Счастливчик

На ходу срываю с себя свитер, бросаю прямо на пол и запираюсь в ванной.

Мало Изабелле было рассуждений за ужином, так по дороге из столовой еще раз выслушал лекцию о том, что я расстроил госпожу Корденец своей холодностью. Теперь мне просто необходимо подумать о своем поведении и в следующий ее визит непременно "порадовать" гостью.

По-ра-до-вать.

Как, интересно? Прямо на посадочной площадке? Или Изабелла будет так любезна, что выделит нам комнату с кроватью? Тьфу.

Успокаиваюсь только под душем.

Не знаю даже, почему меня сегодня так задели слова Изабеллы. Вроде бы не ждал и не жду от нее ничего хорошего, но ее настойчивость и попытки уложить меня в койку со старухой уже просто за гранью. Такое чувство, что еще немного, и она перевяжет меня ленточкой и пошлет Доре Корденец посылкой. А на посылку непременно наклеит ярлычок: "Осторожно. Хрупкий груз". Я же не просто вещь, а вещь ценная. Юный гений — ни дать ни взять.

* * *

Когда выхожу из ванной, Ди все еще не спит — лежит в постели, подложив сложенные ладони под голову, ждет моего возвращения.

Снова чувствую себя оленем. У нас же было такое чудесное утро…

Подхожу, плюхаюсь на пол, опираюсь спиной о край кровати и подтягиваю к себе колени.

— Извини, — говорю. — Сорвался.

Молчание. Вопрос:

— Что она сделала?

Дергаю плечом.

— Ничего. В смысле ничего нового. Продолжила тему со старухой. И… переборщила.

— Она тебя заставляет? — ахает Дилайла, и мне хочется стукнуться головой об стену.

Кому я жалуюсь? Девушке, для которой сексуальное насилие — самый страшный кошмар?

Хмыкаю.

— Да кто ж меня заставит? Допекла просто, — оборачиваюсь, натягиваю на лицо улыбку. — Все не так плохо, правда, — Ди смотрит внимательно, кусает губы. — Кстати, она привезла мне сладостей, представляешь? — продолжаю уже совсем весело. — Старушка.

— Вкусных?

— Не знаю, — признаюсь, — не ел.

Девушка слабо улыбается.

— Думаешь, хотела отравить?

— Это вряд ли, — смеюсь, — она сказала, что я юный гений. А юных гениев не травят, — подмигиваю: — Ну, что скажешь? Похож я на юного и гениального?

Но после той хиленькой улыбки добиться от Ди новой не получается.

— Ты похож на загнанную лошадь, — отвечает совершенно серьезно. — Посмотри на себя, у тебя лицо осунулось, синяки под глазами.

А еще баба Дора и Изабелла считают, что я похудел, ага.

Поворачиваюсь, встаю на колени, а локтями опираюсь о постель.

— Что? — спрашиваю ехидно. — Некрасивый стал?

Девушка тоже меняет положение, приподнимается на локте, смотрит пристально.

— Красивый, — отвечает шепотом.

Красивый, некрасивый — не важно, а важно то, что лицо девушки моей мечты сейчас в нескольких сантиметрах от моего.

— Ди, — у меня даже дыхание перехватывает, — можно тебя поцеловать?

Идиотизм ситуации зашкаливает. Мне всегда казалось, что разрешение на поцелуй спрашивают только в детском саду. Ты просто ловишь подходящий момент и целуешь понравившуюся девушку, а она либо отвечает, либо посылает тебя куда подальше. Мне всегда отвечали. Все, кроме Дилайлы Роу.

Но я готов вести себя как идиот, лишь бы снова не отпугнуть и не обидеть.

— Нужно, — срывается с ее губ, и девушка сама подается мне навстречу.

Тот поцелуй, который я украл у нее на борту "Старой ласточки", даже и поцелуем нельзя назвать, так, пародия. А сейчас Ди хочет меня целовать не меньше, чем я ее. У меня просто крышу сносит. Не хочу останавливаться, не хочу ее отпускать. Мы как два умирающих от жажды, добравшиеся до воды.

Я как-то оказываюсь на кровати, обнимаю девушку, перебираю пальцами ее волосы. Ди сама прижимается ко мне, ее руки на моих плечах, она хватается за меня так крепко, будто я ее единственная опора: отпустишь — упадешь в пропасть.

Понимаю, что, если зайду дальше поцелуя, Дилайла меня не оттолкнет, не сегодня. И я чертовски этого хочу.

Но даже со съехавшей набекрень крышей помню о том, что ей пришлось пережить…

Черт, серьезно? Я серьезно собираюсь это сделать?

Делаю.

Отстраняюсь.

— Сегодня мне точно лучше поспать на полу, — говорю, пытаясь восстановить дыхание.

Она смотрит на меня, тоже тяжело дышит.

— Пожалуй, — срывается с ее губ, губ, опухших от моих поцелуев.

Чувствую себя уже не оленем — ослом. Но то, как легко Ди соглашается с моими словами, говорит о том, что поступаю правильно.

— Знаешь, — говорю, вставая с кровати. — По-моему, я плохо помылся. Пойду-ка я еще раз приму душ.

Холодный. Непременно холодный.

— Иди, — смеется Ди.

Но не останавливает.

ГЛАВА 40

— …А однажды мама что-то чинила в машинном отделении, — рассказывает Дилайла, — забралась наверх и оступилась. Упала виском на металлический штырь. Умерла мгновенно.

Молчу. Что тут скажешь? "Мне жаль"? "Сочувствую"? "Соболезную"? Да, соболезную и сочувствую, но какой толк от слов? Ничего не говорю, просто обнимаю крепче.

Мы сидим на кровати, Ди расположилась между моих ног, прижалась спиной. Мой подбородок на ее плече, руки — под грудью.

— Отца тогда просто сломало, — продолжает, помолчав. — Мы думали, он или свихнется, или наложит на себя руки. Если бы не Мэг, не знаю, чтобы с ним было. И со всеми нами.

— Она его любит. Я заметил.

— Угу, — вздыхает Ди, ерзает, поудобнее устраиваясь в моих объятиях. — Всегда любила, еще при маме. Но она была ее подругой, а папа никогда не замечал других женщин. Мэг даже уходила от нас, как раз за несколько лет до маминой смерти. Вышла замуж, пыталась начать новую жизнь и забыть.

— И что? — подталкиваю, потому что девушка надолго замолкает.

— Вернулась. Развелась и прилетела. Не знаю подробностей. Помню только, что, когда Мэг вернулась, они заперлись с мамой в каюте и просидели там несколько часов. А вышли с красными глазами, но держась за руки. Я тогда не придавала этому особого значения. Брак моих родителей был чем-то незыблемым, а меня волновало лишь то, что я учусь дистанционно, в то время как мои ровесницы ходят на вечеринки и встречаются с парнями.

— О, ты училась дистанционно? — проявляю живой интерес, желая отвлечь Ди от грустных мыслей.