Счастливчик

Осенью на дуэли был убит брат Борис, и дом Бахетовых погрузился в глубокий годовой траур. Иммануил перестал показываться в театрах и на прогулках, занятый выпускным годом в гимназии и уходом за обезумевшей от горя матерью. Теперь в их тихом доме стала часто бывать великая княгиня Елена Александровна. Сама пережившая страшную гибель пусть не любимого, но близкого человека, прежде дружная с Варварой Георгиевной, высокородная дама поддерживала и помогала несчастной княгине прийти в себя. С Иммануилом также велись долгие задушевные беседы, и молодой князь каждый раз искренне поражался глубине ума, здравости рассуждений и бесконечному милосердию этой очаровательной женщины. Разрешением многих сомнений Иммануил был обязан именно Елене Александровне. Иногда вместе с тетей князей Бахетовых навещали Павел с Натальей, которые искренне сочувствовали семье, перенесшей трагедию. Они сами были друг у друга единственными по-настоящему родными людьми, и гибель одного из них была бы для другого невосполнимой потерей. Натали, несмотря на свою молодость, развлекала матушку рассказами о новых книгах или спектаклях. Павел больше отмалчивался, обжигал Иммануила карими взглядами, но за все время не сказал ничего существенного.

Прошла зима и весна, в начале которой Иммануилу исполнилось девятнадцать. Лето промелькнуло душным воспоминанием. Значительным событием стало лишь окончание Иммануилом гимназического курса. Теперь он официально становился взрослым человеком. К немалой радости Иммануила, матушка начала потихоньку поправляться, интересоваться текущими делами и новостями. Выходила на прогулку по саду и парку. Приняла первых посетителей и продержалась с ними визитное время. И в конце лета семья Бахетовых отправилась в Крым.

На полуострове Бахетовы чаще всего останавливались в Кореизе, в серокаменном, грубой кладки, оригинальном дворце, охраняемом целым прайдом мраморных львов в зарослях самшитов и олеандров. Иммануилу дворец не очень нравился, казался диким и неизящным, но он находился на самом побережье, над морем, откуда открывался прекрасный вид. Неподалеку располагались имения великих князей и самого государя.

В первый же день во дворец пожаловал великий князь Павел – загорелый, возмужавший, с подозрительным блеском в темных глазах. Иммануил мгновенно сбросил с себя отстраненность последних месяцев, внезапно почувствовал, как сладкая истома разлилась по телу. Павел открыто улыбнулся, показав ровные белоснежные зубы.

– Не угодно ли спуститься к морю, дон Мануэль? – напоминая сразу обо всем, осведомился великий князь.

– О да, - выдохнул Иммануил.

Павел запросто и даже как-то своевольно завладел тонкой рукой князя и потянул его вниз, по каменистой ухоженной дорожке, вдоль цветущих кустов и пальм. На полпути, не дойдя до дикого пляжа, юноши остановились, и Иммануил ощутил на своих губах жаркие губы Павла. Молодой человек, будто наверстывая упущенное, страстно целовал и смело забирался руками под белую рубашку. Иммануил быстро одурел от такого напора. Тело тут же вспомнило, как долго обходилось без ласки, откликнулось, затвердело в паху. Павел подтолкнул одурманенного вожделением юношу к какой-то отвесной скале, прижался бедрами к чужим бедрам. Они не продержались долго, почти одновременно простонали на пике удовольствия, не прерывая поцелуя. Так и сползли на теплую землю в объятиях друг друга - обессиленные, ошарашенные порывом собственной страсти. Иммануил пристально рассматривал друга: еще более высокий, сильный, изящный, темные растрепанные волосы и карие глаза с сумасшедшинкой, прямой нос, уверенная улыбка и смело очерченные крупные губы. Определенно, этот восемнадцатилетний молодой человек был рожден, чтобы покорять сердца. Павел осторожно погладил ладонями лицо Иммануила, пристально вгляделся в кажущиеся бесстрастными серые глаза. Князь зажмурился, чуть заметно дрогнул покрасневшими губами. Это послужило сигналом. Они снова сумасшедшее целовались, до головокружения и дрожи по чувствительной коже.

