Считай звёзды

Подношу листья китайского салата к раковине и включаю воду.

Взрослые входят на кухню.

Смеются.

Делаю напор воды сильнее.

Они начинают говорить громче, чтобы услышать друг друга.

Выключаю кран, встряхнув листья, и кладу их на доску для резки. Отец отодвигает стул для Лиллиан, сам идет к кухонным тумбам, чтобы заварить им чай. Я отключаюсь. Просто режу. Просто…

Обслуживаю, так, мам?

Отец открывает створки верхнего шкафа с посудой, и издает какой-то непонятный звук, но не отвлекаюсь от дела, пока не слышу обращение мужчины:

— Я запрещал ее трогать, — тон жесткий, холодный, от него я отвыкла за всё это время, поэтому реагирую скованно. С тревогой на лице смотрю на отца, который достает с полки тарелку с узорами-растениями. Мужчина поворачивает голову, рассерженно уставившись на меня, и я тут ощутила, как уменьшилась комната, как от нехватки кислорода голова идет кругом. Дрожь в коленках давно не сводила мои ноги, и вот сейчас, стоя прямо, еле борюсь с равновесием, кое-как сохраняя его. Удивленно смотрю на посуду в его руках, медленно соображая.

Мама купила этот набор. Ее любимый. Отец зап…

— Я запретил его доставать! — мужчина повышает тон, заставив меня сжать пальцами листья, отчего те начинают хрустеть, ломаясь, а Лиллиан взволнованно шепчет:

— Митчелл… — мужчина поворачивают голову, взглянув на нее, и это неприятно. Неприятно видеть, что Лиллиан — та, кто способна подействовать на него. То есть, мой страх в глазах не играет важности, а вот стоит женщине жалобно мяукнуть — так он аж замирает. И лицо отца смягчается. Он хмуро смотрит на меня, кинув тарелку на столешницу. Чувствую себя неловко. Опускаю взгляд, насильно заставляя вернуться к салату, и вздрагиваю, когда отец разворачивает мусорный пакет, начав бросать в него с полок посуду. Замираю. Она разбивается. Сжимаю нож.

— Райли, — голос Лиллиан плохо действует на меня. Черт, откуда это…

Моргаю, переводя внимание на острое оружие в моей дрожащей руке. Трясется. Сердцебиение. Что-то изнутри давит.

— Я рада, что ты послушала меня.

Что, простите? Хмурю брови, оглянувшись на улыбающуюся женщину, которая оглядывает кухню:

— На растениях скапливается пыль. Рада, что ты избавилась от них.

Смотрю на нее. Молчу. Киваю. Отворачиваюсь.

Отец выносит пакет с разбитой посудой. Стою. Лиллиан изучает помещение, я не могу видеть ее, достаточно слышать голос:

— Кстати, мы хотим заняться ремонтом.

Резким движением разрезаю салат. Отец возвращается, приступая к приготовлению чая.

— Митчелл, думаю, можно перекрасить здесь стены в голубой и повесить те мои картины в синих тонах.

— Да, будет неплохо выглядеть.

Не слушаю. Режу. Слежу за дыханием и мыслями, боясь потерять контроль. Взрослые продолжают обсуждение ремонта за кружкой горячего напитка. Полное изменение интерьера, включающее большое количество картин. Лиллиан будто меняет этот дом под себя, для себя.

Какая разница? Здесь ничего моего не остается.

Еда готова. Раскладываю по тарелкам, поставив их на стол перед взрослыми, и пока они кушают, принимаюсь мыть посуду.

— Райли, сделай воду потише, — отцу, видимо, неудобно говорить, когда так шумит напор. Делаю слабее. Пытаюсь не обрабатывать их слова до тех пор, пока мужчина не спрашивает про Дилана, на что Лиллиан вздыхает с ограничением:

— Опять бродит со шпаной. Мы так давно не виделись, а он ушел. Совсем не нуждается во мне.

— Да, но я рад, что он напомнил мне про выписку таблеток, — отец отпивает чай, привлекая мое внимание словами. Еле поворачиваю голову, сощурив веки:

— Он напомнил тебе? — с недоверием смотрю на мужчину, спокойно пережевывающего мясо:

— Да, я так замотался, что забыл. Надеюсь, ты поблагодарила его за помощь.

Встаю прямо, спиной к сидящим за столом. И сильнее свожу брови. Выходит, не отец вспомнил обо мне. Дилан солгал?

— Да, было бы здорово, если бы он так обо мне заботился, — Лиллиан смеется, но звучит сказанное с укором.

Опускаю тарелку в раковину, выключаю воду. Отец начинает возмущаться, принимая поведение Дилана за неуважение. Я хочу промолчать, но уже оглядываюсь, приоткрыв рот и сказав на выдохе:

— Дилану ведь девятнадцать?

Взрослые отвлекаются от своей беседы, подняв глаза на меня, и я вижу озадаченность на лице Лиллиан, которая водит вилкой по тарелке, заморгав:

— Ну… Да, у него было день рождение на днях, — поглядывает на мужчину.

— А вы его поздравили? — надо следить за языком, но меня выводит из себя их речи о неуважении. Женщина столько просит от парня, а сама не поздравила его. Не выполнила простое дело, так пускай не обливает другого грязью, если сама не лучше.

Женщине явно не хочется говорить об этом, она чувствует мой негативный посыл, поэтому смотрит на отца, и тот мычит, говоря с набитым ртом:

— Ты домыла посуду?

— Почему вы не поздравили его? — игнорирую мужчину, впервые так открыто даю ему понять, что не собираюсь слушаться и замолкать. Мне нужно выбить из этой женщины хотя бы намек на оправдание. Как бы О’Брайен себя не преподносил, идиот поймет, что ему охота чувствовать внимание матери.

— Райли, — отец начинает стучать вилкой по краю тарелки, заставив меня сглотнуть, но продолжить давление на Лиллиан, которая опускает глаза, знаете, с таким видом, словно она бедная овечка. Спаси-помоги-мой-рыцарь. Она знает, мой отец вступится за неё.

А кто постоит за меня?

— Это же несложно, — щурю веки, процедив с непониманием, — одарить сына минимальным вниманием.

— Райли! — мужчина бросает вилку в тарелку, и я вздрагиваю от повышенного тона, но вовсе не прячу глаз. Всеми силами сохраняю взгляд направленным на женщину, которая мягко опускает ладонь на плечо отца, привлекая его внимание:

— Все хорошо, — нет, почему-то мне не хочется верить её якобы печальной улыбке, полной слабости. — Райли, дело в том, что мне тяжело, — опять жалость к себе? Серьезно? Сколько можно. С того дня, как отец привел её к нам в дом, я только и слышу, что о её тяжелой судьбе. Женщина ни разу не заикалась о сыне, вот почему толком понятия не имела, что он у неё есть. Мне тяжело. Мне трудно. Господи, а кому нет?

Лиллиан хочет начать говорить, но прерывается. Её лицо морщится, а пальцы скрывают губы, что сжимает до бледноты. Складываю руки на груди. Отец кладет ладонь ей на плечо, с заботой изучает её, и женщина так же переводит на него внимание, выдавив улыбку, будто говоря, что всё в порядке.

Нет, не верю.

— В этот день мне тяжело, — наши взгляды пересекаются. Её тяжелый вздох, мои почти закатившиеся от раздражения и ещё слабого недовольства глаза.

— Отец Дилана… — объясняет с придыханием, — убил себя в день его рождения, — замечаю, как отец сильнее сжимает пальцами её плечо, так как женщина вновь касается ладонью губ, будто не давая тем проронить всхлип. Моргаю, по своей натуре привыкнув рассматривать обе стороны медали: да, смерть, я могу понять чувства и Лиллиан, и Дилана, тем более Дилана, учитывая, что отец убил себя в день его рождения, но эта дата не должна становиться исключительно траурной. Я… Я не понимаю, почему из-за давно ушедших мертвых должны чего-то лишаться живые. Это же просто поздравление. Просто отправить слова сообщением. Это… Боже.