Сельва не любит чужих
Шрифт:
– Ху! Йо'й'г маро уйя'нг! Да! Это так! Это верно!
– Хой! – одобрительно подпела толпа.
Из полумглы выскочили двое полуголых двали, схватили еще вздрагивающего петуха и принялись ловко его ощипывать. Тем временем дгаанга продолжал священнодействовать. Убив толстого, жалобно поскуливающего щенка, он омочил свой нож в его крови и прикоснулся лезвием к накидке Дмитрия, затем провел кончиком клинка по волосам.
Пристально глядя в глаза землянина, дгаанга воздел руки к потолку и зарокотал тяжелым, незнакомым, утробным голосом, похожим на грохот трясущейся земли:
– Не имеющие
Дгаанга обмакнул палец в чашу со щенячьей кровью и провел на лбу Дмитрия горизонтальную черту.
Набитый до отказа мьюнд'донг выдохнул:
– Хой!
– Ты вождь справедливости и победы, и да будет лик твой отражением души!
Две белые полосы легли на щеки Дмитрия, и мьюнд'донг подтвердил:
– Хой!
– Вестники вечерней зари набрасывают накидку на плечи твои, и вестники утренней зари оборачивают бедра твои, – дгаанга поднял над Дмитрием огромного, втрое больше первого, петуха и помахал им, словно знаменем. Сверкнул ттай, и голова петуха с гигантским фиолетовым гребнем осталась в сжатых пальцах совершающего обряд, а тело забилось на земле.
Дгаанга макнул пальцы в теплую кровь, бьющую из обрубка шеи, и помазал губы Дмитрию.
– Ты от этого мига вестник веры и надежды. Ты прогоняешь ночь и призываешь рассвет. Ты хранитель надежды на восход солнца, и тебе нести силу наших гор, передавая ее из рода в род. С тобою отныне наша свобода, надежда, жизнь. С тобой, о пришедший с белой звездою, мир в сельве, единство народа дгаа, смерть врагам и благо друзьям! Хэйо, хой! Хэйо, хой!
И мьюнд'донг утвердительно ответил:
– Хой!
Потом дгаанга повел Дмитрия за руку, и землянин шел, плохо различая происходящее, словно в тумане. Так же, не вслушиваясь в слова, повторил он вслед за дгаангой священную присягу нгуаби. Приняв от слушающего Незримых большое, размером почти со страусиное, яйцо г'г'ии, сиреневое в ярко-зеленую крапинку, он что есть силы ударил им оземь.
Яйцо разорвалось с грохотом, как граната.
Выбежавшие вслед воины восторженно показывали, куда, как, насколько далеко разлетелись скорлупки, капельки белка и темно-бордового желтка…
И снова – своды мьюнд'донга.
Снова – сорванный от напряжения голос дгаанги, возвещающего, что клятва принята Твердью и Высью. Пятеро старцев, семеня, приблизились к нгуаби, накинули на плечи ему взамен сорванной и разодранной в клочья накидки красный плащ, похожий на плед с тремя продольными черными полосами и белым овалом, изображающим слепое лицо Ваанг-Н'гура и безликость сестры его, а затем отступили, пятясь и низко кланяясь.
Теперь он уже не стоял. Теперь никто не мог сидеть в его присутствии без позволения, кроме вождя. Его усадили на высокий обрубок дерева, покрытый торжественно внесенной шкурой снежного леопарда. По бокам встали Н'харо и Мгамба, ефрейтор и сержант – телохранители. Они указывали ему, подсказывали, нашептывали, а он делал все, словно во сне, безропотно подчиняясь повелительным
жестам дгаанги, завороженный пронизывающе-покорным взглядом толпы, кажущейся сейчас единым целым. И только где-то на окраинах сознания билась и звенела спасительная мысль, позволяющая удержаться на краю реальности, не сорвавшись в бред: «Так надо. Так надо. Так надо!»Сейчас ему мог бы очень помочь Дед. Прийти, посмотреть и хохотнуть коротким, все объясняющим смешком. Подумать только! Еще совсем недавно он шлялся в самоволки, сидел в аудиториях Академии, пел под гитару в кают-компании «Вычегды», и кто бы поверил, скажи он корешам, что скоро окажется тут, в пещере парней едва ли не из каменного века, в интереснейшей роли охотника за головами?..
Но нет здесь Деда, и даже голоса его нет.
А те, кто вокруг, они и не думают смеяться. Все до ошизения торжественны и серьезны! Бред! Неужели можно во все это верить? Но ведь они же верят!
– И пусть верят, Димка, – появился вдруг Дед, которого он уже и не чаял услышать, во всяком случае, сейчас. – Уж поверь мне, человеку обязательно нужно во что-то верить. И пускай лучше верят в тебя. Им это необходимо. А ты потерпи…
– Отведай, дгаангуаби!
Два старика подносят ему большое блюдо с целиком сваренным петухом, а за ними двое двали несут корзинку, наполненную крупными отварными зернами, похожими на рис.
Что делать? Просто – есть, или?..
Н'харо, мгновенно уловив растерянный взгляд нгуаби, не оплошал. С его помощью все встало на свои места. Оказывается, у тушки следовало отломить левую ногу и уложить на медную тарель, посыпав тремя горстями зерен!
– Утоли жажду, дгаангуаби!
Гдламини, отстранив девушек-прислужниц, сама приносит к его сиденью чашу крепкого пива. В ее глазах – такая откровенная радость, что невольно вспыхивает догадка: да не она ли, стервоза малая, пристроила все это, с явлением Мгамбы и прочим? Пригубив напиток, Дмитрий торжественно вернул его дгаамвами, упорно и насмешливо сверля вождя взглядом.
Она не выдержала. Потупилась, пряча неуместную улыбку.
Блюдо с петухом, корзина с кашей и чаша с пивом пошли по кругу старейшин, и м'вамби один за другим, строго придерживаясь очереди, определенной возрастом, заслугами и родом, откладывали в глиняные плошки священное угощение.
А в зале тем временем становилось все оживленнее, гораздо веселее и шумнее, чем в чопорном кругу лучших людей.
Сперва изредка, затем все чаще доносились взрывы смеха.
Девушки, лукаво улыбаясь, обносили присутствующих, не обходя ни единого, глиняными жбанами с пивом…
Вновь застучали тамтамы, но теперь уже не выматывающе-нервно, а так, что ноги сами начинали подергиваться в такт ритму, готовые немедленно пуститься в пляс. Их перестук поддерживали плавные подзвоны малых гонгов. Затем гулко запели мужчины. В круг выскочили первые танцоры. Идя друг за другом, они, сперва нестройно, но с каждым мгновением все более слаженно, запели веселую песню о том, как хорошо в краю Дгаа жить, в краю, где так вольно и без опасений дышит полной грудью смелый, готовый в любой миг сурово насупить брови человек…