Санта на замену: Тур извинений

— Ты уверена, что у тебя хватит сил написать своего Санту в этом году? — спрашивает Энн.

Вопрос бьёт меня, словно двенадцать бешеных северных оленей, сшибающих старушку в канун Рождества.

— Энн, — тяну я.

Это второе предупреждение, но её, конечно, это не останавливает.

— Если тебя это утешит, — начинает она, — я уверена, что в Стивене не было и половины той радости, что в Треворе.

— Ещё бы, он же не парадный Санта.

— Истинная правда.

Стоп. Надо пояснить.

У меня… есть типаж.

Слушайте, я это не специально. Я не захожу в «Санта. ру», чтобы выбрать идеально белую бороду или чёрные блестящие сапоги. Но что я могу поделать, если меня так привлекают временные отношения, особенно с теми, кто приносит радость и добро в декабре?

Началось это лет семь назад, когда я познакомилась с Заком на рождественском фестивале. Я отвела племянника загадывать желания местному Санте, и вот он: восседает на троне с искрящимися глазами и румяными щеками. Без бороды он оказался неожиданно молодым и… симпатичным. Когда он попросил мой номер, я решила попробовать.

Это был волшебный декабрь: мы катались на каретах, любовались рождественскими огнями, пекли пряничные домики. Правда, он так и не узнал, что его татуировки под красным костюмом стали единственной постоянной чертой в нашем романе. Мы расстались сразу после Рождества.

Но мне это понравилось. Чистая магия праздника, никакой привязанности, никакой драмы. И в следующем году появился Рэнди, Санта из торгового центра, с прессом вместо фальшивого живота. Всё было прекрасно — до Нового года.

Так вот, мой терапевт считает, что временные романы помогают мне преодолеть проклятие 1999 года.

На следующий год появился Марк — Санта-стриптизёр. Конфеты. Жезлы в форме леденцов. Его слегка искривлённый «леденец», если понимаете, о чём я. Расстались под Рождество.

Потом был Тревор — парадный Санта.

И Фрэнк… у него была настоящая белая борода, и он никогда не называл мне свой возраст. Это было дно, не осуждайте.

И, наконец, Стивен — Санта, который задержался слишком надолго.

Любой мужчина, который с подходящей долей праздничного энтузиазма может называть меня своей «хо-хо-хо» в постели и при этом умещаться в красный бархатный костюм, облегающий задницу, — это тот, кто мне подходит. Что я могу сказать? Мне нравится идея фантазийного мужчины, совершающего чудесные вещи. Всё это в итоге ложь, но какая разница? Все мужчины лгут. По крайней мере, эти не скрывают.

— В этот раз расставание было не твоей инициативой, да? — осторожно спрашивает Энн.

Третий удар.

— Энн, — говорю я, чувствуя, как желудок сжимается, прежде чем я успеваю продолжить предупреждающим тоном.

Меня тошнит, но я списываю это на имбирное печенье в самолёте. Кажется, оно было черствым. Уверена, это просто медленное пищевое отравление. Намного лучше, чем чувства.

— Знаешь что? — на другом конце я слышу, как она хлопает в ладоши, будто собирается озвучить какое-то важное заявление. — Я скажу это.

— Пожалуйста, не надо.

— Я переживаю за тебя в этот раз.

— Почему?

— Ты встречалась с ним год. Он продержался почти два праздничных сезона! Такое не случается. Ну, то есть, это не значит, что должно было…

Я игнорирую её попытку уйти в сторону.

— Это ничего не значило, — говорю я.

— Он был с тобой на Пасху.

— Просто мимолётная связь.

— Он переехал к тебе.

Я фыркаю:

— Ну же, Энн. Ты же не наша мама, и не можешь меня отчитывать.

— Возможно, и могу.

Мы обе замолкаем, осознавая, что она только что сказала. Это странная пауза — не совсем неловкая, но наполненная осознанием, почти как молчаливая минута памяти.

И тут Энн продолжает:

— Знаешь, мамочка уже спрашивает про папу…

Её слова звучат медленно, потому что она знает: я не хочу это слышать. Но сказать это всё же нужно, видимо.

Я стискиваю зубы, медленно вдыхая. В этом году я не выдержу. Просто не выдержу. Не после расставания.

И не в двадцатую годовщину моего проклятия.

— Что ты ей сказала? — спрашиваю я.

— Ничего.

Я выдыхаю, наблюдая, как пар поднимается передо мной, словно дым. Боже, почему я не курю? Люди находят в этом утешение? Может, мне начать? Этот год точно подходящий.

— Ты вернёшься к Рождеству, правда, Бим? — спрашивает Энн.

Мне хочется сказать «нет». Каждый год я дома на Рождество: открываю подарки в одинаковых пижамах с семьёй, ем булочки с корицей и играю с племянниками. Но в этом году… Этот праздник… Этот человек… Проклятие зашло слишком далеко.

Но я знаю, что не могу подвести Энн.

— Да, я вернусь к Рождеству, — отзываюсь я. — Обещаю.

— Знаешь, — смеётся Энн, будто пытается разрядить жуткую атмосферу, в которой я теперь погрязла, — так все говорят, прежде чем случается какая-нибудь снежная буря.

— Не сглазь, — предупреждаю я, в то время как Энн снова смеётся.

Телефон вибрирует у уха. Я отодвигаю его и вижу уведомление: моя машина прибыла и ждёт в самом дальнем конце парковки.

— Ох, чёртово… — вздыхаю я.

— … рождество? — тут же подхватывает Энн.

— Неплохо.

— Наслаждайся своим затворничеством, но, пожалуйста, возвращайся к Рождеству, хорошо? Я испеку для тебя печенье — мягкое, как ты любишь. И… — ну вот, начинается. — Не позволяй ему испортить тебе праздник, Бим.

Я не знаю, кого именно она имеет в виду — ложных Сант из моего прошлого или нашего отца.

— Никогда, — отвечаю я, потому что никто из них — ни Стивен, ни папа — не могут испортить мне Рождество.

Святой Николас Райан уже сделал это за них, прокляв меня на вечные неудачи в этот праздник.

ГЛАВА 2

В этот год меня направила сюда мой редактор, Эрика. Она уверяла, что это место настолько волшебное, что заставило её когда-то снова поверить в чудеса. Думаю, на самом деле всё дело в том, что она и её муж решили поэкспериментировать с чем-то новеньким в постели и в итоге у них получилось зачать третьего ребёнка. Но это уже детали.