Самые обычные люди?
Шрифт:
Довганик повернул голову к Звонарю, увидел его одобрительный взгляд и, довольный, вернулся к рассказу.
– Вот… Как зарабатывали деньги… Вопрос возник сам собой. Естественно, это как-то старались в тайне держать от всех, от большого количества людей разных. Потому что в бригаде, помимо моих музыкантов, работали ещё всякие армяне, узбеки – их, естественно, никто не посвящал. Началось всё с того, что Никита принес из дома магнитофон «Электроника», и он сгорел. Говорит: «Надо купить новый». Мы ему: «А где же мы деньги возьмём?» – Никита такой: «Идите сюда. Вон, видите бидон с белилами? Занесите-ка его за тот вагончик». И через два дня появился новый магнитофон «Электроника». Ну и как-то само собой всё поехало, и я был втянут в эту преступную группу. Потом мы ходили по квартирам, предлагали ремонт. Постольку-поскольку… Не особо это пользовалось спросом, Никита сказал: «Ну его на фиг, слишком как-то это всё законно, да и выхлопа не приносит. Давайте будем просто продавать, а ремонт они пусть сами делают». В общем, на любом объекте, где мы были, всегда был склад… А это конец советского периода – 87–88 год – ничего в магазинах нет, появились первые кооперативы. Это была краска, линолеум, были даже… Самый шикарный мой, как говорится, выход – это воровство целого автомобиля, причём это был УАЗ «буханка» командира части – который я доверху забил паркетными плитами из ценных
59
ОПС – организованное преступное сообщество.
Володя снова посмотрел на Звонаря. На этот раз ни о каком одобрении речь уже не шла. Как бы оправдываясь, Довганик продолжил, но очень быстро к нему вернулись прежние довольные интонации.
– Ну конечно, это было… я сейчас понимаю, что это было преступление, и за него я мог сесть в тюрьму. Но Озанянц во мне всё-таки пророс, пустил корни и в моё окружение… Да, я понимал, что я сейчас делаю что-то со знаком минус. Но это опять – я, как говорится, на виду, я в деле, в теме, я не среди планктона, а в первых рядах тех людей, которые «вершат судьбу мира»! И мне это позволяло… Вот только представь, после всех тех ужасов, которые я рассказал… После первого года службы у меня, во-первых, была гражданка, причём лучше, чем те вещи, которые я раньше носил. Я одевался как денди. Это мне позволяло уходить в увольнительные, не приходить в часть – соответственно, ночевать у женщин и ходить в рестораны. Правда, был там всего один приличный, но он был. А! Нет, был ещё один пивной ресторан, где я, помню, первый раз услышал: «Джули, Джулия». Это был новый формат, кооператор какой-то отрыл. Там подавали шикарное пиво, сосиски с горошком, отварную телятину. Перепелов разве что не было. Я тогда прикоснулся, наверное… Не для кого же не секрет, что какие-то весьма авторитетные преступные элементы – они живут на широкую ногу, по крайней мере, в нашей стране. И вот эта блатная романтика… Она не затягивала, нет. Я ещё раз говорю, я понимал, что я делаю что-то со знаком минус, но деньги – они… Они победили… Я отправлял домой мыло, потому что как-то мама написала, что в Москве так плохо, что даже кусок мыла теперь рубль стоит. Я пошёл, ящик мыла купил и отправил. Я деньги отправлял домой. Не жене – маме отправлял. По сто рублей, по двести рублей. И продолжалось это всё… Всё время…
Рассказы сменяли друг друга. Звонарь слушал очень внимательно. Всё реже на его губах появлялась улыбка. Всё чаще в глазах читался молчаливый укор.
– Были ещё истории, связанные с гашишекурением. У меня в роте был парень по фамилии Гольдман, из поволжских немцев. Он был очень большой любитель покурить и сделать какие-нибудь штуки из этого. А в том регионе этого говна росло как грязи. Он находил кусты – а я до этого в жизни не знал, как конопля выглядит. Мы с ним идём, он раз к забору – и давай натирать. И натирает, и натирает. Я говорю: «Ты чего делаешь?» – Он: «Да подожди ты». Раз, раз, раз. – «Дай папиросу». И я пристрастился к этому делу. Ну не пристрастился, нет. Сейчас я не стал бы курить – не мой кайф, что называется. Но там… Там любой кайф был мой. И у меня в голове опять Озанянц, блин – это же надо поставить на поток! В общем, в кармане всегда у каждого было что покурить. Ещё Гольдман один раз сделал какое-то жуткое жидкое варево – я его потом чуть не убил за это. Он нашёл где-то в поле торчащие кусты, которые, естественно, до него на фиг никому не нужны были, ободрал их, притащил и что-то сварил. Получилось такое… Ну какая-то жижа. И всем, сколько нас было, по полкружечки налил. Но тут дозу, видимо, очень сложно рассчитать. Мы выпили. Соответственно, пока это дошло до желудка, потом до мозгов – прошло какое-то время. Нам уже пора с работы сниматься. А работали мы в то время за семьдесят километров от части, в деревне Саватеевка. Тогда была программа – мы сельским жителям строили кирпичные дома. И мы сели в автобус, а ехать через горы. Реально сопки, горы…
В автобусе было холодно. Действительно холодно. Замёрзшие стёкла покрыты замысловатыми узорами, в тот день казавшимися какими-то особенно красивыми. Совершенно отчётливо видны были фигуры – вот зайчик, вот кошечка и слоник рядом с ней. Кенгуру и белый медведь.
