Самые обычные люди?

– А что, водку не продавали?

– А уже был «сухой закон». В общем, было не достать. И в этот момент, как раз то ли до этого, то ли сразу после, я во дворе своём знакомлюсь с мужиком по имени Санёк – маленьким таким, но с усами. Он был водителем троллейбуса, поэтому у него была своя комната на первом этаже в коммуналке в доме напротив. А это ж свободная хата!

Довганик многозначительно улыбнулся, отпил воды и продолжил.

– И несмотря на то, что у меня жена дома… Но она же дома! Она что должна? Она должна пелёнки гладить, стирать. А я чего? Нельзя же всё время дома сидеть – я с дружками к Саньку. А ему хорошо, потому что мы же при бабках. И, соответственно – алкоголь, троллейбусные шлюхи, прям троллейбусные такие. Как бы их описать? С яркими губами, с пышными формами, в рваных колготках. Жуткие! Я, правда, к ним не имел никакого отношения, но тем не менее. В общем, была блатхата! [22] В одной комнате живёт Санёк, в другой – Вадик Озанянц, с которым я сошёлся и который оказался – и как потом он сказал, и как до меня слухи дошли – то ли «вором в законе» [23] , то ли «смотрящим» [24] – в общем, высокой иерархии чувак. А в третьей комнате жил Костик – такая детина двухметровая с усами, похож на почтальона Печкина. И мы у Санька каждый вечер, потому что у него есть магнитофон, можно выпить и устроить танцы. Ну и как-то раз чего-то мы с Костиком туда-сюда, он: «А ты где работаешь?» – Я говорю: «А я нигде не работаю. Вот у меня срок сейчас закончился». Он: «О! Ты чего? Иди ко мне в бригаду». Я говорю: «А в какую бригаду?» – Он: «Да ты что, вот знаешь здание напротив? Что это такое?» – Я: «Не знаю». Он: «Это строительное управление, а я там бригадир. Я получаю 600 рублей». Представляете?! Восемьдесят седьмой год – 600 рублей! Он: «Ну тебе таких денег, конечно, не получить, но рублей 270–280 обещаю». Я думаю: «Во поперло»! Я говорю: «Всё, беру трудовую книжку с этого ММЗ «Рассвет», бегу к тебе!» – Приезжаем на объект, в Кунцево. Я, естественно, никакой квалификации не имею строительной – я подсобный рабочий. Я же не понимаю – разнарядки, часы, то-сё. Меня сначала поставили просто раствор нагружать, потом сгружать, кирпичи носить, переносить. Потом смотрю – время к обеду. Мужики такие:

22

Блатхата – притон, место сбора уголовников.

23

Вор в законе – член преступного мира, относящийся к его элите, пользующийся значительным авторитетом.

24

Смотрящий – на воровском жаргоне – уголовный авторитет, уполномоченный решать вопросы, отнесенные к ведению «воров в законе».

– Ну чего, как обычно?

– Давай.

– А кто в магазин-то?

– Ну, сёдня Петруха пойдет.

Все чего-то скидываются. А сухой закон, водку нельзя же купить. И он уходит, приходит – десять шкаликов одеколона! То ли «Север», то ли «Мишка на севере», то ли «Тройной», но чего-то такое. И вот эта шатия-братия – ну а я как? Я ж с братвой – нажираемся этого одеколона в хлам! И в этой бытовке начинается месилово! [25] Просто месилово! И не потому, что… Это традиция такая, как я потом понял! Потому что это повторялось каждый день! Костику выбивают зуб, подбивают глаз, потом он оказывается никаким не бригадиром… И в общем я со своей зарплатой в 60 рублей максимум, работая на этой… Ну обычная стройка, как сейчас гастеры работают зимой. Поднимаешься, ветрила, где-нибудь на девятом этаже, никаких ограждений, ничего! Но деваться было уже некуда. Одеколона было выпито немало… В драках я не участвовал – старался разнимать. Ну представляете? В бытовке 10–12 потных, пьяных – одеколон же дурманит – дебилов, натуральных дебилов! Которые не просто бьют друг друга, а пытаются ломом проткнуть кому-то глаз, кто-то кому-то руку отрубить лопатой! А действие кратковременное. Проходит минут пятнадцать, а никто… Понимаете, никто никому увечий не наносил, потому что тупо не мог попасть. Вот этот угар, он выветривался и все садились: «Фууу, хорошо сегодня».

