Сайфер: Владыка Падших

– Неужели? И какие же другие?

– Исповеди, епитимьи… – мысленный образ библиария пожимает плечами, и деревья содрогаются. Грохочет гром. Азхар с улыбкой оглядывается по сторонам.

– Песчинки утекают, а, библиарий? Во Дворце ты ведь такой же беглец, как и все мы. Каждый миг в моём разуме таит опасность раскрытия, поимки, не говоря уже о том, что ты такое… и где мы на самом деле.

Дождь умолкает. Поднимаются порывы ветра. С деревьев осыпается листва. Земля дрожит. Мордекай оглядывается по сторонам, чувствуя, как трескается его кожа, как голоса в порывах ветра зовут его.

– Ты – колдун, библиарий. Здесь… на Терре, так близко к Золотому Трону – твоя сила, бремя, которого я бы никому не пожелал.

И голоса становятся всё громче, всё яснее. Мордекай пытается их заглушить. Его воля сильна, очень сильна. Нельзя стать эпистолярием Тёмных Ангелов без воли, способной сокрушить железо. Но психическое давление нарастает, и даже самому сильному из людей не удержать целый океан.

– Нет, ты здесь не для того, чтобы вести меня к искуплению. Времени убедить меня в греховности моих деяний нет, а? Значит, тебе что-то от меня нужно…

Мордекай успокаивает дрожащие мысли, ветер утихает, лес замирает. Образ его лица вновь становится цельным. Азхар глядит на него со всё той же искренней улыбкой, которую никто из нас не видел уже много веков.

– Ведь дело в нём, а? В Сайфере. Он – твоя цель. Понимаю, я ведь тоже когда-то пытался его прикончить. И не смог. Видишь ли, твои собратья могут ненавидеть нас, жалеть… пытаться дать нам искупление. Но я никогда не чувствовал к нему ничего, кроме отвращения.

В ответ Мордекай просто кивает. Простое движение требует таких усилий, что по небу пробегает раздвоённая молния.

– Куда он направляется? Чего он хочет?

Библиарий пытается удержать телепатическую связь, но варп кипит. Голоса на ветру впиваются в его разум, будто бритвы.

– Ты ведь убьёшь меня, Тёмный Ангел, – вздыхает Азхар. – Сколь ни говори про искупление, конец один… Но, пожалуй, я готов к последнему предательству.

Лес исчез. Теперь мыслеобразы космодесантников стоят среди серой бесконечности. Азхар улыбается ещё шире.

– Хочешь, я посвящу тебя в тайну?

При дворе ассасинов

Крад сидит на камнях в зале, высоко на краю башни. У стен лежат серые снежинки. По полу скрежещут и катятся кости и перья мёртвых ворон. Внутрь не ведёт дверь. Единственное окно – неровный пролом, рваная рана, оставленная в стене после попадания ракеты. Мебели нет. Зал – всего лишь огороженное стенами пространство, и посреди него на закрытом люке восседает Крад, выгнув спину. Он всё ещё облачён в мешковатую мантию хранителя, а на лице всё так же маска. Он ёжится, чувствуя боль в костях, чувствуя тяжкий груз личины.

Всё дело в том, что для убийцы из храма Каллидус выбранное лицо становится отчасти настоящим. Они вживаются в чужие жизни вне зависимости от того, становятся ли они сорванцами-попрошайками или грозными полководцами. Вбирая всё – муки, языки, привычки. Они надевают тяжёлый плащ чужой жизни и какое-то время проживают её, будто два человека в одном теле. Они думают и как убийца, и как личина, живут чужие жизни, пока носят чужие лица. Как ещё им бы удавалось избежать обнаружения? Любой другой подход стал бы полумерой, а Оффицио Ассасинорум по природе своей не приемлет полумер.

– Должен ли я свершить это деяние? – спрашивает Крад. В голосе слышна усталость, но и она, и слова это часть обряда. Всё бытие Крада по сути является ритуалом, в котором нет места лишь богу.

Их неспроста называют храмами убийц, и выбор слов не является данью наигранности. Нет, все они – древние организации, существовавшие веками ещё до Объединения. Каллидус, Вененум, Виндикар, Кулексус, Ванус, Эверсор. Их разделяет не методология, а истовая вера и убеждённость. Их адепты существуют не для того, чтобы просто нести смерть, но ради особенного образа убийств, искусства приготовлений и казней.

Ответом Краду становится лишь молчание. Он помнит, как много лет прожил, сколько жизней отнял. Помнит ребёнка, забранного из горящего дома. Помнит обучение, смертельные игры в прятки и догонялки. Помнит первое забранное им лицо. То была старушка, продававшая паломникам свечи рядом с собором, прямо здесь, на Терре. Он помнит её голос, и будто слышит отголоски слов, срывавшихся с его губ.

– Свет! Возьмите его, и он осветит ваши молитвы Императору! Свет! – говорила она, протягивая свечи проходящим мимо. Некоторые останавливались, бросали монетки в железную коробку на её спине, и брали свечи. Её беспокоила боль в пальцах, тревожили воспоминания о дочери, которая ушла в Южные Зоны пять лет назад и так и не вернулась. Она наблюдала за паломниками, пока не пришёл тот, кто и был выбранной целью.

Он ничем не отличался от остальных. Простота накидки и сандалий скрывала изобильное состояние и власть. Они, как и всё паломничество, являлись лишь притворством, частью епитимьи за грехи. А совершённых преступлений было так много. Он совершил множество зверств и злодеяний, но не они приговорили человека к смерти от рук Оффицио. Нет, смертный приговор стал следствием попыток увильнуть от выплаты десятины ресурсами и людьми, амбиций стать губернатором планеты, даже сектора, грёз отколоться от Империума и самому стать королём. Непомерные амбиции и так мало скрытности. И поэтому он умер. Он умер, нагнувшись за свечой, когда сброшенные микрозарядами камни размозжили его голову.

Крад закрыл скрытые маской глаза, вспоминая. Двадцать лет спустя в то же место пришёл сын, унаследовавший и преступления, и амбиции, но куда более опасный, осторожный, хитрый. Он пришёл поставить свечу за упокой души отца, а потом намеревался проложить огненную просеку. И Крад встретил его, протягивая свечу, и когда тот нагнулся, рухнули камни. Жертва могла умереть столь многими способами, быстрыми, кровавыми, но погибла там же, где отец, на том же месте, ударенная обломком той же повреждённой статуи. Вот что было сутью убийства как искусства – ритуал, в котором важна каждая деталь без исключения.

В холодной камере каменной башни Крад снимает с лица маску. Свет вновь прикасается к глазам. Теперь Крад ясно видит предметы на полу перед ним. Один из них – осколок чёрного керамита. Его отсёк от моей брони последний из встреченных мной убийц. И Оффицио нашёл его вместе с телом своего агента. Это – смертельный трофей, физическое воплощение того, что я задолжал убийцам жизнь. Рядом на красном бархате лежат инжектор и кристаллический сосуд. Крад смотрит на них. Его мысли замирают, воспоминания о старых лицах исчезают. Сознание словно пустеет, как выскобленная восковая дощечка, ждущая лишь стилуса.