Сельва не любит чужих
Шрифт:
Он предвкушал. И он имел на это полное право.
Потому что настоятельное требование анонимного клиента можно было считать на восемьдесят процентов выполненным. Да что там на восемьдесят?!! На девяносто! На девяносто пять!!
Отчего-то вспомнился последний вечер перед отлетом с Конхобара. Они сидели вдвоем, и он вслух сомневался в своих силах, словно прося у старшего друга опровергнуть его и внутренне опасаясь, что опровержений не будет…
Он зря опасался.
«Малыш, – говорил гере Карлсон, неуловимо улыбаясь и помешивая в чашечке чай с ложечкой малинового варенья, – никогда не сомневайся в себе. Жизнь – это полет, уж поверь мне, и никто не посмеет низводить тебя, если ты сам сумеешь себя поставить так, как
Он был прав, ах как он был прав, старый, мудрый гере Карлсон. Жизнь и впрямь – полет. Во всяком случае, для Криса Руби-младшего настоящая жизнь только и началась теперь, с этого полета…
Крис улыбался.
Ведь это было вовсе нелегко! Он провел в архивах почти полгода, он вымотался до крайности, он похудел на тринадцать килограммов… Но все это позади! Нужные документы были разысканы, координаты определены, и теперь оставалось только переговорить с губернатором планеты Валькирия относительно места пребывания известнейшего ученого, ведущего специалиста по народному творчеству, доктора искусствоведения, профессора Анатоля Грегуаровича Баканурски…
Цветные бабочки уже мельтешили под смеженными веками, но дрема никак не приходила, потому что реальность была прекраснее даже самых радужных сновидений.
Нет сомнений, сегодня же все будет завершено!
Как бы ни складывалась судьба, но такому светилу, как господин Баканурски, не место на задворках Галактики – вот в этом он, Крис Руби, полностью согласен и с посредником, и с анонимным нанимателем, хранящим из скромности инкогнито, но готовым идти на любые издержки во имя того, чтобы вытащить отсюда и вернуть человечеству гордость современного искусствоведения! И слава Господу, что есть еще в Федерации такие люди, благородные и нетщеславные, которым за доброе дело нужна только теплая авторская надпись на титульном листе прославленной монографии мэтра Баканурски…
Цветные бабочки метались все быстрее и быстрее.
Конечно же, они встретятся сегодня же, сразу после аудиенции у главы Администрации. А скорей всего прямо там же! Ведь не может же такая глыба, такой матерый человечище, как Анатоль Грегуарович, не быть на виду в этой затхлой глубинке, какой является приютившая его Валькирия…
Окно с грохотом распахнулось.
– Слушай, дорогой, – сверкнув темным пламенем очей, ласково сказал заглянувший в номер смуглый горбоносый красавец, украшенный длинными, изумительно пушистыми усами, – извини, как зовут, не знаю, ты не подскажешь, где моя Сулико?
– Кто? – изумленно вытаращился Крис.
– Сулико? Су-ли-ко, – терпеливо и настойчиво повторил джигит, застенчиво улыбаясь и глядя в глаза ошеломленному Крису с робкой надеждой. – Я, слушай, туда искал, сюда искал… ай-вай!.. думаешь, легко найти?!
– Понятия не имею, – не стараясь быть вежливым, отреагировал Руби, сообразив наконец, что имеет место быть пусть и незлонамеренное, но решительно ничем юридически не подкрепленное вторжение. – И вообще, это мой номер. И я вас, между прочим, сюда не звал!..
Усищи дрогнули, очи полыхнули.
– Вах, зачем грубить, генацвале? – горбоносый огорченно прицокнул розовым языком. – Не знаешь так не знаешь, какой разговор? Гаумарджос, кацо! Асса, Вороной, поехали дальше!..
Голова исчезла. Грянул конский топот.
– У вас нет сердца, молодой человек, – из платяного шкафа высунулась пропахшая нафталином сивая шевелюра давешнего борца за идеалы. – Вы сухарь, да-с! Он ведь давно ее ищет, и смею заверить, если и найдет, то в могиле…
Глаза его остекленели, как тогда, на площади.