К вечеру во дворец пожаловал еще один гость, знаменитый князь Рукавицын, с целым коробом превосходного шампанского со своего завода. Иммануил и Павел прибежали к гостю в числе первых, завладели бутылками, сколько смогли унести в руках и поволокли добытое в гостевой домик, где остановился Павел. Князь моментально споил всех слуг и домочадцев. Матушка Варвара Георгиевна, завидев внушительную фигуру князя, с причитаниями спряталась в своих комнатах и не выходила, пока Рукавицын не напился пьяным и не свалился на огромный, единственный по его росту, диван в большой гостиной.

Иммануил с Павлом быстренько распили первую бутылку превосходного игристого, повеселели, разоткровенничались, признались друг другу в том, что страшно соскучились, обнялись и, прихватив с собой еще пару бутылок, снова отправились по ступеням вниз к морю, где была устроена купальня.

Они были одни на диком пляже. Вся челядь дворца отдыхала в пьяном угаре в прохладных помещениях. Никого чужих на территорию не пускали. Благородное вино раскрепостило разум, выпустило на волю все тайные желания. Молодые люди не поняли, как остались без одежды в теплых волнах мелководья. Поначалу они смеялись и плескались, робко поглядывая друг на друга. Но вскоре осмелели, приблизились, протянули руки… Тонкие юношеские фигуры казались совершенными, а кожа - необыкновенно гладкой. Оказалось, что это так невозможно приятно - когда обнаженного тела касаются любопытные руки и пальцы. Оказалось, это удивительно сладко – смотреть при этом в глаза напротив, подернутые туманом наслаждения. И если стонать и кричать, не сдерживая себя - как многократно увеличивалось удовольствие! Они ласкали друг друга, ощупывая в самых укромных местах, краснея и одновременно посмеиваясь, целуясь мокрыми и горько-солеными от морских брызг губами. Наверное, это не пришло бы им в головы в первый же день встречи, будь они трезвы… И они были готовы на дальнейшие эксперименты, но не выдержав, повалились на песчаное дно, изливаясь семенем в древнее море. А потом, слегка придя в себя, натягивали на мокрые тела нагретую солнцем и песком одежду, робко улыбаясь, оглядываясь наверх, на возвышающийся среди зарослей дворец.

Лежа ночью в своей постели, Иммануил обдумывал, как бы ему проникнуть в домик великого князя. Это было опасно - матушка не спала ночами, могла сидеть с рукоделием в любой комнате или прогуливаться по парку и ненароком заметить крадущегося на подозрительное свидание сына. Тогда бы дружбу с Павлом ему запретили, дабы не скандализировать юношу царского рода.

Поутру в оживший дворец потянулись гости. Едва спровадив похмельного князя Рукавицына, матушка принимала соседей, в том числе – с радостью – великую княгиню Елену Александровну, которая окинула племянника и старательно изображавшего святую невинность Иммануила подозрительным взглядом кротких серых глаз. Ее визит закончился тем, что она зазвала младшего Бахетова вместе с Павлом в Ливадию, в резиденцию государя, где расположилось на отдыхе все великокняжеское семейство Никитиных. Юноши дали клятвенное обещание прибыть, а пока сбежали с появившимся князем Бахетовым-старшим на конную прогулку в горы, на смешных татарских низкорослых лошадках. Для храбрости взяли с собой остатки рукавицынского шампанского. Бог ведает, как после этого они вернулись домой целыми и невредимыми. Князь Бахетов рассказывал небылицы про приключения на вершинах, но Иммануил верить отказывался. Да и помнил из той прогулки лишь горячие поцелуи, украдкой даримые Павлом.

В Ливадии было шумно и весело. Огромный дворец в итальянском стиле, с большими светлыми залами, вмещал всех желающих. Молодежь веселилась, как могла. Но именно сейчас Иммануил желал бы уединения со своим вновь обретенным другом. Как нарочно, Павлу уделялось преувеличенно много внимания - приближалась дата его восемнадцатилетия, которую было решено отметить с царским размахом.

Первая неделя сентября ознаменовалась громким праздником. Иммануил ждал этого дня с предвкушением задуманного сюрприза, а Павел – с плохо скрываемым раздражением. Поскольку государева семья находилась на отдыхе, то празднование совершеннолетия великого князя было ограничено малым приемом, катанием на яхте и потрясающим воображение фейерверком над Черным морем. К моменту, когда в синем небе расцвели пышные разноцветные цветы, молодежная великосветская компания была уже изрядно уставшей. Барышни, восхищающие еще днем свежестью и изяществом, едва дышали в своих тугих парадных туалетах. Кавалеры, бесконтрольно набравшиеся вином, удерживались в вертикальном положение лишь при помощи неподвижных снастей яхты, за которые хватались руками. Взрослые великие князья, во главе с государем, со смехом наблюдали за юными кутилами - видимо, решили позволить молодежи повеселиться и в результате неплохо развлеклись сами. Иммануил, из своих собственных соображений, был абсолютно трезв. К его удивлению, новорожденный почти не прикасался к алкоголю, выпив лишь в начале праздника пару бокалов шампанского.

– Когда-нибудь, когда я буду полностью располагать собой, я перестану обращать внимания на сегодняшнюю дату, - улучив минутку, когда все отвлеклась на стайку любопытствующих дельфинов, шепнул Павел Иммануилу. – Не люблю этот день. И не желаю праздновать с таким пафосом.

Иммануил понимающе кивнул. Праздника с таким размахом он сам себе тоже не пожелал бы.

Вскоре тонко понимающая настроение брата Наталья приблизилась к государыне Софье Александровне. Они пошептались, после чего шумная гульба была потихоньку сведена к минимуму. Освещенная яхта «Штандарт» вернулась к берегу и встала на якорь. Утомленные разряженные барышни почувствовали окончание праздника, как-то все вместе окружили Павла, чтобы поздравить еще раз.

Длинный день закончился далеко за полночь.

Иммануил знал расположение кают и теперь ориентировался совершенно свободно в тускло освещенном коридоре. Сердце гулко колотилось, когда юноша беззвучно преодолел небольшое расстояние до помещения Павла, ведь всегда существовала опасность, что его мог узнать кто-то из слуг или не спящих гостей.

Комната великого князя была освещена лишь круглым плафоном над невысокой дверью. Павел стоял у стола, перебирал какие-то бумаги. Он уже скинул парадный китель и явно собирался ложиться спать.

– Оу… – только и смог выдохнуть великий князь, когда увидел друга.

Иммануил и сам знал, что восточные ткани ему чрезвычайно к лицу, а этот персидский, длинный и просторный шлафрок был его любимым одеянием для спальни. Юноша прошел к расположенной у стены постели, к сожалению, по-солдатски неширокой, своевольно уселся и молча уставился на друга горящими синим пламенем, чуть раскосыми глазами. Словно под гипнозом, Павел положил свои бумаги на стол и медленно приблизился к кровати. С легкой растерянностью наблюдал, как ловкие руки Иммануила избавляли его от белья, расстегивали тонкую нижнюю рубашку. Он остался голым, как в день своего рождения. Впрочем, это и был день его рождения. Павел не успел усмехнуться промелькнувшей кстати мысли, тут же потерял ее во вспышке разноцветных эмоций, потому что Иммануил приподнялся с постели и одним скользящим движением избавился от своего ханского халата, ослепив друга совершенством тонкого тела. Следуя молчаливому приказу светлых глаз, Павел улегся на постель. Иммануил перекинул через его талию длинную ногу, усевшись верхом, как на горячего жеребца. Провел тонкими пальцами от ключиц к темным овалам сосков, вызывая мелкие щекотные мурашки. Павел был совсем не готов к тому, что его друг вдруг захватит мягкими губами чувствительную горошинку соска и неожиданно сильно ущипнет за другой. Тело задрожало от резкой и быстрой, словно укол иголочкой, боли и сразу – от необыкновенно волнительного ощущения горячего языка вокруг затвердевшего соска. Павел обхватил своими руками тонкую шею. Иммануил поднял взгляд, наполненный бесстыдным удовольствием.