Самый медленный поезд

– Да будет тебе!
– отмахнулась тетя Паша - Какое с козы молоко!..

– И все это под огнем?!. Непонятно

– И мне, милый, непонятно, - отвечает тетя Паша, - а было...

– А куда девалась кормилица-то наша?

– Убило ее осколком.

Парень словно ищет козу в вагоне.

– Нет я уж теперь до конца посевной не вернусь, - видимо, отвечая кому-то из товарищей, говорит инструктор Афанасьев.

– Как это спокойно мы сейчас говорим "до конца посевной", - обращается к Афанасьеву корреспондент.
– А еще десять дней назад ну кто об этом мог думать?

– "Поле великой битвы вновь становится пахотой" - вот вам название для очередной статьи, - скрывая под шутливостью иное, серьезное чувство, говорит Афанасьев.

– Как вам нравится заголовок?

– Что же, неплохое название!
– улыбается корреспондент.

– Хорошо с вами, - замечает Сердюков, - а мне пора сходить.
– Он встает и застегивает плащ.

– Счастливого пути!
– отзывается Сердюков и идет к выходу.

– Тут вроде нет остановки, - говорит корреспондент.

– Иван Иванович, погодите!..

– Нельзя, брат, - оборачивается Сердюков.
– Люди ждут, КАДРЫ!.. подчеркивает он последнее слово.

Трое его товарищей подымаются и следом за ним выходят в тамбур.

Подобрав полы дождевика, Сердюков деловито и спокойно кидается с подножки в заглохший сумрак мартовского дня. С трудом удержавшись на ногах, он через рельсы шагает туда, где его ждут люди... Вечерний режим.

Бегут голые поля, хранящие на себе следы и знаки великой битвы: где зарывшийся носом в землю немецкий бомбовоз, где покрывшийся ржавчиной тяжелый танк, где разбитая повозка, или труп лошади; полнятся вешней водой огромные воронки.

У печки одноглазый парень беседует с тетей Пашей.

– А все же тебе повезло! Много ли с вашей четверки народу уцелело?

– Почитай, никого...

– Почти никого...

(Гнетущая тишина)

– Верно это, что одним глазом в глубину не видишь?
– вмешивается черненькая девушка.

– Враки! Вон, за окном водокачка, за ней дерево, дальше - лужа, а еще дальше - роща чернеет.

– Точно!
– радостно подтверждает черненькая.

И тут, лязгая буферами, тесня самого себя своим членистым телом, эшелон замедляет ход и останавливается возле развалин, бывших некогда станцией.

Среди развалин ржавеют куски железа, гильзы от снарядов и патронов, немецкие каски, жестяные коробки мин. Внезапно все это исчезает за вагонами и платформами встречного эшелона В окнах мелькают товарные вагоны, цистерны с горючим, платформы, груженные сельскохозяйственными и строительными машинами, грузовиками, кирпичом, бревнами, досками, песком.

– На поправку!
– счастливым голосом говорит тетя Паша - Такой город в первую очередь восстановят.

– И будет он самым красивым на свете!
– убежденно отзывается черненькая.

Эшелон прошел. Через рельсы в сопровождении бойца, который тащит баул и большой темный предмет, напоминающий футляр от аккордеона, спешит женщина в распахнутой котиковой жакетке, с крашеной золотистой головой.

– Видать, попутчицей будет, - замечает тетя Паша. Из окна видно, как козыряет боец, прощаясь с новой пассажиркой.

Но вот и она сама с шумом появляется в вагоне и сразу направляется к печке.

– Гражданочка, тут местов свободных нет!
– полушутя выкрикивает черненькая.

– Да будет тебе!

– останавливает ее тетя Паша - Они рядком со мной устроятся.

Но женщина, опустив на пол свои пожитки, с восторгом глядит на черненькую.

– Ой, до чего здорово вы сказали! Как настоящая кондукторша. Сразу вспомнилась Москва, трамвай, вечерняя толчея, огни!..

– А я и есть кондукторша, - смеется черненькая.
– Только не московская, а ленинградская... Таврическая!
– выкликает она высоким, пронзительным голосом.
– Литейный проспект!.. Пять углов!..

Подхватив игру, вновь прибывшая изображает "классического" пассажира:

– "Один до Финляндского!.. Чего толкаешься?.. Шляпу надел, поезжай в такси!.." Простите, это мы вспоминали прошлое.

Смех.

– А вы кто сами будете?
– интересуется черненькая.

Тряхнув золотистой, с проседью, головой и чуть распахнув жакет, под которым на шелковой кофточке посверкивает Красная Звезда, женщина отвечает немного вызывающе:

– Артистка!

– Знаменитая?
– с легкой ехидцей спрашивает черненькая.

– Да! В своей квартире!

– Ну зачем так!
– сразу добреет черненькая.
– Ордена небось задаром не дают.

– Задаром, конечно, нет - безапелляционно заявляет артистка.
– Мне, например, дали за глупость.

– Вот это да!
– восхищен одноглазый.
– Сроду такого не слыхал.

– Мы выступали с концертной бригадой на Западном фронте, и в одном городке командир части попросил сыграть "Лунную сонату". Пианиста у нас с собой не было, я же умела только подыгрывать одному парню, кидавшему шары и кольца, и двум девушкам, стоявшим друг у дружки на голове. Да еще одному старому дядьке, который теннисные мячи глотал. И вот администратор говорит мне: "Выручай". Словом пришлось играть. И вот, играю и чувствую, что пот с меня в три ручья течет, до смерти боюсь соврать. Там одно трудное место есть - еще когда я девчонкой была и подавала несбыточные надежды, всегда на нем спотыкалась. Играю, а про себя твержу: "Господи, пронеси, Господи, пронеси!"..!

Наплывом возникает дощатая сцена, черное крыло рояля,

отражающее лица бойцов и офицеров, затем

взмокшее от волнения лицо артистки и ее руки,

бегающие по клавиатуре. Мощный звук рояля вдруг

усиливается в неимоверной степени, словно это уже не

рояль, а взрывы. Артистка самозабвенно играет,

ничего не замечая вокруг. В крышке рояля уже не

отражаются лица слушателей, что-то звенит, рушится,

и снова властвует рояль. Кончила испольнительница и

в изнеможении откинулась на стуле. Тишина. Она смотрит

в зал пыль, пустота, выбитые стекла, опрокинутые скамейки,

стулья, и лишь посреди первого ряда сидит командир,

прикрыв глаза рукой. Но вот он встает и начинает

бешено аплодировать.

Вагон. Рассказывает артистка.

– Оказывается, немец налет сделал и парочку фугасов под самые окна уложил. Все люди в укрытие спустились, а я ничего не заметила. Ну, этот командир меня к ордену представил. За проявленные доблесть и геройство. А надо бы за проявленную дурость.