Сборник рассказов

– Ну, давайте... вот положу.

Он выдернул из моих рук пальто и, скомкав уложил на один из ящиков.

– Идите!
– прошептал он и тут из-за двери, с лестницы раздался грохот железной банки и следом, едва слышное шипенье.

Николай вздрогнул и худые его плечи осунулись; он, кажется, хотел что-то сказать, да так и не сказал; повернулся, повел меня среди ящиков к единственной двери; с изъеденной временем и сыростью поверхностью.

С силой дернул за ручку и дверь стремительно распахнулась. Следом за ним вошел я в комнатку где тот болезненный, душный жар, что нахлынул на меня еще в коридоре - усилился многократно.

На столике горела лампа с металлическим ободком, и в тусклом ее свете стены с бесцветными, кое-где вылинявшими обоями казались нутром глубинного каменного мешка, близкого уже к лаве и оттого нагретого, но без всякого доступа свежего воздуха.

Мешок этот или гроб - как вам угодно!
– давил своей узостью; застоявшийся воздух весь заражен был долгой болезнью. Невозможно было находиться в этом зловонном склепе - в сравнении с ним черная арка, продуваемая холодным ветром, казалось вовсе не плохим местом.

Николай уже прошел к широкому столу, щедро покрытому глубокими шрамами; плюхнулся на кресло, схватил подрагивающими руками один из многочисленных листов и напряженно склонился над ним, в пол оборота ко мне. При этом Николай посматривал на меня и едва слышно лепетал что-то...

Я понял, что крайне смущая и раздражаю его своим присутствием, и что он не читает вовсе этот лист, а только и ждет, когда же я уйду...

Скрипнула, запихнутая в угол маленькая кровать, которую почти полностью занимала полная старушка. Прошел к ней; поднял стульчик, что валялся на полу и усевшись; стараясь не морщиться от сильного зловония, что облаком повисло вокруг нее, спросил:

– На что жалуетесь?

Лицо старушки я так и не смог хорошенько разглядеть: в тусклых отсветах оно представлялось каким-то сморщенным блином.

Она вздрогнула; хотела что-то сказать, но так волновалась, что получалось только бессвязное бормотание.

– Может свет включить?
– предложил я.

– Люстра не работает.
– с надрывом выпихнул Николай, и тише - страстным полушепотом.
– черт... эх...
– потом еще отборные, страшные ругательства произнесенные, однако, столь тихо, что можно было подумать, что они только послушались.

Я взял безвольную, рыхлую руку старушки, пытаясь уловить пульс, как вновь услышал этот необычайно раздраженный, переполненный какими-то скрытыми, все время сдерживаемыми эмоциями голос:

– Что там?

– Пока мне еще никто ничего не говорил - вы, ведь, вызывали, так расскажите.

Николай провел дрожащей рукой по обтянутому кожей лбу и с дрожащем от досады голосом, стал то шептать, то говорить громко, опять таки с надрывом:

– Вот вы спрашиваете, а откуда я знаю? Вот знал бы, не стал спрашивать. Понимаете, вы ведь врач, а я - актер. Мне это знать не положено. Вот, вот... А вы что хотите знать... Она извелась совсем, от нее никакого покоя! Она все ночи громко стонет, так ворочается, бредит; ни работать, ни спать не дает... А днем бледная, ворчит, ворчит, все не пойми чего... Ну вот - а вы у меня спрашиваете; вы, ведь, врач, а я - актер...

– Это все от старости у меня.
– глухим, замогильным голосом вымолвила старушка.
– Все тело разваливается... уже помирать давно пора...

А Николай прошептал едва слышно:

– Вот-вот.
– и вновь в напряжении склонился над своим листом.

– Так, ладно.
– ободряюще улыбнулся я старушке.

– Сейчас мы вас осмотрим; пропишем лечение...

– Ох...
– тяжело простонала она и едва слышно прошептала.
– Зачем же лечить то, зачем мне жизнь эта сдалась? Вот дал бы ты мне такой порошок, чтобы выпила я его да и не просыпалась больше.

– У меня такого порошка нет; да вам еще жить да жить... так покажите-ка язык... ага, теперь температуру померим. А вы пока расскажите, где вас боли мучают.

– Да что ты!
– вяло отмахнулась она от градусника.
– Все тело-то, говорю, болит и не единого живого то места не осталось... ни единого...

Николай резко придвинул свое кресло к столу, с силой вдавил в деревянную поверхность свой лист и вновь зашептал что-то...

– У вас так душно - вы бы форточку чуть приоткрыли - свежий воздух болезнь гонит.
– предложил я.

– Ну да... да!
– как то взвился со стула Николай, подбежал к форточке и сильно ее дернул; распахнул полностью да так и оставил, вновь плюхнулся в напряженной, выжидающей позе за столом.

"Ну и жизнь у этого человека.
– подумалось мне.
– Сплошной какой-то надрыв, и напряжение-напряжение, не пойми из-за чего..."

Он прокашлялся и провел своими тонкими, длинными пальцами по взмокшему лбу.

– Ну, что там?
– он прокашлялся и повторил свой вопрос громче, подумав, видно, что я его не расслышал.

– Так, я пропишу болеутоляющее и травяную настойку; но для вынесения окончательного диагноза понадобится специальное оборудование. Вам придется посетить нашу больницу.

– Это нет.
– тяжело задышала бабушка.
– Никуда я не пойду; уговаривайте - не пойду и силой не утащите. Здесь умру - мне недолго осталось.

Я раскрыл чемодан достал банку с болеутоляющим, подошел к столу и протянул ее Николаю.

Тот сразу сжался, перевернул белой стороной лист, который читал, мельком взглянул на меня и тут же потупил взгляд; капелька пота пробежала по его лбу и весь он подрагивал от какого-то чудовищного, рвавшего его изнутри напряжения.

Форточка по прежнему была распахнута настежь и в комнате уже стало морозно, однако духота осталась и голова кружилась от многодневного болезненного жара.

Он на какой-то нестерпимо низкой грани шептал, шипел, не смея при этом взглянуть на меня:

– Ну что... еще... что... вы можете сказать... что...
– и он прошипел несколько ругательств, с такой небывалой ненавистью, что я подумал: "Не ослышался ли? Может, это духота навеяла? Да так тихо - у него и губы не шевелились"

Он выхватил баночку, дрожащей рукой быстро поставил ее на стол; и вновь весь перегнулся в невыносимом мученье.

Я негромко прокашлялся:

– Два раза в день: утром и вечером. Завтра днем зайду к вам.

– Ну...
– он вздрогнул и нервно пожал плечами.

– А ночью то к вам и не подберешься.
– попытался сказать я шутливым голосом.

Однако, Николай сжался еще больше; руки его с силой сцепились, он хотел что-то сказать, но промолчал, и бросил на меня быстрый, выразительный от переполняющей его ярости взгляд.

– А в доме уже никого почти не осталось; всех выселяют да медленно. застонала неожиданно старушка.
– Почти никого не осталось уж... а про нас забыли...