Вдруг – резкий крик сзади. Володя обернулся и увидел своего товарища, который с лицом, искажённым от ужаса, отпрянул от окна и полез куда-то вниз, под сиденье. Что там?! Хочется посмотреть туда, за окно. Надо растопить этот лёд – руками, дыханием. Что там?!
Приложить ладошки – почему удаляется окно? Нет, всё равно надо попытаться! Руки вытягиваются, удлиняются, провисая, как верёвки – напрячь мышцы – какими руки могут быть длинными! Наконец-то холод стекла обжёг кожу! Что это? Зайчики, слоники и кенгуру прыснули врассыпную из-под пальцев, словно стайка птиц, которых спугнул расшалившийся щенок. Кошки запрыгнули на руку и побежали к плечам, царапая одежду острыми коготками. Вот они уже возле лица, запрыгивают на голову и прячутся в волосах!
Распуганный зверинец разбежался, полностью очистив стекло. Да! Надо посмотреть, узнать. Рядом истерический смех! Кто же так ржёт?! Плевать – здесь что-то гораздо важнее! Что-то очень опасное?!
Пропасть! Колёса на самом краю, веером выбивают мелкие камни, улетающие в бесконечность. Бездонная узкая полоса, а за ней вертикальные стены, уходящие к облакам. Откуда-то сверху летят огромные валуны и падают прямо перед мордой автобуса. Водила уворачивается в последнюю секунду, в салоне всех трясёт и швыряет. Как бы не вылететь через окно! Как же страшно! Да, надо вниз, под сиденье, держаться, держаться – как можно крепче…
– Ну, в общем, я никогда не пробовал ЛСД [60] или ещё что-то такое, но вот это был просто передоз конкретный. Я не могу передать, что происходило в автобусе! Это надо пережить! Точнее наоборот – никому не пожелаю…
Когда мы приехали, нас всех рвало, мы были зелёные, нас всех попытались довести до медсанчасти. По дороге мы подышали свежим воздухом, видимо, время прошло, и мы дошли туда вполне вменяемые. Потом эта падла Гольдман испёк какие-то лепёшки – тоже с коноплёй, и дал мне, как лучшему другу, потому что я его пускал греться в растворную станцию. И мы сожрали с ним по половине. Потом нам захотелось есть. Ну, действие, как обычного каннабиса [61] – хочется кушать. Мы пошли искать еду, зашли в магазин. Тут стоит бабушка: «Ой, солдатики, есть, наверное, хотите?» – Мы: «Дааа!» – «Ну пойдёмте, у меня тоже внучок служит». Привела домой, даёт кусок сала и буханку хлеба. Мы заходим в станцию, закрываемся изнутри, а резать нечем, нет ножа. Но есть пила! И мы начинаем это сало пилить – пилить ножовкой по дереву! И булку хлеба тоже пилить. Получаются куски по полтора-два сантиметра толщиной, и мы их запихиваем в рот и жрём! А бригадиром тогда – Никиты не было, где-то он был в другом месте – была девушка. Молодая, красивая, только-только закончила, видимо, строительный институт. Она даже по стройке всегда ходила в таком бежевом пальто, с меховым красивым воротником, может, из песца, и в шапочке такой. И она культурная была. И тут она решила зайти в станцию. Потому что станция молотит, фигачит, раствор не идёт, всё застыло, но кто-то внутри есть. А в двери окошко. Она заглядывает и видит, что два чувака, у которых на пружинках болтаются глаза, пилят сало и пихают его в рот. Она постучалась, а потом рассказывала: «Как только я начала стучаться, вот эти две рожи куда-то пропали тут же. Растворились». Там нельзя раствориться, но мы растворились. Не знаю, кто-то под насос, кто-то ещё куда-то. Потому что нам показалось – это уже мои впечатления – что мы-то не в растворной станции, а едем на поезде, едем домой, и кто-то вышел на ходу, и сейчас чья-то очередь из нас выходить и прыгать. И поэтому мы старались прятаться… Мы с Гольдманом потом и самогон гнали, и на ножах дрались – чего только в этой Саватеевке не было. Потом Гольдман ещё раз сделал лепёшки, а мне нужно было ехать с крановщиком – были такие краны на базе МАЗа 500-го. Ехать из Саватеевки в Ангарск, на объект, где тоже работали наши – строили роддом Ангарский, самый большой тогда и самый новый. Ну я в дорожку, Гольдман: «На». Я съел. В общем, водила чертыхался так! Ехать-то семьдесят километров, а он едет сорок кэ-мэ в час, а в горку десять кэ-мэ в час. Водила меня хотел в тайге выбросить! Потому что я вешался ему на шею, я его обнимал, я цеплялся за руль, пытался нажимать педали, дико хохотал, пытался выйти на ходу. В общем, исполнял такое! И когда мы приехали… А на том объекте нас встречал Антоха Вознесенский. Он говорит: «Пойдем раскуримся?» – Я говорю: «Какое раскуримся? Я от прошлого ещё не очухался!» – Ну вот…60
ЛСД – полусинтетическое психоактивное наркотическое вещество, вызывающее галлюцинации.