– Потому что они убили ее! Они всех убивают! Но теперь у нас вновь есть шанс…
Вскочив на ноги, Крис как был, босиком, кинулся к шкафу. Он тоже собрался убивать. Но шкаф оказался пуст…
– Добегался… – посетила голову здравая мысль.
Но почему-то он вовсе не встревожился, а подошел к окну и, откинув занавески, выглянул наружу.
В
город.А города не было. И площади тоже. И рекламного щита.
Была только степь да степь, и одна только степь, и ничего, кроме степи, и по ковыльным просторам, сквозь пыльцу раннего заката, к синеватым отрогам далеких туманных гор уносил громадный вороной конь полуобнаженного смуглого всадника. Вились на вольном ветру длинные смоляные кудри, билась о конский круп тяжелая, красиво ниспадающая с широких плеч тигровая шкура, прыгала, ударяясь о каменное колено, длинная, слегка искривленная гвелиспирули, [12] и в небесную ширь легко и свободно рвалась бескрайняя, словно заросший муравами дол, гортанная песня…
12
Гвелиспирули – кривая сабля (груз.).
А потом невесть откуда взявшийся здесь гере Карлсон, завернутый почему-то в простыню с прорезями для глаз, ухнул, гукнул, взметнул края белой ткани, и все это – и степь, и горы, и всадник вместе с лошадью вмиг рассыпались, обернувшись мириадами безостановочно порхающих разноцветных бабочек, и полудрема плавно перетекла в тихий и сладкий сон.
Крис засопел, уютно свернувшись в клубочек, а первым осознанным сновидением его стала большая, четкая, словно наяву, со вкусом оформленная вывеска, украшающая фасад утонувшего в зелени домика, похожего на полурастоптанную бонбоньерку: «Салон ЛЮЛЮ и ДОЧЬ. Все виды контактного массажа».
Сказать по правде, по дороге в «Денди» он постоял пару минут, глазея на эту вывеску, однако внутрь, хоть и хотелось, заглянуть все же не рискнул, поскольку черт его знает, какую гадость можно поймать в этой напрочь забывшей об элементарной гигиене галактической дыре седьмого стандартного разряда…
Он поостерегся зайти. И напрасно. Бывают случаи, когда вредно излишне осторожничать.
Поскольку, решись поверенный в делах подняться по трем скрипучим ступенечкам и позвонить в бронзовый колокольчик, встреча, которой он так жаждал, могла бы произойти задолго до вечера, притом без участия такой чуждой всему разумному силы, какой, увы, является планетарная Администрация.
Это во-первых. А во-вторых, не менее полусотни посетителей, регулярно наведывающихся в известный всей Козе домик-бонбоньерку, до сих пор не предъявляли никаких претензий ни к гигиене, ни к качеству сервиса.
И Анатоль Баканурски тоже не подцепил ничего этакого.
Во всяком случае, он искреннее на то надеялся.
И потому голос его, так и не слышанный Крисом, был хрипловато-мужествен, некогда водянистые глаза отливали сталью, а рука, размеренно помешивающая серебряной ложечкой ароматный чай, не дрожала…
– … и можете мне поверить, милейшая Людмила Александровна, – профессор сдержанно покачал головою, – что был момент, когда, не стану скрывать, я решил, что все кончено… Finita la comedia, [13] так сказать. Их были сотни, нет, даже тысячи, этих скотов, этих грязных варваров! Но, – губы его искривила жесткая усмешка, – я не стал паниковать. Я ведь, кажется, рассказывал вам, что был когда-то боевым пловцом?.. – стекла очков ностальгически запотели. – И я вынырнул! А когда схватка окончилась, вокруг меня были трупы, одни только трупы. Ну и еще вот он… – доктор искусствоведения небрежно мотнул головой в угол, туда, где, сжавшись на табурете, сидело третье присутствующее в гостиной. – Вот так все и было, душенька вы моя…
13
Конец комедии (ит.).