Считай звёзды

— Это не оправдание, — мое лицо корчится, ведь полностью отдаюсь проблеме. — Подумайте не о себе, а о его чувствах.

— Райли! Займись делом! — отец всё-таки срывается, стукнув кулаком по столу. Втягиваю кислород через нос, упершись хмурым взглядом в пол.

— Митчелл, — Лиллиан накрывает его ладонь своей. Они смотрят друг на друга, а я со сжатыми губами отворачиваюсь, включив воду из крана на полную. Грубыми движениями мылю кастрюлю, не вслушиваясь в шепот взрослых. Знакомая боль в горле не оставляет, но теперь она мощнее, словно вскрываются язвы на стенках глотки, и мне приходится давиться слюной. В носу щиплет. Какого черта? Моргаю, не справляюсь. Стискиваю пальцами мочалку, выжимая из нее пену с водой, и горблю спину, локтями опираясь на край раковины. В глаза словно вливают кипяток. Они горят. Голоса позади громче. Смех.

Шмыгаю носом. Лицо в наклонном положении, глаза покрывает слой соленой жидкости. Сохраняю молчание, тихо роняя слезы, вырывающиеся из меня ни с того ни с сего. Я не знаю точной причины, и вот оно. Оно меня пугает. Мне неожиданно и резко становится грустно. Всё это внутри, даже не столько в грудной клетке, сколько в голове.

Кажется, Лиллиан заикается о бутылочке вина на ночь, поэтому они выходят. Отец стремится исполнить любую ее прихоть. Эта женщина. Она потрясающий манипулятор, способный очаровать мужчину звучанием своего голоса, касанием и взглядом.

Как мне не удавалось замечать это ранее? Она и меня охмурила. Я души не чаяла, поскольку думала только о состоянии отца. Лиллиан вывела его из депрессии. Лиллиан — причина его улыбки. Не я. Не тот человек, который крутился и вертелся, лишь бы…

А оно важно? Теперь оно имеет значение?

Они покидают кухню, оставив посуду на столе. Наконец могу ладонями вытереть крупные капли слез, умыть горячее от взбунтовавшихся эмоций лицо. Взрослые только приехали, а я уже чувствую себя выжатой. Это неправильно. Так не должно быть.

С каждым годом всё лучше понимаю решение матери. И не люблю винить ее в том, что оставила меня с отцом, но… Но почему сейчас она не пытается связаться со мной? Прошло столько лет, я выросла, она наверняка устроилась в новом городе, так по какой причине не забирает меня? Черт, я просто… Я хочу немного… Семьи. Чувства, что у тебя есть люди, к которым ты можешь прийти за советом, с которыми способна поделиться переживаниями, получить поддержку. При наличии живых родителей, нет ощущения, что у меня всё это имеется. Столько лет мой отец не был отцом. Он был тем, за кем я ухаживала. Я не была его дочерью. Правильно мама говорила. Обслуга. Я будто обязана приносить выгоду своим проживанием с ним, иначе, боюсь, мне не были бы здесь рады.

Разведенные родители — это тяжело. Особенно, когда рождается панический страх, что в тебе в принципе не нуждается ни один, ни второй. Ты как лишнее звено. Ты их общая ошибка прошлого, ты часть этой ошибки. Неудачная попытка отношений, из которых вытек живой человек, а теперь куда его деть? Куда меня деть?

Без сомнений, всем требуется близость, особенно близость с семьей. Порой мне хочется утонуть в объятиях, ощутить чью-то поддержку без слов, но даже этого мне не вытянуть от отца, он словно остыл ко мне. Но если подумать, мы никогда не были близки. Он и не открывался мне.

Мне надоело быть одной, переживать тяжкое в одиночестве, при этом слушая, как хорошо другим. Тем, кто как бы рядом, но в своем мире, в котором ты играешь роль прислуги.

Набираю холодной воды в ладони, умывая лицо. Терпение любого человека имеет границы, и сейчас, видимо, моя чаша переполняется, что приводит к такому взрыву.

Прижимаю тыльную сторону ладони к губам, сжав веки, и тихо плачу, надеясь, что шум воды скроет проявление моей слабости. Чувствую себя разбитой. И мне страшно от мысли, что придется жить с ними одной. В целом доме. В замкнутых стенах.