25

Месилово – групповая драка (сленг).

– И долго вы там, в таких условиях, проработали? – уточнил Авдеев, что-то записывая и рисуя какие-то схемы.

– Почти год. А потом ушёл в армию. Проводы тоже были весёлые. Как тётка говорит, я подрался со своим, ныне покойным, двоюродным братом, хотя я этого не помню. Но у меня всю жизнь болит один зуб. Она говорит: «Он тебе его выбил». А он у меня болит, шатается – всю жизнь. Я помню, двенадцатого ноября вроде уходил. Я отогнал мотоцикл свой в гараж к товарищу. Мотоцикл вместе с гаражом благополучно исчез – на этом месте высотка сейчас у Сокола стоит.

Володя сделал паузу, немного подумал и продолжил:

– Хочу всё-таки ещё вернуться к допризывному периоду, когда в этой коммунальной квартире, где жил Вадик Озанянц… Почему я хотел бы вернуться? Потому что это некая ситуация, которая в моей жизни сыграла в дальнейшем роль. То есть в этой коммунальной квартире, в одной комнате у Санька мы пьянствовали и веселились, потому что… Ну… других развлечений мы не знали. То есть у нас это было дополнительным развлечением… Мы могли кататься на мотоциклах, если это был период мотоциклетный. Правда, мотоциклы у нас появились совсем поздно. А так у нас были мотороллеры. С этим, кстати, тоже очень смешной случай связан. Все себе купили по мотороллеру Вятка «Электрон» – Риф, Дима, а я опять решил выпендриться и купил мотороллер «Чезет». Отличительной его особенностью было то, что, во-первых, к нему не было никаких запчастей – и в принципе быть не могло, а во-вторых, у него бак находился в переднем крыле. То есть это такая штука с системой самоподрыва, если что. Ну и мой «Чезет» с горем пополам ездил. А мы стали ездить в походы на мотороллерах в шестнадцать лет, не имея прав, конечно же. А сначала были байдарки. Про первый опыт с байдарками я рассказывал, потом был более приличный. Вдвоём с другим парнем мы поехали по тому же маршруту, но взяли с собой просто тридцать литров пива и никакой водки. Нам удалось спустить байдарку на воду и было очень интересно. Потому что по реке Дубне, которая начинается у станции Вербилки, мы дошли до Большой Дубны, то есть до слияния Дубны и Волги. Дошли за три дня или за четыре. Причём, когда мы выхлебали половину пива, оно прокисло. Мы прокисшее пиво поменяли каким-то пионервожатым на кастрюлю гречки с тушёнкой. И они были очень рады прокисшему пиву, и нам жрать хотелось. Ну, в общем, это было приключение со знаком плюс. Потому что уже на тот момент у меня в характере… Я ещё не очень отдавал себе отчёт, но у меня вырабатывались такие вещи, как… Вот некая ситуация – она со знаком плюс. То есть она приносит радость, не вызывает во мне негативных эмоций. Это как поливать грибочек. А есть ситуации, которые, блин, со знаком минус. Это всё, что касается любого насилия, какого-то воровства, плохих поступков… ну не знаю. Я не понимал – просто в душе это откладывалось. Как две чаши весов – сюда плюсики, сюда минус. И никогда не было перевеса никакого, ни в какую сторону. То есть всегда я как-то метался между плюсом и минусом. Либо стать совсем положительным героем – но я не знал, как. Стать отъявленным негодяем? Я не знал, как.

– И вы реально об этом задумывались тогда? – поинтересовался Авдеев.

– Тогда? Тогда – нет… Если бы задумывался, может, было бы по-другому. Тогда в этой квартире, где мы у Санька бухали и пьяные плясали… Этот Вадик Озанянц – это такая отдельная история, и действительно, тогда надо было бы подумать. Он долго-долго присматривался ко мне, а потом мы как-то на кухне с ним оказались вдвоём. То ли курили, то ли ещё что-то. Ну и он начал постепенно – чего, как? В общем, смысл в том, что он мне предложил подрабатывать. Подработка, для начала, заключалась в том, что, по его словам, его хорошие друзья шили очень хорошую обувь в Армении и он мог бы её привозить, а моё дело – её продавать. Оказалось, что это женские туфли, но сделанные из полиуретана целиком и полностью – отлитые. Они были с открытым носом в виде сандалий. Он мне их отдавал по шесть рублей, а я продавал по восемь – и они разлетались как горячие пирожки. Потом пошла какая-то кожаная обувь. Потом он стал мне говорить: «Слушай, а вот ты работаешь, может, с кем-то общаешься, может, кто-то продаёт иконы или какую-то церковную утварь?» – И он мне всё время намекал на то, что он не очень простой человек, что у него большие связи – ну, как многие армяне любят делать. Действительно, я был в гостях вместе с ним в таких квартирах, которые я до тех пор не видел. Огромные квартиры в сталинских домах, в хрустале и в мебели, и к нему там всегда очень уважительно относились. Я не видел на нём ни одной татуировки, кроме двух звёзд на плечах. Я не понимал, что это такое. Потом мне кто-то шепнул, что это «вор в законе» Вадик «Бакинский». Хотя я уже гораздо позже перерыл весь интернет – такого вора не нашёл. А потом я совершил грех, то есть поступок со знаком минус. Мне совершенно случайно попались иконы, причём иконы, видимо, очень ценные, потому что они были в серебряных окладах. И Вадик, как только их увидел – у него глаза загорелись, и он мне выдал мою долю за эти две небольшие иконы – сто пятьдесят рублей. То есть это месячная зарплата инженера советского. Видимо, он их продал гораздо дороже. Ну и в конце концов Вадик… Я узнал, что он наркоман, и мне как-то даже удалось по его просьбе достать ему ампулы с морфином – три ампулы я ему притащил. И он был безумно рад. После этого я его неделю не видел. Но он внёс в мою жизнь ещё некоторое направление. Мы очень много разговаривали о жизни, о правилах. Но я так сейчас понимаю, что он меня пытался подтолкнуть в блатной мир. И как люди живут по понятиям [26] , и почему это – правильно, а это – неправильно… И в мою детскую голову, которой и восемнадцати лет не было, очень засела эта тема, которая потом получила продолжение в девяностые. То есть мой характер складывался из таких составляющих… Приличная семья, приличный мальчик с неглупой головой, но с повадками павиана и хулигана. Который со второго класса живёт… Вроде он хочет поливать белый грибочек, а вырастает поганка. Но нужно же всем доказать, что это белый гриб-то, понимаете?! Наверное, это характер и закалило, да! Впоследствии было ещё хуже, ещё веселее и так далее… Вот как-то так – неспокойно, несвободно. Не ходил просто в музыкальную школу, а, блин, ходил на бокс и в музыкальную школу. Почему-то это так происходило. Но это всё были шуточки и прибауточки, всякое это пьянство…

26

Понятия – неписаные правила и нормы поведения.

Довганик, задумавшись, затих. Авдеев и Молчун просто ждали, когда он вернётся из охвативших его мыслей. Звонарь сидел, взявшись за голову руками. Спустя пару минут Володя продолжил:

– Всё бы хорошо, если бы не сломанная в сторону блатной жизни голова. Потому что я к тому моменту, когда уходил в армию, уже хорошо разбирался в блатном жаргоне, достаточно хорошо понимал, что западло [27] , а что нет, и, грубо говоря, мне осталось только сесть в тюрьму, чтобы пойти по этому пути. Но я в тюрьму не сел, а попал в стройбат. Что, в принципе, было практически равнозначно. Потому что у нас в стройбате во времена, в которые я служил, 87–89 год – по крайней мере, в моей роте – было процентов 85–90 судимых, реально отсидевших. И я туда попал тоже из-за своей судимости. А сами по себе проводы – ничего необычного. Пожрали салата, выпили вина, подрались, разбежались. В советское время это было принято. Это даже в художественных фильмах показано, как в деревнях собираются. У меня было всё то же самое, были друзья на проводах, родители. Ну и с утра грустная история. В том плане, что я проснулся и понимаю, что вот, настал тот день и час, когда мне нужно брать рюкзак – папа выделил старый рюкзак, с которым он за грибами ходил. У меня был военный бушлат, тоже он откуда-то притащил. И он сказал мне: «Ты, сынок, когда у вас вещи все заберут», – ну, он знал эту процедуру, – «Когда вас оденут в форму, у вас будет возможность вещи отослать обратно домой, кто захочет – ты этой ерундой не занимайся. Скажи, «мне ничего не надо», пускай порубят и сожгут, что хотят делают. Потому что всё равно эти вещи растаскивают, они, как правило, приходят в непотребном виде, и нам это не нужно». Ну, это было просто небольшое напутствие. И пошли в военкомат – я, папа, мама и Таня. Ну и единственное воспоминание – нас всех посадили в автобус, я сел у окна, он медленно тронулся, и все провожающие пошли параллельно двигающемуся автобусу. Машут руками, кто-то улыбается, кто-то плачет. Мамину и папину реакцию я не помню. Я помню Таню – она смотрит, и я понимаю, что этого, как я считал, родного для меня человека я вижу в этом качестве в последний раз. У неё были очень грустные глаза. Она не плакала, но у меня даже сейчас слёзы наворачиваются… Я просто вижу эти глаза, которые… Они были полные безнадёги и тоски, просто вот полные безнадёги и тоски.

27

Западло – на воровском жаргоне – нарушение неформальных норм. Позорно, унизительно.

Глава седьмая

Владимир лежал на кровати, глядя в потолок. После третьей встречи с Авдеевым прошло, наверное, уже пару часов. Он успел пообедать и теперь в полной мере ощущал хаос в голове. С головокружением, тошнотой и чувством падения Довганик уже более-менее свыкся, но терпеть звонаря, старательно долбившего колоколом по мозгам, сил уже не было.

– Когда ж ты, тварь, прекратишь! – в полный голос прокричал Володя.

– Все мы твари Божьи, – внезапно раздался слегка дребезжащий, скорее высокий, ироничный мужской голос, – помнишь, как у Бунина?

Все под небом ходим:Застекляем лоджии,Ищем и находим,Спим, едим, работаем,На гитаре брякаем,И «по фене ботаем»,Писаем и какаем.Любим, судим, лечимся,Пиво пьём, мечтая —Мы по жизни мечемсяГрязью обрастая.Но наступит время(Раньше или позже)Жизни скинем бремя —Смерть натянет вожжи…Тело сбросив тесное,В Небо поднимаясь,Станут бестелеснымиДушиИзливаясь…

Вова пружиной подлетел вверх и мгновенно сел, свесив с кровати ноги. Мозги как будто несколько раз подпрыгнули внутри черепной коробки и вернулись на место, сопровождая свою активность жуткой головной болью. В глазах потемнело, и картинка больничной палаты резко пропала. Вместо этого очень отчетливо перед ним появилась скамеечка из нестроганых досок возле древней, заросшей мхом белой кирпичной кладки. На ней сидел какой-то худощавый мужик лет сорока, с русыми взъерошенными волосами и с короткой, неаккуратной бородёнкой. В чёрном грубом монашеском облачении, подвязанном простой верёвкой, он сидел, облокотившись локтями на колени и внимательно смотря Довганику в глаза.

– Давай знакомиться, что ли, – продолжил мужик. – Я Звонарь. Так ты вроде меня называешь.

– Это что за хрень, глюки?

– Ну вообще, всё что ты когда-либо видел и слышал, и трогал, и нюхал, и ел, и пил – это всё, в некотором роде, как ты говоришь, глюки. Всё создает твой мозг, интерпретируя информацию с твоих органов чувств, рецепторов. А у некоторых там такая интерпретация бывает – диву даёшься. Чудеса, одним словом.

– А… этот стишок твой… Ты там что имел в виду? Я что… умер?

– А мне-то откуда знать? Умер ты, или ты живой, или ты в компьютерной игре. Я же по твоей версии глюк. Давай-ка ты сам с этим разбирайся. Реальность такая вещь – непростая.

Володя огляделся. Он тоже сидел на деревянной скамейке, только не в палате, а как будто внутри какой-то древней башни. Справа обнаружилась хлипкая деревянная лесенка, ведущая в дыру в деревянном потолке.

– В колокольне мы, – пояснил Звонарь. – Вот, спустился я отдохнуть. Думаю, вдруг ты поговорить захочешь, а коли нет, так я обратно за работу.