Самый опасный человек Японии

— Это не имеет большого значения, потому что Франция в прежнем виде больше не существует, — заметил капитан. — Но я согласен с фашистами. Власть следует передать армии, а выборы вообще отменить. Это бессмысленная трата народных денег.

— Видать, вам близки идеи одного безумного монаха.

— Этот монах, как и все безумцы, просто повторял то, что было обычными идеями его эпохи.

— Если его идеи были обычны — за что же его повесили? Или, что точнее, почему повесили только его одного?

— Его не одного повесили, а за компанию с другими молодыми офицерами. Он был одним из организаторов их мятежа.

— Но разве молодые офицеры не были безукоризненными патриотами? Хотя я их, разумеется, осуждаю. Видите ли, не хотели ехать в Маньчжурию и потому взбунтовались. Наша династия происходит из Маньчжурии, и любой может убедиться — эта страна по-своему прекрасна. Там не только степь да угольные шахты.

Чем дольше Кимитакэ вслушивался, тем неуклоннее понимал, о чём идёт речь. И ещё: как мало об этом он знает. Поэтому он вслушивался во все уши.

— Вы напрасно пытаетесь меня на глупость вывести, — произнёс капитан. — Прямо как ехидный и непоротый школьник из какой-нибудь Аризоны пытается разозлить учителя истории, задавая «неудобный вопрос»: если в Гражданскую войну они, южане, были плохими, а северяне хорошими, то почему хороший генерал Ли воевал за плохих? Неужели не знал, что хорошие — там, с другой стороны?

— Но молодые офицеры тоже многого не знали, — заметила Ёсико. — Например, они не знали, что оказались с неправильной стороны.

— Они были обучены достаточно, чтобы усвоить — лейтенанты генералам не приказывают, — отрезал офицер. — И тем более не приказывают императору, как верховному главнокомандующему. За это и повесили. В те годы их идеи были крайне несвоевременны. Пусть даже сейчас и снова сделались актуальны.

— Раз вы этого монаха повесили, а теперь его идеи снова актуальны, — встрял Юкио, — то почему бы вам его не снять и выпустить обратно? Вдруг это переломит войну в нашу пользу?

— А почему бы школьнику не заткнуться, когда старшие разговаривают? — поинтересовался капитан.

— Вот именно! — Юкио поднялся и решительно обогнул стол. — Заткнёмся все! Хватит болтать! Давайте лучше потанцуем!

Он ловко, словно хорёк, набросился на генерала и потащил его вместе с креслом, пытаясь поднять на ноги. Опьяневший мужчина тщетно отбивался от ловких белых перчаток.

— Отпусти! — наконец выкрикнул он. — Отпусти, паскуда!

Юкио подчинился и вытянулся во фронт. Потом хихикнул.

Ёсико расхохоталась.

Капитан зарычал, попытался подняться — и у него это даже почти получилось. Он оторвался от кресла, потерял равновесие, попытался оторвать руки от подлокотников, но они тоже оказались привязаны. Подёргался ещё и затих.

Он так и сидел, развалившийся, обречённый и скорченный, словно приколотый булавкой. А Юкио стоял, поодаль сжимая перчаткой ножны меча, словно церемониальный жезл.

Каким-то образом он ухитрился отцепить у противника табельное оружие.

— Верни мой меч! — приказал офицер.

— Я не сделаю этого, — ответил школьник. — Потому что если верну вам меч — вы просто убьёте меня на месте.

И пошёл куда-то вбок, где на тёмной стене поблёскивали металлические створки лифта. Ёсико и Кимитакэ — за ним.

Разъехались алые створки с драконами, и обитую алым бархатом кабину заполнил золотой свет. Лифтёра не было.

Ёсико ткнула пальцем вниз. Юкио вдавил рычаг рукояткой трофейного меча и перед банкетным залом сомкнулись драконы.

* * *

Лифт выпустил их в небольшой полутёмный зал, перегороженный алой ширмой.

По правую руку уходили во тьму чёрные джунгли зимнего сада, а из-за ширмы пахло хлором.

Потолок и стены были укрыты мраком, на полу горели зелёные шары.

— Всё готово, — сообщила Кавасима из-за ширмы. — Раздевайтесь, мальчики. Пройдёмте-ка в эмалированные комнаты.

Кимитакэ не стал спорить с генералом, пусть и маньчжурской армии. Он обнажался, вглядываясь в темноту. Пропотевшая школьная форма отпустила, как кожура, но вместо струек холодного воздуха от ширм вдруг дохнуло жаром. Тяжёлые листья зимнего сада покачивались рядом, с острыми кончиками, один взгляд на которые вызывал предчувствие щекотки. Школьник бережно сложил одежду и пошёл по мягкому деревянному полу.

За ширмой открылся бурлящий бассейн, подсвеченный изумрудным неоном. Кими был готов к удару жара или холода, но вода оказалась невероятно тёплой, как раз такой, чтобы лежать бесконечно.

Слева белели холёные телеса Ёсико — сейчас, без одежды, её сорок лет не имели большого значения. Худая, поджарая и плоскогрудая, она не теряла величия даже в воде.

А раздетый Юкио словно впитал ещё больше совершенства — теперь можно было разглядеть и изящные покатые плечи, и нежную линию спины, и торс, какие бывают у поздних античных статуй, когда скульпторы перестали изображать детей маленькими взрослыми. Но даже здесь он не снял перчатки.

Когда Кимитакэ достаточно погрузился, Юкио аккуратно положил ему на голову традиционный пузырь со льдом. Голову немедленно окутала приятная, чуть пьянящая прохлада. В ней даже возникла мысль, что он готов хоть месяц лежать в этом импровизированном горячем источнике.

— Эта военная разведка бывает такой назойливой, — заметила Ёсико. Даже пузырь на её голове лежал немного торжественно, словно фуражка. — Вечно стоят над душой и пьют за мой счёт. А ведь я к нему со всем гостеприимством. Оставила в компании гейши и бесплатно. А он — ещё и недоволен!..

— Согласен, тётушка Ёсико, — отозвался сквозь пар Юкио. — Этот наглец заслужил своё.

— Расскажи мне лучше про твоего одноклассника, — чёрные с золотом глаза остановились на голых плечах оробевшего школьника. — Чем он занимается? Как этот Киёаки из Сингапура — юмэдзюцу?

— Нет, столь любезное искусство сновидений моему другу не близко, — поспешно заговорил Юкио. — Он смотрит их просто так. Его главная сила — древняя магия вэнь. Он боевой каллиграф.

— О-о-о, — услышав такую новость, Ёсико даже заёрзала от удовольствия, так что по бассейну побежали горячие волны. — Похвальное дело. В последние годы династий даже императоры пытались возродить это искусство. Покойная императрица Цы Си ох как любила выводить иероглифы и вообще знала язык своих подданных — для женщин нашего императорского дома огромная редкость. Правда, государство не уберегла. Но это уже политические обстоятельства.