Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

– Они принимают нас за татей, предположил Холявин.

Сербан приложил ладони ко рту и объявил раздельно:

– Мы ищем здесь слугу! Кто видел со вчерашнего вечера человека в ливрее Кантемиров?

Вольный дом продолжал безмолвствовать. Окрестные жители, которые сначала вышли на шум, поспешили схорониться, чтоб в свидетели не попасть. Преображенцы сели на ступеньки, задумались.

– Что ж ты, Камараш, - сказал Антиох кучеру, - не берег господина Тузова, как тебе приказали?

Тот вместо ответа покаянно постучал себя кнутовищем по лбу. Сербан снял треуголку, взъерошил мокрые от пота волосы.

– А все проклятый граф Рафалович!
– воскликнул он.
– Глядь, у него туз пик неизвестно откуда взялся! Я бы ему показал, я бы сорвал у него куш, сотни три! Цесарец окаянный!

– Это вдвойне становится интересным, - сказал себе Девиер.

– Эхма, была не была!
– вскричал Холявин, засучивая рукава.
– А ну, ребята, Преображенцы не отступают!

Они нашли слегу, валявшуюся в лопухах, и, подтащив к двери, стали орудовать ею как рычагом.

– Не пора ли вмешаться?
– предложил за спиной генерал-полицеймейстера Курицын.

– За Соньку свою боишься?
– усмехнулся Девиер.
– Погоди!

Не сумев вывернуть дубовую дверь из петель, Холявин и Сербан перехватили слегу как таран. "Ать-два-три!" - ударили.

Тогда дверь распахнулась сама. Там стоял вооруженный шпагой Весельчак, за его спиной теснились слуги.

– Барыня почивать изволят, - объявил Весельчак и даже перевел на неведомый язык: - Дормире, грандире, волонтире. Вечером, судари, приходите и без дреколья-с!

– Прочь с дороги!
– заявил распалившийся Холявин.

– Потише, господин, - миролюбиво ответил Весельчак, выдвигая ладонь, огромную, как печная заслонка.

– Не смей прикасаться!
– закричал Холявин.
– Ты знаешь, кто я?

– Да, да, ты знаешь, кто он?
– поддержал его Антиох, который успел забраться вновь на дроги и раскрыть свой зонтик.

И поскольку ладонь Весельчака, словно некий пограничный столб, была отодвинута продвигавшимся Холявиным, лязгнула сталь клинков. Рядом с Холявиным встал Сербан. Антиох, как только дело дошло до драки, оставил свой зонтик и кинулся к товарищам, на ходу обнажая шпагу.

– Сейчас станут звать полицию, - сказал встревоженный Курицын.
– А что сделаем мы?

– Эти не станут звать полицию, - ответил Девиер, смеясь.
– А полиция у них кто? Купленный-перекупленный Курицын?

В сенях полнощного вертепа вовсю звенела сталь.

– Сии противники нам ведомы!
– вскричал Холявин, отражая выпад.
– Не давеча ли у канала?..

– Оп-па!
– Сербан серией ловких маневров загнал в глубь дома громадину гайдука.

– И дерутся по-воровски!
– вторил ему Холявин, гоня шпагой сразу двух слуг.

– Сражение переместилось внутрь, - сказал генерал-полицеймейстер, опуская отогнутую ветку клена.
– Но мы подождем.

Там, за распахнутыми дверями вольного дома, убыстрялся топот ног. Звякал металл о металл, время от времени кто-нибудь охал. Вдруг заскрипела старая древесина, завизжала, заскрежетала. Это обломились перила внутренней лестницы под тяжестью дерущихся, рухнули вниз. Послышался взрыв грубой брани, нарастающий визг.

5

– Остановитесь!
– раздался повелительный женский голос.

Евмолп Холявин опомнился. Он был уже на верхней ступеньке, острие шпаги наставив в грудь музыканта Кики. Рубашка на груди самого Евмолпа была порвана и замарана кровью.

Внизу на обрушившихся перилах лежал, охая, толстый буфетчик. Гайдук Весельчак, бросив свой мажордомский жезл, прятался от воинственных Кантемиров. Растрепанная чернокожая женщина металась и отчаянно визжала.

– Положите оружие!
– требовал женский голос. Холявин поднял глаза и увидел хозяйку дома. В восточном наряде - шаровары и тюрбан с перышком она целилась сразу из двух отличных пистолетов марки "Ферингер". Курки были взведены, и не было ни малейшего сомнения, что она выстрелит.

– Мы хотели только узнать, - сказал запыхавшийся Антиох, - мы хотели только спросить...

– Прежде всего положите шпагу, - возразила хозяйка.

И Антиох Кантемир, положив на ступеньку свой клинок, раскланялся и стал объяснять, что они ищут слугу, вернее, товарища...

– И для этого нужно врываться в дом!
– негодующе воскликнула она и перевела дула своих ферингеров на черноусого Сербана.
– Клинок в ножны, князь!

И тогда Евмолп ощутил, что слепая сила в нем вдруг поднимается изнутри, мускулы напряглись, и он уж не управляет собой.

– Он бешеный!
– закричал, заметив это, Антиох.
– Берегитесь!

Отбросив шпагу, Холявин одним прыжком очутился на площадке и схватил восточную красавицу за запястья. Не выдержав, она упала, увлекая его за собой.

Ударил двойной выстрел, задребезжали цветные стекла. Когда рассеялся дым, стало ясно, что обе пули ушли в короля Фарабуша, в его потемневшее от старости дубовое тело.

В нартовском домике полицейские чины насторожились.

– Стреляют!
– сказал аудитор Курицын.

– Терпение!
– ответил генерал-полицеймейстер.
– И все же терпение! Терпение есть главная добродетель сыщика.

А в вертограде полнощном Холявин крепко прижал к полу раскинутые руки маркизы Кастеллафранка, ожидая, когда смирится ее порыв. Тюрбан ее развязался, волосы черной волной рассыпались по груди. "А глаза-то, глаза какие!
– думал Евмолп почти что с ужасом.
– Душу выворачивают!"

Отпусти!
– сказала она низким голосом, словно какая-нибудь нюшка на скотном дворе. Он отпустил ее запястья, она села и ткнула его кулаком. И правда, что бешеный!

Она поднялась, опираясь на плечо Евмолпа. Подошли братья Кантемиры, галантно извиняясь.

В нартовском домике Девиер и его помощники сначала были озадачены наступившей тишиной. Потом увидели, как гайдук Весельчак, с синяком на лбу, вынес изрядно порванный кафтан, тот самый, на спине которого был золотой лев, и развесил его на солнцепеке. Затем он вывел шатающегося буфетчика и стал лить ему воду на голову. Слуга принес из сарая инструмент, и в доме резво застучали молотки, ликвидируя следы побоища.