Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
Шрифт:
Дона продолжает:
– Конечно. Мне не хочется опять будить старуху. Мы займемся примеркой завтра. Неужели вас перестало веселить, что день начнется с восьми часов и будет до ночи?
Она подходит к Тане, расстегивает сзади у ворота пуговицы зеленого платья и отгибает воротник, открывая смуглую шею.
– Посмотрите, я думаю, хорошо будет так.
Таня подходит к зеркалу над умывальником.
Дона: Вот такое платье.
Таня: Хорошо.
Дона: Завтра длинный день, а пока я вам оставлю это. Оно шито прежде и поуже. Вы одевайтесь и приходите к нам.
Дона уходит по коридору, слышно удаляющееся постукивание легких каблуков. Таня закладывает
«Милый мой, любимый, на кого ты меня оставил. Пусть бы я приказывала хоть своим снам. Я тебя взяла бы за руку, я ушла бы в другую комнату, и мы были бы без страха измениться. В этой комнате пустая ночь. Почему мы разорваны и кровь из нас вытекает? Неужто его уже нету? Для чего же я его видела? Чтоб узнать, что его нет. А если я не одна, если я мешаю, если я себя вспоминаю с жалобой, с плачем и проклятием – для чего же я не видела той, которая со мной? Почему мне не дано выбора? Почему все упало вниз лицом перед безрассудной волей? Где ты, мой любимый? Для тебя все упало вниз лицом, все закрыло глаза, кроме меня одной, и вот я одна. Пожалей меня, не ходи к другим. Нет, не то. Боже, я вспомнила. Ты – мой. Но тогда иди ко мне. Появись сюда сейчас, сейчас же. Я не могу ждать. Я знаю: если тебя не будет – поднимутся чужие глаза, проясненные сбежавшей кровью. Я хочу быть одна с ним. Уведи меня с собой. Теперь я требую. Проклятая пустая комната. Я требую. Бессильно… ужасно… Чего же бояться? Что? Что я хочу сказать? Тоска меня убивает. О чем же? Я боюсь понять – о чем я плачу. Что же я еще потеряла? О, проклятая, проклятая! Я тебя вижу. Уже глаза раскрылись и кровавые веки высохли. Я узнаю. Я убью тебя! Я тебя задушу своими руками. Петлей, этим поясом. Тогда я не останусь одна».
(Таня стоит на середине комнаты.)
«Она уже вошла. Другая уже ушла. Я знаю, о ком я плачу. Я знаю, кого я ненавижу. Я плачу не о нем, а об себе. Я ненавижу ту, которая ушла. Ту, которая меня убила. Милый мой, любимый, на кого ты меня оставил. Ведь я твоя, я теперь твоя. Я еще твоя. Помоги мне, пока не поздно. Иначе меня не станет».
III. Поручик
– Иван Степанович, добрый вечер. Тише, все полегли спать.
– Спать? А ты нет? Все работаешь?
– Я только убралась – пол мыла. Еще свежий. А потом для вас подкинула в плиту, тут у меня в судке жаркое. Думала – вдруг вы придете.
– Балан в гостиной?
– Да, с поручиком жрут курицу с рисом – сама утром резала – и пьют вино. Ну, я не дура. Отлила немножко. Что они видят, дураки?
– А хозяин и Дона?
– Что ей делать? Вертела задницей перед своим трюмо. Мерила новые платья, которые сегодня привезли из Кишинева. А потом опять позвала мою мамашу – затеяла мыть волосы к завтрашней примерке, и руки от загара. Душилась.
Перевозчик: Это все дрянь и ничтожество.
Кухарка: Конечно, дрянь, мусор. А потом одевала по-шарпанную ободранную барышню, которую хозяин привез неделю назад на своей двуколке с хутора Вельчепольских, который сгорел. Отвели ей пустую комнату. Поставили белую постель. Я такого белья припасла для дочки, а она влезла с ногами в одном туфле, все смяла и ломает пальцы. Я все про нее узнала – это у нее любовь. Скажите, какое горе! Что же вы не берете чашку, может, вы нами брезгаете?