61
Каннабис – конопля.
Глава четвертая
Иван сидел в кресле и задумчиво изучал портрет Фрейда, периодически поглядывая на часы. Наконец послышались шаги, и в кабинет неохотно вошёл Авдеев. Иван встал ему навстречу, протягивая руку для приветствия:
– Добрый день, присаживайтесь к монитору.
– Да, здравствуете, – произнёс доктор, садясь за стол. – Извините, пробки.
– Ничего. Жмите «плей».
Авдеев клацнул мышкой, и на экране появилось изображение палаты. Владимир сидел на кровати, облокотившись спиной на стену, и увлечённо рассказывал о своей службе в армии. Иногда он замолкал, как будто что-то слушая, а затем продолжал.
– Выглядит, как беседа по телефону, – рассеяно пробормотал доктор.
– Хорошая версия. Давайте другую, – съязвил Иван.
Авдеев чуть тряхнул головой, отходя от удивления:
– Это… Разговоры с самим собой – частый признак шизофрении, насколько я помню. Так сразу диагноз не поставить…
– Мне диагноз и не нужен, – прервал его Иван, – справка для бассейна тоже, – в голосе явно слышалось нарастающее раздражение.
– Прошу прощения, – покраснел Авдеев.
– Меня всё устраивает. Шизофрения, дисбактериоз, ветрянка – главное, чтобы не немота. Как это продлить по максимуму?
– Я думаю… Не знаю, что конкретно его к такому состоянию привело, но думаю, оптимальный вариант – сохранить всё как есть, без резких изменений, исключить дополнительный стресс. Он где-то завис – не мешать ему и дальше «висеть». Сохранить проводимую терапию. Вы же применяете какие-то… препараты?..
Иван продолжал молча смотреть доктору в глаза, явно не намереваясь отвечать на этот вопрос.
– Ну, всё сохранить, – тяжело сглотнув, продолжил Авдеев, – и надеяться, что… По тем сеансам, которые мы провели… Моё мнение – ему это самому нужно и нравится, а тот инцидент – возможно, он для него стал таким… Привёл к ситуации, которую сейчас модно называть «незавершённый гештальт». И пока она у него в голове висит, эта незавершённость… Вполне вероятно, всё сложится удачно и… надолго. К тому же, я вижу, вы ему создали некое подобие так называемой сурдокамеры – это такой специальный аппарат, в котором рецепторы перестают что-либо воспринимать. Свет, звук, запахи и так далее. В такой обстановке человек через какое-то время начинает галлюцинировать – это что-то вроде снов наяву. Очень реальных снов. Мозг, лишённый внешних раздражителей, начинает создавать картины реальности сам по себе. Да, пожалуй, сохранить как есть…
Доктор с надеждой смотрел на собеседника, но тот продолжал молчать:
– Он как будто спит, и его не надо будить, – робко добавил он, не в силах терпеть эту неопределённую тишину. Хотелось быстрее всё закончить и уехать подальше.
– Да, я уже понял, – Иван продолжал пристально смотреть в глаза Авдееву, и тот явно сломался под этим взглядом. – Я тоже хочу вас немного проконсультировать, – продолжил он неторопливо, – наше с вами мероприятие по совокупности совершённых действий уже вступило, скажем так, в конфликт минимум с двумя статьями уголовного кодекса: «Похищение человека» и «Незаконное лишение свободы». «Потолок» – двенадцать лет, почитайте на досуге. Но если… никто, – многозначительно сделал он акцент на этом слове, – если никто не совершит какую-нибудь глупость, я благополучно дело закончу, и все участники концессии останутся довольны и на свободе… Спасибо, Алексей Семёнович, – назвал его Иван настоящими именем и отчеством, – я вам наберу при необходимости.
Бледный, мокрый от пота доктор тяжело поднялся из кресла и, еле передвигая ногами, вышел из кабинета. Иван озадаченно смотрел ему вслед.
Побродив пару минут по кабинету туда-сюда, он вернулся в кресло. Закрыл файл, который показывал доктору, и открыл следующий…
Довганик стоял посередине палаты, повторяя странные движения двумя руками – справа налево, полукругом перед собой:
– Давненько я траву не косил, вот так, по старинке.
Справа от него уверенными движениями орудовал косой Звонарь: