Сельва не любит чужих
Шрифт:
– Ху! – выкрикнул дгаанга.
И тотчас тревожной россыпью ударили невидимые во тьме тамтамы. Много. Может быть, десяток больших, и уж, во всяком случае, никак не меньше двух десятков малых.
Дробь участилась, сделалась сплошной.
И оборвалась.
Стало очень тихо.
Спокойная, небесно-торжественная, поднялась с резного престола Гдламини, такая, какой он никогда еще, даже на обряде посвящения в дгаа, не видал ее.
Сейчас она казалась старше своих лет. Полосатое одеяние свободно облегало стройную фигуру, не оставляя взглядам ничего, кроме шеи, лица и кистей рук, тонкую талию перетягивал широкий пояс из черной переливающейся ткани, унизанный драгоценными камнями.
Медленно и грациозно дгаамвами скрестила руки на груди, переплетя пальцы особым способом, призывающим духи ушедших прислушаться к словам.
– Что видим мы, люди дгаа? – обычно певучий, сейчас ее голос был хрипл и прерывист. – Вот что мы видим: живущие в Выси сжалились над муками своих детей! Ночная молния вместе с белой звездой принесла нам своего сына, и Тха-Онгуа благословил его приход. Вот он, Д'митри-тхаонги, земани. – Гдламини взметнула руки в сторону Дмитрия, и широкие рукава взвились в воздух, а тень, похожая на черного ястреба, метнулась по стене и стропилам. Голос вождя набирал силу, он уже звенел от волнения, и слова звонкими каплями слепого ливня падали в притихший зал. – Он мудр и справедлив, как слепой Ваанг-Н'гур. Он могуч и бесстрашен, как Великий Леопард Т'та Мвинья! Душа его рождена из пепла сожженных врагами героев. Плоть его изваяна теми, кто живет в Выси. Кто, как не он, объединит всех, умеющих сражаться? Кто, как не он, отведет от народа дгаа беду, подползающую с равнины? Он не посрамил звания нгуаб'дгге, половинного предводителя. Быть же ему нашим нгуаби, Великим Военным Вождем Дгаа! Хэйо!
– Хэйо, хой! – вздрогнул и покачнулся мьюнд'донг от громового тысячеустого приветствия.
Дмитрий, стараясь не упустить ни слова, вслушивался в страстную речь вождя. Но не все слова были понятны ему, ибо Гдлами употребляла сейчас многие выражения, доставшиеся в наследство от давно забытых предков. Одно было более или менее понятно: казнить его не собираются. Напротив, кажется, мечта Гдлами вот-вот станет былью.
И вдруг сделалось страшно. Тогда, среди общей пляски, накануне первого похода, ему вовсе не думалось о том, что он – всего лишь лейтенант, да и то – стажер, а лейтенантам противопоказано прыгать сразу в генералы, да еще и в самый канун серьезных военных действий. Теперь, после похода в Межземье, после трупов на помосте в Тгумумбагши, после слепой стычки в сельве, после М'тварь' Я и клещей, – думалось.
И он уже вовсе не был уверен, что хотел бы так вот, прямо сейчас, принять под командование дивизию. И полк тоже. А вот роту он у разумного батальонного взял бы с удовольствием. Но где же его взять, того, разумного…
– Скажи свое слово, Дми'митри-тхаонги, – дошел до него незнакомый, заглушенный и искаженный маской голос дгаанги.
– Я… – начал было Дмитрий и осекся. Ему хотелось сказать очень многое, но слова языка дгаа внезапно оказались бессильны выразить все, что рвалось с уст. – Я… не смею стоять перед вами. Вы хотите доверить мне войско? Но ведь я не уберег тринадцать воинов. Я потерял их. Это моя вина.
– Дья! – выкрикнул дгаанга. – Дья!
Тринадцать раз подряд, кажется даже не набирая воздуха в легкие, на едином дыхании выкрикнул короткое слово украшенный маской Клинка Всех Смертей, и тринадцать раз мьюнд'донг скорбно и мрачно поддерживал его крик:
– Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху!
И вновь сделалось тихо. Лишь голос вождя отточенным добела ттаем взрезал безмолвие.
– Ты встал за честь дгаа и отомстил обидчикам двинг'г'я наших друзей. Ты – Леопард Справедливости, – сказала Гдламини. И люди дгаа поддержали ее:
– Ху!
– Я
плохо знаю сельву, мвами, – покачал головой Дмитрий. – Я стою перед вами живой, а они…– У войны нет глаз. У войны нет сердца. Она не выбирает, когда голодна. Люди дгаа! – мвами перешла на исступленный, гневно-ликующий крик. – Наш нгуаби знает оружие чужеземцев, ему открыты их боевые хитрости. Он победит злобных врагов их же оружием! Хэйо!
– Хой! – выдохнул полутемный зал.
– Есть ли иное слово? – тихо спросила Гдлами.
И один из старцев, доселе молчавших, встал, опираясь на посох, и поднял руку в знак желания говорить.
– Мое слово не против, люди дгаа. Но пусть пришедший с белой звездой ответит: почему он сумел сберечь и вывести мохнорылых чужаков, а наших двали оставил в сельве?
Снова все стихло, но на сей раз тишина была не густой, словно мед, и не гулкой, подобно ущелью; нет, она чуть слышно звенела, подобно туго натянутой тетиве.
Во рту у Дмитрия вдруг стало сухо, как в Калахари, а ладони внезапно сделались противно-влажными.
– Позволь ответить мне, почтенный м'вамби! – рассыпался внезапно в бликах пламени веселый, рокочущий наподобие молодого грома баритон. – Зачем говорить: оставил в сельве? Вот мы, стоим перед вами! Разве я не Мгамба вваНьякки, ефрейтор? Разве мои урюки похожи на души ушедших?!
Издалека, из самой мглы волной покатились, все усиливаясь и усиливаясь, удивленные возгласы, всплески радостных криков. Мьюнд'донг зашуршал, рванувшись ко входу, где, не переступая порога, высился улыбающийся воин с карабином в руке. За ним плечом к плечу – двали, только никто бы уже не решился назвать этих суровых бойцов дванги, юнцами. Холодно мерцали наконечники копий, тускло блестели дула автоматов.
– Мгамба, брат! – Дмитрий не помня себя рванулся к чудесно явившемуся другу, но Н'харо удержал его на месте, радостно и укоризненно покачав головой.
– Разрешите обратиться, сэр? – шагнул через порожек Мгамба, и Дмитрий, внутренне усмехаясь, но принимая предложенную игру, ответил четко и отрывисто:
– Разрешаю!
Он еще не понял, что никто, кроме него, не считает этот обряд, новый, но уже обязательный, игрой.
– Рейдовое подразделение первого гвардейского взвода имени Президента Коршанского задание выполнило! За время перехода потерь в живой силе не имеется! Докладывал командир рейдового подразделения ефрейтор Мгамба!
– Вольно, ефрейтор! – не сдержавшись, взрыкнул Дмитрий, и пришедшие, торопливо войдя под крышу, растворились во мгле, встав рядом с сородичами.
– Есть ли еще вопросы, люди дгаа? – счастливым голосом вопросила Гдламини.
– Нет, нет! Хэйо, наш вождь! Хэйо, наш нгуаби, хэйо!
От мощного крика сотен мужчин и женщин ходили ходуном дощатые стены мьюнд'донга.
Бо-о-омм-ммм-мм-м! Боо-о-оомм-м!
Тяжелые звуки гонга заполнили зал, призывая собравшихся к вниманию и соучастию.
Юный дгаанга, уже сбросивший маску Смерти, но кажущийся почему-то древним старцем, облаченный уже не в алую накидку, а в длинный синий балахон с желтым солнечным кругом на спине, вышел к костру, остановившись там, где от жара уже начинали свиваться и потрескивать волосы.
Приняв из чьих-то торопливых рук крупного гривастого петуха, он взмахнул им над головой, трижды перекрестив птицей Дмитрия. Затем, выхватив из-за пояса блеснувший в огне костра нож, одним ударом отсек петуху голову и отпустил.
Обезглавленная тушка забилась на полу, запрыгала, расправив трехцветные крылья. Присев на корточки, дгаанга принялся внимательно изучать кровавые следы на утоптанной земле. Затем подпрыгнул, трижды хлопнул в ладоши и окровавленными ладонями коснулся лица нгуаби.