– Нет, дорогая Настасья, спасибо – просто я только что из дому. Мне надо бы узнать, что там делается у Балана.
–
Мне пойти?– Нет, проводи меня, только тихо, к дверям около печки. Они еще завешаны дорожками?
– Да.
– И оставь там. Ты часто ходишь в буфетную?
– Как же – меня теперь как раз поставили экономкой.
– Все-таки лучше, чтоб не слышали, что ты там.
– Нет, замок очень аккуратный.
– И ложись себе спать. А я сам выберусь. Ведь надо идти по коридору налево?
– Нет, направо. Налево упретесь в маленький коридор, который ведет ко второму черному крыльцу.
– Ну так не все ли равно?
– Нет, там теперь забито. Туда выходят комнаты Доны.
– А! Это дверь слева?
– Да, первая дверь – пустая комната, последняя – в их спальню. А средняя в ее убиральню. Скажу вам, Иван Степанович – ну и вещей же там, ценностей! Одно зеркало со столиком что стоит?! Стекло – утюга просит. Шкафчики, кушетки – каждый день перетирай. Только за подсвечники, на которых сидят девки и дуют в дудки, наверное, можно построить хату. А вам, как выйдете, надо идти направо, и сразу же упретесь в этот коридор и прямо на крыльцо мимо кухни. Я на всякий случай оставлю из своего чулана дверь открытой, так что, если вам понадобится, вы…
– Хорошо. Спасибо, милая Настасья Сергеевна, спасибо. А вы идите.
– Что вы, Иван Степанович? За что благодарить? Я для вас этот дом с радостью не то что, а поджечь могу.
Она уходит вперед. Перевозчик, идя за ней, тихо плюет на пол и шепчет:
– Вонючая баба, чистый сметник.
В светящейся щели за столом сидят Балан и поручик. Балан наливает вино в бокалы. На столе стоит блюдо с куриным пилавом, холодные кабачки в масле и фаршированный перец. Балан проводит пальцами по усам книзу, сцеживая с них вино в рот. Поручик забирает вилкой с голубой тарелки несколько кабачковых кружков, но, поднеся ко рту, возвращает и обмакивает их в густое масло.
Балан говорит:
– А вы вместе с перцем – вот, горячо рекомендую – этот. Видите, у него кончик красный, как собачий хрен.
Поручик: Благодарю и удивляюсь. Такая пища и тишина…
Балан: Что, вас испугали на хуторе?
Поручик: Я потерял шесть человек. Но это было напрасно, так как мы победили.
Балан (выпивая): Какой смысл?
Поручик: Среди ночи занимают сени. Атакуют, выбивши дверь. Мы отстреливаемся. Они тоже, залегли за печкой и под столом. Потом я кричу: «Ребята! что, нам здесь было плохо? Бейте их!» Тогда пошли в рукопашную, и я кричу: «Что вам, жизнь надоела? – Отступайте». Я это кричал тем, но два наших дурака не поняли и выскочили в окошко. И я остался один.
Балан: Как один?
Поручик: Да, все были перебиты. Кроме Кости, денщика, который всегда бывает при мне. Он залез за сундук. Боясь, что придут новые, мы вернулись в лагерь. Я им говорил – не надо нажираться.
Балан: Ага!
Поручик: Но вы не можете себе представить, до чего они падки на пищу.
Балан: Не угодно ли зраз?
Поручик: Что?
Балан (кричит): Настасья! подай зраз.
Настасья: Зараз.
Балан: Только повыдергивай нитки, а то ты всегда забываешь.
(Настасья там у себя тихо отлаивает в угол.)
Поручик: Боже мой! Там тоже было тихо.
Балан: Вы, наверное, видели над местечком меловые обрывы. Там у нас были свои карьеры и известковые печи. Я вас думаю поместить на дворе возле пакгауза. Там есть и конюшня для коней.
Поручик: Слушаю.