Сатанинская сила

— Кажется, приближаемся, — вполголоса заметил капитан, но майор сделал ему знак не мешать и продолжал внимательно слушать Боба. Тот же, выплакавшись и утерев лицо и нос руками, продолжал:

— Все это и началось с моей отсидки. До той поры я и в рот никакой отравы не брал, кроме чистой «смирноффской» да «Мартеля», курил я лишь сигары «Топпер», и все заработанные денежки текли меж пальцев моих как вода, впитываясь в песок аристократических будней. И вдруг из сноба я превращаюсь в зека, смокинг от Кардена сменяется робой, а вместо юной кинозвездочки моей любви начинает домогаться узколобый тип со щетинистой мордой. Да, заполучив срок ни за фиг собачий, а если честно, то за Христа (правда, на моей картине за пять кусков штатнику проданной, он был распят вниз головой на стульчаке — вот так и вышло, что наказал меня Бог за сына Своего), тогда-то, в камере, в лагере и на вольном поселении впервые изведал я вкус ханки и чифиря, анаши и бормотухи, политуры, одеколона и антифриза. Но главное, тогда-то познал я психологию обитателей этого мира, заглянув в души их и… ужаснулся! Нет, поразили в них меня не глубина их нравственного падения, не мерзости их бытия, не скудость их душевная, нет, более всего я был потрясен абсолютной естественностью такого их образа жизни. Фактически передо мной был новый вид человекоподобного существа, который антропологи с полным правом могли бы окрестить «homo aviditos» — «человек алчный». Этот вид отличается от прочих приматов повышенной злобой, агрессивностью и беспощадностью к окружающим. Превыше всего в этом мире они ставят собственный комфорт и ради сохранения оного не гнушаются никаких злодеяний. Понятие чести и совести у этого вида начисто отсутствует.

Запыхавшийся после этой тирады, Боб перевел дух, с любопытством поглядел на капитана и майора и, поклонившись им, продолжал:

— Благодарствуйте, милостивые государи мои, за то, что позволили мне высказаться, заверяю, что не буду долго злоупотреблять вашим вниманием, ибо уже близок к закруглению, бишь, к завершению. Вот тогда-то, господа мои хорошие, и открыл я для себя простую истину, что все вы, даже благодетельствующие на воле, даже облеченные властью и отягощенные богатствами неправедными, вы, отбывающие сроки свои вне лагерей, ничем в сущности не отличаетесь от завшивленных зеков. Больше того, может быть, вы и есть наиболее страшный, изощренный, глубоко законспирированный вид «aviditos», мимикрировавший под обличье нормальных людей? И когда осознал я все это, тогда-то мне и стало по-настоящему страшно… — Боб умолк и покачал головою с видом сокрушенным и потерянным.

— Ну-с, кэп, — позевывая, сказал Колояров, — думается мне, туфта все это. Кажется, он больше по твоей части.

— Увидим, — хмуро обронил Заплечин и обратился к Бобу. — Скажите, Кисоедов, зачем вы взяли себе эту, простите, дурацкую фамилию?

— А чем вам не нравится моя фамилия? — оскорбился Боб.

— Но ведь раньше у вас была другая, нормальная фамилия: Боголюбов.

— Вы считаете эту фамилию нормальной? — Боб ухмыльнулся и запалил еще одну сигаретку. — Ну нет, она мне подходила до тюрьмы, но когда я оттуда вышел… она жгла мне сердце…

— Скажите, когда в вас созрела мысль совершить убийство?

— Когда? — Боб пожал плечами. — Тогда-то, собственно, и созрела. В человечестве испокон веков живет потребность сотворять себе кумиров, то бишь поклоняться сильным личностям. Богам, или, как было у вас, сусально-хрестоматийным героям без страха и упрека, не имевшим ничего общего с человеком, кроме образа своего и чисто внешнего подобия. Я понял, что нашей новой породе людей тоже в скором времени должны будут потребоваться свои, новые боги взамен устаревших. Ну, я и… начал создавать их… — он поглядел на следователей, которые выглядели слегка разочарованными. И пустился в объяснения: — Сами хорошо знаете, что у каждого христианского святого были свои специфические функции, кто от чумы спасал, кто от сглаза, кто от засухи. Мои же боги, то есть, ваши, должны были быть хитрыми, свирепыми, жадными и лживыми, лишенными чести и совести. Я извел на них массу бумаги, холста и краски — и все отправил в печку, ибо этот материал не годился для достойного воплощения моих замыслов. И лишь когда этот жлоб завел меня в свой подвал, когда я увидел эти серые, замшелые, заплесневелые своды, тогда-то и ощутил я себя в истинном аду и стал писать в полный рост Сатану со своими присными. Вы все видели его. Он темен, темнее ночи и так же непроницаем, как ваши души, он столь же подл и безбожен, как ваше прошлое, столь же паскуден и мерзопакостен, как ваше настоящее и столь же тускл и беспросветен, как и ваше будущее…

— Заткните ему пасть, — с досадой бросил Колояров.

Милиционеры двинулись было к Бобу, но тот остановил их жестом.

— Не верите? — спросил он. — Я вам докажу. — И он полез в свои лохмотья и достал из-за пазухи клочок бумаги.

Майор внимательно его изучил. Бумага была промасленная, чувствовалось, что не очень давно в нее была завернута колбаса. Поскольку для завертки продуктов картоном такой толщины пользовалась только косоглазая Варвара, а колбаса в ее магазине была лишь по великим праздникам и то лишь для нужных людей, майор вполне смог бы назвать число, когда колбаса была куплена, ее сорт и даже припомнить вкус. Но главное в бумаге было не это. На ней был нарисован чертик. Изображен он был, надо вам сказать, весьма искусно, с навостренными рожками, с лукаво блестящими глазками и торчком поднятым хвостиком. Казалось, что даже шерстка его, вырисованная весьма тщательно, волосок к волоску, стояла дыбом и даже подрагивала от напряжения. Встретившись с рисунком глазами, Колояров почувствовал, как по лопатками его пробежали неприятные мурашки и передал рисунок капитану.

Заплечин иронически хмыкнул.

— Ну и что ты хотел этим сказать? — осведомился он, щелкнув по бумажке пальцем.

— Осторожнее! — воскликнул Боб, приставая, но было поздно.

Внезапно оживший бесенок вдруг приподнялся с поверхности бумаги, пребольно вцепился в палец капитана, затем проворно вскарабкался по его рукаву. Заплечин так и разинул рот от изумления.

— Перекреститесь! — зашептал ему Боб, но стоило капитану промешкать, как бесенок мигом прошмыгнул между его зубами и скрылся в глотке.

Сделав судорожное глотательное движение кадыком, Заплечин схватился за горло, подержался за грудь, погладил свой живот и неожиданно зевнул.

— Ну, вот что, — сказал он, сыто рыгнув, — с этим гадом пора кончать. Эта контра у меня уже вот где сидит. Так что ты меня, Александр Алексеич, извиняй, но я этого мелкобуржуазного прихвостня должон порешить, причем самолично, как нас тому учил незабываемый «рыцарь революции»… — с этими словами Заплечин извлек из кобуры пистолет, навел на Боба и преспокойно спустил курок. На счастье Семен, стоявший за Бобовой спиной, успел обеими своими скованными наручниками руками ухватить его за шиворот и отдернуть его в сторону, так что пуля прошла в миллиметре от его носа. Тут и майор бросился хватать своего коллегу, так что вторая пуля угодила в висевший на стене портрет Дзержинского. Пока майор и его подчиненные пытались обезоружить Заплечина, тот обнаружил недюжинную изворотливость и, отыскав новую точку приложения своих сил, выпустил оставшиеся пули в «железного Феликса», выкрикивая при этом: «Бей комиссаров! Смерть жидам и коммунистам!» Закончил он свой демарш, высунувшись из окна по пояс, восклицая при этом: «Вся власть Учредительному собранию!»

При этом возгласе испуганно забрехали собаки, мальчишки замерли в немом изумлении, а слонявшиеся в ожидании открытия вино-водочного магазина мужички опешили и с недоумением воззрились на борющихся в окне людей.

Пока майор с Мошкиным связывали обезумевшего капитана. Боб Кисоедов бочком, бочком двинулся к выходу и замер, столкнувшись с твердым, немигающим взглядом сержанта Бессчастного.

— А ты чё тут ошиваисси? — удивился он. — Ноги делай — посодют ведь!

— Пусть содют, — твердо сказал Семен. — Раз взяли, значит, так и надо. У нас без дела не сажают.

* * *

Спустя минут пятнадцать после вышеописанной сцены к отделению милиции подкатил белоснежный «рафик» с красными крестами, из него вылезли два дюжих санитара, которые санитарили по совместительству, а в основное время работали на мыловаренном заводе живодерами. В их помутневших от плохо сдерживаемого интеллекта глазах капитан прочел свою судьбу. Поднявшись, со стоической мукой на лице Заплечин встал в позу Муслима Магомаева и громко запел: «Боже, царя храни! Царствуй на славу…»

Набросившись на него, санитары повалили его на пол и принялись вязать руки. Майору Колоярову стало дурно, он вышел из кабинета и на полусогнутых ногах прошел по коридору. Ему показалось, что рядом, в двух шагах от него идет кто-то. Кто бы это мог быть? Майор торопливо забежал за один поворот коридора, за другой, уперся в тупик и вдруг… почувствовал, что неизвестный стоит рядом, буквально за спиной, он душит ему в затылок. От ужаса не было сил повернуться.

«И не надо, — мысленно успокоил его Некто, — тебе вовсе незачем поворачиваться, ведь в скором времени ты сможешь, не поворачивая головы, видеть сквозь стены. Ты станешь обладателем несметных сокровищ, ты получишь такую должность, которая станет воистину венцом твоей карьеры. Для этого надо…»

— Что? — громко спросил Колояров.

«Тс-с-сс! Не кричи, тебя услышат. Для этого от тебя требуется немного, совсем немного: впусти меня в свое сознание. Позволь мне стать тобой, увидеть твой мир твоими глазами, обрести твою плоть и почувствовать теплоту твоей крови, я так устал быть бесплотным призраком…»

В эту минуту по отделению пронесся истерический, леденящий душу вопль — это доктор Потрошидзе вогнал в пупырчатую, заледеневшую ягодицу Заплечина здоровенный шприц с сульфазином.