тоже в нас, оно свернулось калачиком и лежит, похожее на розовое нежное ушко младенца.

Тогда Саммер существовала только в сознании этих девушек, парила где-то там, у них над головами, как невидимая птица в шумной стае. Помню, как Анн-Софи (или Камилла?) начала всхлипывать, когда обнаружила, что свитшот Калифорнийского университета, который я давал ей иногда под видом ночной рубашки, принадлежал когда-то моей сестре.

Я обнял ее, мне хотелось и утешить ее, и резко встряхнуть. От слез у нее потекла тушь, и на моем банном халате остались черные потеки, похожие на маленькие следы на снегу.

Девушки наотрез отказывались верить, что с моей сестрой что-то случилось. Сама мысль о том, что кто-то подобный им может умереть или пропасть, была для них невыносима, поскольку каждая вполне обоснованно ставила собственную жизнь в центр Вселенной. А что случится с исчезновением этого центра? Что станет с белым следом от самолета, если за ним не будут следить ее глаза, что станет с травой, если по ней не будут шагать ее ноги? Все это просто перестанет существовать.

Девичьи грациозные движения, мелодичный смех и еще тысячи деталей подтверждали их уверенность в себе, уверенность в жизни, что бежала кровью по их венам. Они были бессмертны, и я завидовал им, завидовал и ненавидел.

«Наверно, она в озере, на самой глубине», — пробормотал я, пожимая плечами. Допил вино и посмотрел на трех или четырех девчонок, вместе с которыми сидел в подвале ирландского паба, куда мы ходили после занятий. Над столом только что отзвучали самые невероятные гипотезы исчезновения Саммер. Девушки — как будто они, и только они могли разгадать ее душу, потому что были молоды, красивы и так же уверены в себе, как когда-то она, — воодушевленно делились мыслями, хмуря брови. Прямо собрание палеографов, раскрывающих загадки какого-нибудь мертвого языка!

Я добавил, добавил очень спокойно: «Есть такая вероятность. Каждый день в Женевском озере тонут люди — помногу, не один, и не два».

Девушки посмотрели на меня: их глаза туманили обида и боль. Они молча затушили сигареты, одновременно поднялись и пошли к пинбольному^[25] автомату. Я остался сидеть, а они вертелись перед аппаратом и по очереди так яростно били по кнопке, выпускающей на перегороженное сверкающими затворами поле металлический шарик, как будто он был самой смертью.

Когда я задумываюсь об этом периоде, то перед глазами встает мощная и спокойная река: она уносит меня, и я не могу противиться течению. Вижу спящую девушку — ее волосы разметались по подушке; вижу светлые кудри, которые щекочут мне лицо; вижу короткие темные волосы — она спит на боку, зажала ладонь между ног или растянулась на спине, она в футболке или совсем голая. Воспоминания приятные, они сменяют друг друга, их окрашивает свет разных времен года, а его оттенки деликатно подчеркивают ход времени; кажется, я живу в какой-то песне, что звучит летним вечером на пляже.

Там могло бы продолжаться до бесконечности.

Иногда я пытаюсь представить, какой стала бы моя жизнь, если бы в то лето я не встретил Джил.

Это случилось в августе. Мы с приятелями гуляли по набережной, хотели посмотреть праздничный салют в Женеве. Народу было очень много: люди сидели на парапетах, стояли где попало, курсировали на парусниках и моторных лодках, передавая с мостика на мостик бутылки и теплые сосиски. Поднявшись на борт одного из суденышек, мы ждали начала фейерверка, слушали, как хлопают паруса — обычные простыни, натянутые на металлические палки. Парусник принадлежал отцу Камиллы, атлетически сложенной блондинки, с которой я встречался уже несколько недель. В одно из воскресений мы съездили к моим родителям; она расстелила на лужайке парео и выставила напоказ свои длинные лоснящиеся ноги. Отец смотрел на нее в изумлении: «Ах ты ж, зараза!» Голос у него дрожал от гордости, а взгляд стал мечтательным — то ли он вспомнил себя в юности, то ли неожиданно сообразил, кто я.

Тем летом я закончил основной курс с такой же легкостью и отстраненностью, как делал все остальное. Будущее разворачивалось передо мной мягко и бессмысленно, подобно шелковой ленте.

Начиналась ночь. В темноте свистели петарды, мы, затаив дыхание, следили за взмывавшими в небо огоньками, а когда они взрывались мерцающими букетами, один за другим, и мириадами пайеток осыпались на водную гладь, вновь набирали воздуха. В темной синеве бескрайнего неба рождался и умирал дивный разноцветный мир: сиреневые слезы, серебристые струи фонтанов, оранжевые актинии и сверкающие кометы. Озаряемое вспышками света озеро казалось удивительно темным и спокойным.

Воздух пах порохом. Темные силуэты склонялись над поручнями, вытягивали шеи, обнимали друг друга, смотрели в небо.

И вдруг я увидел ее. Джил. Она стояла на мостике со стаканом в руке и смотрела прямо перед собой. Длинные темные волосы развевались, сливаясь с темнотой, отчего казалось, что на ее плечах разлеглась сама ночь. Глубокий вырез на черной футболке почти не скрывает грудь, на бледной коже играют разноцветные блики.

Она повернула голову в мою сторону. Захлопала ресницами.

Я резко нагнулся, чтобы поднять выпавшую из рук сигарету. Та быстро катилась по мостику, и у меня перед глазами пронеслось видение катастрофы: парусник вспыхивает, как свеча, а от него занимаются остальные корабли.

Когда я выпрямился и бросил окурок в воду, Джил исчезла. Испарилась, как призрачные девушки, путешествующие автостопом, — те, что бродят по ночам вдоль скоростного шоссе.

У меня перехватило дыхание — я понял, что уже переживал это мгновение, погружался в этот повторяющийся сон, попадал в эту зеркальную галерею, где каждое движение отражается и отражается до бесконечности.