Самый медленный поезд

трудом спускается по ступенькам вагона и бредет в сторону базара.

Ее шатает, словно травинку под ветром, но с тем же решительным,

бледным лицом маленькая женщина продолжает свой путь.

Базарчик на задах водокачки, жалкое торжище времен войны, где человеческая нужда справляет свой печальный праздник.

Жена бригврача оглядывается и медленно подходит к лотку, на котором лежит довольно крупный кусок темно-красного мяса.

– Это солонина?

– Она самая!
– отвечает продавщица, рослая, обхудавшая, но широкая в кости женщина

Жена бригврача вытаскивает из кармана шелковое дамское трико с кружавчиками и протягивает продавщице.

Та со смехом берет трусики, кажущиеся кукольными в ее больших руках, распяливает их и показывает соседкам. Она задирает подол и прикладывает трусишки к своим штанам из чертовой кожи, похожим на рыцарские латы. Смех становится общим.

Прозрачно-восковое лицо жены бригврача страдальчески кривится. Чуть откинув назад верхнюю часть туловища, она сводит лопатки и левой рукой что-то нашаривает за спиной. Вынув из-за спины руку, она погружает ее за пазуху, резкий рывок - и она протягивает продавщице шелковый лифчик.

Та машинально берет, и смех замолкает на ее губах. Только сейчас заметила она, что молодая женщина перед ней готовится стать матерью.

Она быстро заворачивает солонину в бумагу и сует жене бригврача, а сверху кладет ее вещички.

– Я не могу так..
– шепчет жена бригврача.
– Возьмите..
– она пытается отдать трусики и лифчик продавщице.

– Да мы что - ироды, что ль, какие?!
– гремит та.
– Что у нас вовсе совести нет?! И думать на смей!..

– Спасибо...
– тихо говорит жена бригврача. Совсем без сил тащится она назад к вагону...

...В вагон только что вернулись одноглазый и артистка. Одноглазый со злобой швыряет свою рубашку на лавку.

– Не берут!..

Артистка же принесла несколько сверточков, не бог весть что: буханка хлеба, огурцы, кулечек с крупой, брусок масла. Но, конечно, все рады и этой незатейливой снеди. Разбирая по обыкновению продукты, черненькая откладывает масло, бормоча

– Это Нине большой и Нине маленькой.

– Простите!
– вдруг громким незнакомым голосом говорит артистка.
– У нас еще не коммунизм. Я тоже люблю масло!

– Да разве я для себя...
– растерянно лепечет черненькая.

Эта выходка так не соответствует широкой, щедрой натуре артистки, что всем становится не по себе. Наступает неловкое молчание.

И тут появляется жена бригврача, С нежным торжеством, белая от непомерного усилия, она протягивает спутникам кусок солонины.

– Дусенька, - говорит она, - не ты одна хитрая... Правда, тетя Паша, мне этого нельзя?..

Артистка вдруг разражается бурным плачем. Тетя Паша ласково обнимает ее за плечи, прижимает к себе.

– Ну ладно, ладно, успокойся!

– Я никогда не была матерью, - сквозь слезы говорит артистка, - мне вдруг так обидно стало, - все ей да ей... Я сволочь, тетя Паша!..

– Ты хорошая... Во всем этот дьявол сивый виноват... Знаешь, дедушка, - обращается она к старику, - не мутил бы народ, лучше бы сошел себе потихоньку. А то и до греха недалеко.

– Не пугай, - нагло говорит старик, - не таких видели.

– Вас серьезно просят, - подняла заплаканное лицо артистка

Старик медленно оглядывает ее снизу вверх и задерживается взглядом на Красной звездочке.

– Не трет сосок-то?

К нему кидается человек, который все потерял.

– Не смейте оскорблять!..
– воскликнул человек, который все потерял.

Старик иронически посмотрел на него.

– Полицай!
– с ненавистью говорит черненькая. Старик буровит ее глазами.

– Нет, милая, у нас документ в порядке. На Тоболе немца не было.

– Ишь, черт лысый, с самого Тобола притащился народ грабить!

– Тебя-то, миленькая, не ограбишь, поди, до штанишек проелась.

Входит одноглазый, бросает гимнастерку:

– Не берут!

...Ночь. Трясется вагон. Поезд идет очень тихо, одолевая подъем. На своем месте зашевелилась, приподнявшись, девочка одноглазого, видимо, яркий лунный свет, льющийся в окно, согнал с нее сон. Девочка заглядывается на что-то, и глаза ее расширяются ужасом.

У печки, на мешке, сидит, раскорячившись, старик, в руке у него посверкивает нож, лунные блики скользят по лицу, по голому черепу, а челюсти равномерно чавкают, уничтожая сало. И этот залитый луной жующий призрак, видно, пробудил в девочке какие-то страшные воспоминания. Она закусывает пальцы, чтобы не закричать, и все дальше, дальше забивается в угол, ее маленькое тело трясется от страха и сдерживаемых слез. Она невольно толкает одноглазого, тот мгновенно вскакивает и видит ее искаженное ужасом лицо.

– Что с тобой?..

– Мне страшно, страшно!..
– девочка показывает пальцем на старика. Вурдалак!..

Одноглазый успокаивает ее, гладит по голове, уклады-вет и закутывает одеялом.

– Никого нет, - шепчет он, - это тебе приснилось. Девочка затихает.

Одноглазый проходит к лавке, на которой спит корреспондент, трогает его за плечо. Тот подымается.

– Надо со стариком кончать, - тихо говорит одноглазый.

– Кончать?

– Ну да! Ссадить его втихую, пока люди спят.

– Лучше бы на станции...

– Не по-фронтовому это!
– зло говорит парень.
– Когда еще будет станция? Не хотите, управлюсь сам. Смута от него, грязь...

Парень проходит к печке, корреспондент чуть замешкался, натягивая сапоги.

– Слушай, дед, - говорит парень старику, - ты сам сойдешь или тебе помочь?

Старик мгновенно, с легкостью, неожиданной в его крупном, старом теле, вскакивает: месяц играет на лезвии ножа в низко опущенной руке.

– Я старичок острый, -говорит он холодно, - смотри, не порежься!

– Вот что, - задумчиво говорит одноглазый, - я думал, ты просто мешочник, а ты, видать, зверь покрупнее.

– Какой есть...

И тут парень делает внезапный выпад, он бьет старика в подбородок, а когда тот невольно вскидывает руки, другим ударом вышибает у него нож.

Обхватив старика поперек тела, парень тащит его в тамбур. Старик тщетно цепляется за лавки. Парень выволакивает его на площадку, но старик вцепляется в поручни и столкнулть его нет никакой возможности.

Забрав туго набитый мешок старика, корреспондент тоже выходит в тамбур и спокойно говорит парню: