Сатанинская сила

И в то же время подумалось ему, что, может быть, и в самом деле есть какая-то высшая справедливость в том, что самое высокое и сокровенное знание выпало на долю в общем-то случайного человека. И может быть, в том-то и состоит Высшая Мудрость Судьбы, что для исполнения своих высочайших свершений она выхватывает человека из толпы и водружает его над этой толпой, вручает ему знания и скипетр, с которыми он и ведет свой народ, на славу ли, на погибель — кто знает? Может быть, и тогда, давным-давно, во мгле минувших эпох, на самой заре мироздания, когда раскаленный шар мотался вокруг юной звезды, волшебный грифель вкупе с божественным даром, попав в руки вселенского пьянчуги, одушевили неказисто намалеванный наш с вами мирок. Намалевал он, довольно хмыкнув, и отправился в ближайшую пивную, оставив нас с вами разбираться со всеми своими земными проблемами, военными и мирными, высокими и низкими, с исканиями высокого духа и поползновениями немощной плоти… Господи, до чего же божественно прост и дьявольски сложен сотворенный тобой и безжалостно изгаженный нами мир!

В коридоре послышались шаги. Поднялся дверной глазок.

— Ну что, Сема, как ты тут? — спросил постовой Мошкин.

— Роскошно, — ответил Семен. — Можно даже сказать, с комфортом.

Лязгнул замок. Мошкин открыл дверь и глянул на сиротливо валявшуюся в углу бутыль.

— Ну-ну, оно и видно, — пробормотал постовой. — Кайфуете, значит. А в городе черт-те что деется. Вампиры какие-то появились, из людей кровь сосут вместе с деньгами. Идет, идет человек средь бела дня по улице, вдруг — ррраз! — в обморок. Везут его в амбулаторию, проверяют, глядь, а на шее у него шрам, гемоглобин понижен, а в карманах ни гроша.

— Ишь ты, — качнул головой Семен.

— А Цыганковский бригадир, как Федюни не стало совсем, обнаглел, в открытую шифер со стройки таскать начал.

— Так ведь он же и раньше кирпич толкал по гривеннику.

— Хо-хо, по гривеннику! А теперь по полтиннику гнать начал, ну чистое дело — вампир, и все тут. Я ему говорю, что ж ты делаешь? Побойся бога, гад, а он мне бутылец сует! Ах ты, сволочь, грю, сам мильёнами ворочаешь, а мне чего? Ну и… — тут он осекся, встретившись с ироническим взглядом сержанта, и, решив, что не стоит далее посвящать его в детали своих взаимоотношений с бригадиром, сменил тему разговора. — Да, о чем я, бишь, тут пришли к тебе. Только ты смотри, по-быстрому.

Мошкин вышел и скоро впустил в камеру посетительницу. Нет, не девушку и не женщину, а некое дивное воплощение нежнейшей красоты и прелести, в котором Семен с трудом узнал Сашеньку Бузыкину. Она была в пышном, но коротком платье с глубоким вырезом, вьющиеся пряди каштановых волос спадали на высокий лоб, такие же завитые прядки выбивались из-под небрежно (О! эта кажущаяся небрежность, дающаяся годами упорнейших трудов) повязанного на затылке платочка. А ведь еще вчера он готов был голову наотрез дать, что эта буйная девица острижена под «нулевку», а то, что осталось на этой головушке, выкрашено в самый неестественный и непотребный цвет. Или то была не она? Не могла же эта миниатюрная, хрупкого сложения барышня как дьявол гонять на мотоцикле, глушить водку стаканами и хрипло материться в компании патлатых юнцов, просто не могла! Она взглянула на Семена и, потупив взор, произнесла:

— Здравствуйте, товарищ Бессчастный.

— Мое почтение, — отвечал молодой человек, еще не окончательно придя в себя от этого визита. — Какими судьбами?

— Да так… пришла вас проведать.

— Мерси. Проходите. Гостями будете, — Семен развел руками. — Чувствуйте себя как дома, — и в упор поглядел на Мошкина, которому как раз в этот момент понадобилось что-то в районе замка.

— Совсем по-кавказски получается, — усмехнулась девушка. — «Мой дом — твой дом, твой жена — мой жена».

— Какой уж там дом… — махнул рукой Семен.

— Нет, кроме шуток, вы тут очень неплохо устроились, — она хмыкнула, скользив взглядом по бутылке.

— А это уж Бобова работа, — смущенно сказал Семен. — Он же из-под земли достанет, когда невтерпеж.

— Да уж, Боба-то я знаю, — уголком рта улыбнулась она. — Еще тот ханыга… — и в голосе ее послышались прежние нотки.

— Не говорите так, — вступился за сокамерника Семен. — Он неглупый парень и жутко талантливый. Только он сам себя губит. В сущности, он очень несчастный человек.

— Ой, давайте не будем, такие для выпивки всегда повод найдут, — заявила Сашенька. — И вообще, как говорил классик, «творчество и трезвость — две вещи несовместны», — она хихикнула, и ее смешок звонкими серебряными колокольчиками рассыпался над грязным потолком камеры. Семен тоже рассмеялся, глядя на нее, но потом, посерьезнев, спросил:

— А как в городе?

— Лилька померла, — со вздохом сообщила девушка. — Вампир у нее всю кровь высосал. Сегодня хоронят. Я своими глазами у нее ранку на шее видела. Вот здесь, — она указала на сонную артерию. — Детей много заболело. Говорят, от сглаза. У коров молоко что ни день скисать стало. Стоят некормленные, кормов-то нет, а за город их гнать боятся, говорят, змей трехголовый там завелся.

— Ты что? — поразился Семен.

— Да, так и говорят, Горыныч. От этого вообще все с ума посходили. Молятся, крестятся, иконами поклоны бьют, бабы крестный ход собираются устроить, да только никто не знает как, разучились за столько-то лет.

— А поп на что же?

— А чего поп? — она пожала плечами. — Он толком ни одной молитвы не знает, только и умеет, что крестить да отпевать, и то бубнит не разберешь чего. Мужики тут хотели, чтоб он церковь заново освятил, да он туда ни ногой, чертей боится, взял, да драпанул. Где он сейчас, отец наш святой Одихмантий? только его и видели. Мужики пошарили у него в доме, глядь — видяшка стоят джапавская и полный чемодан кассет с порнухой. Ну, говорят, теперь, батюшка, держись, лучше нам не попадайся, а попадешься — не обижайся, так тебя натянем, что немок твоих голожопых завидки возьмут… — она прыснула.

Семен при этом рассказе тоже засмеялся, а потом покраснел. Тут и Сашенька почувствовала себя неловко и нервно затеребила подол. Потом тихо спросила:

— Слушай, как ты думаешь, чем все это кончится?

— Не знаю, — ответил он. — Я знаю лишь одно: сейчас все это только начинается.

— Что — «это»?

И он рассказал ей все-все, что видел сам, что услышал от Всеведа. Она не знала, верить ей или нет. Покачала головой и с сомнением сказала:

— Боюсь, что тебе все это приснилось.

— А тебе? Тебе это тоже все приснилось?

— Не знаю, — она покачала головой, — я вообще-то тогда слегка подкурила. Ну что ты так смотришь? Федюня мне косячок забил, ну я и соблазнилась.

— Понятно… пробормотал он.

— Что тебе понятно?

— А то понятно, что только в наркотическом бреду все эти ведьмы и демоны могли привидеться. Но до последнего дня они терзали вас только во снах, теперь же явились воочию. Вы получили то, чего давно добивались.

— Ну, хватит тебе глупости говорить! — возмутилась она. И стала доставать из сумки объемистые свертки и передавать их Семену. — На вот тебе, питайся, чтоб не отощал тут на казенных харчах.

— Да не надо… — смущенно пробормотал Семен. — Не стоило вам… тебе… — вскоре он смолк, поскольку от многообещающего разнообразия свертков и баночек рот его наполнился слюной и под ложечкой томительно засосало.

— Ну, — выложив все, она неожиданно заторопилась. — Пока. Пойду я, пока маханьша не хватилась, а то стукнет пахану, вони не оберешься. Ну, чао!

— Какао, — машинально ответил Семен, не трогаясь с места. В последнюю секунду он кинулся к двери, но поздно: Мошкин уже запер ее, и видение исчезло, оставив в камере тонкий и сложный аромат духов, юности и свежести.