Мне это не представляется возможным, ведь с ними так нелегко.

***

Отныне нельзя пропускать уроки. Как бы хреново себя не ощущала, моя задача создать видимость обучения, так что сейчас, когда временная стрелка переваливается за полночь, я всё ещё продолжаю сидеть за домашней работой на завтра, чтобы быть готовой, понимать, что мы проходим. Скажу честно, лучше с больной головой на уроках, чем тут. Время занятий — время моего морального отдыха.

Сижу в комнате за столом. Шум за стеной не утихает, взрослые напились, хохочут и общаются довольно громко под джаз, уверена, они и танцуют. Вожу карандашом по страничке учебника, выделяю в тексте нужную информацию. Голова раскалывается, проще встать пораньше и доделать всё необходимое завтра. В крайнем случае, спишу у Остина, он точно не откажет мне в помощи. Кладу пишущий предмет на корешок учебника и ставлю локти на стол, начав массировать виски пальцами, сильно надавливая на бледную кожу. После слёз веки опухают, глаза кажутся тяжелыми и сонными, что вредит моей продуктивности. Ладно, завтра разберусь с оставшейся работой.

Закрываю конспекты и тетради, потянувшись руками к потолку, и оглядываюсь на стену над кроватью, что усыпана еле сверкающими звёздами. Меня не тянет кушать, но, когда мне нехорошо, я пытаюсь заесть чувство опустошенности, поэтому… Пойду вниз, найду сладкое. Оно не решит моих проблем, но поможет почувствовать себя немного лучше.

Встаю, устало шаркая в коридор, но в комнате оставляю гореть лампу на потолке, чтобы нарисованные звёзды впитали в себя больше света и горели ярче, дольше. Обнимаю себя руками, минуя закрытую дверь комнаты взрослых. У них там шумно. Не думаю, что поубавят звук, надеюсь, смогу уснуть без проблем. Гашу свет в коридоре второго этажа, внизу, в прихожей, на комоде стоит лампа. Горит тускло, но могу разобрать предметы и ступеньки под ногами. Всё равно спускаюсь осторожно, лениво.

Не хочу ни о чем думать.

Хлопок.

Встаю посреди лестницы, направив удивленный взгляд в сторону дверей кухни. Они прикрыты, свет я оставила там приглушенным. Может, показалось?

Выжидаю, и опять слышу шум. На этот раз, кто-то наливает воду. Хмурю брови, вскинув голову, и смотрю в темный коридор этажом выше. Может, я не заметила, как кто-то из них спустился? Вроде нет…

Спускаюсь вниз, сжав крепче свои плечи, и подхожу к двери кухни, пальцами потянув её на себя. Встаю на пороге. И, кажется, мне нужно провериться у врача, ибо уже какой раз за день у меня неприятно ломит в ребрах, только в данном случае боль вызывает приступ тошноты.

Широко распахнутыми глазами, с настоящим недоумением смотрю на Дилана, который наливает воду в электрический чайник, после чего ставит тот греться.

Почему он здесь?

Моргаю, воздержавшись от попытки открыть рот от удивления. Представляю, насколько нелепо выгляжу, но правда не понимаю, что происходит? Он не забрал все вещи? Проголодался и решил стащить что-нибудь, думая, что все спят?

О’Брайен делает шаг от столешницы, оборачиваясь, и вздрагивает, подняв ладони перед собой, которые после сжимает в кулаки, поднеся к своему лицу, выражающему легкое бешенство, так как застаю его врасплох:

— Матерь Божья, — шепчет, вздохнув, и разжимает веки, без смятения взглянув на меня. — Серьезно, повесь на шею бубенчик, — он свободно передвигается по кухне к холодильнику, дверцу которого открывает:

— У нас есть, что пожрать? — изучает полки. — Эти, на хер, не могли привезти еды? — стреляет взглядом в меня, изогнув брови. — Чё с твоей рожей? — окидывает меня вниманием, затем опять изучает содержимое холодильника, а я хлопаю ртом, как дура:

— А… — моргаю, нервно дергая головой. — А ты…