Сельва не любит чужих
Шрифт:
– Ах, Anatole, Anatole, – произнесла она примирительно, тяжко вздыхая и утирая лоб кружевною салфеткой. – Не будем судить строго это невинное дитя природы…
– Enfant terrible… [19] – прохрипел Анатоль Грегуарович, игнорируя просьбу хозяйки. – Quosque tandem, ты, дерьмо поганое, abutere patientia mea? [20]
Он был фиолетово-багров от ярости и совершенно не собирался скрывать, сколь страшен может быть во гневе. Пусть знают все, кого это касается! А более всего возмутило Анатоля Грегуаровича даже не вопиющее хамство малолетнего урода. Это еще полбеды, в конце концов, не в Смольном институте выродок обучался… Но как посмел он своим паскудным хавалом
19
Ужасный ребенок (фр.).
20
Доколе… будешь ты испытывать мое терпение? (лат).
Вонючка! Засранец! Пивень колымский! Да где бы он был сейчас, этот Егорушка, когда бы не доброта и чуткость профессора Баканурски?!!
– Quosque tandem, я спрашиваю!
Гулкий хлопок профессорской ладошки об стол заставил чашечки, розетки и медальный тульский самовар подпрыгнуть.
– Да я ж… Проф, да я ж за вас… – стуча зубами, Егорушка меленько крестился, справа налево и наоборот. – Вы ж знаете, Проф, я ж… вы ж мне как отец родной…
Насчет последнего, сказать по правде, юный Квасняк несколько лукавил. Папеньку своего он представлял совсем иначе. Но и профессора с некоторых пор уважал беспредельно. Поэтому раскаяние его было столь искренним, что вслед за отходчивой madame постепенно смягчился и суровый искусствовед.
– Ну что с ним поделаешь, Людочка? – хмыкнул он, став от пережитого стресса развязнее обычного. – Как верно вы сказали, дитя природы. Бог с ним, – пожатие плечами вкупе с сожалеющей гримаской оказалось весьма красноречивым. – A propos, [21] один мой друг, космолетчик, сказал по сходному поводу: мы в ответе за тех, кого приручили. Наверное, он был прав…
– Золотые слова, – поддакнула Людмила Александровна, даря профессора взглядом, полным неприкрытого обожания. – Больше того, могу по секрету ска…
21
Кстати (фр.).
За стеной увлеченно, с придыханием завопили.
Скрип кровати, до сих пор практически неразличимый, сделался отчетливо слышен, пронзителен и ритмичен.
На лицо madame набежала легкая тень.
– Вы знаете, милый, – сказала она, озабоченно покосившись на большие песочные часы, – меня в последнее время беспокоит Нюнечка. Нет, она мне ничего не говорит, но вы же знаете моего ребенка, она отдается работе вся, без остатка…
Хозяюшка погрустнела вконец.
– Этот верзила, который сейчас там, он постоянный клиент, хороший мальчик, ничего не скажу, всегда платит вперед за два сеанса, но ведь потом у девочки будет мигрень… Да вы же видели сами, mon cher Anatole, какая она у меня бледненькая…
Анатоль Баканурски кивнул в знак полнейшего согласия и возвел очи горе. Затем, аккуратно промокнув салфеткой губы, поднялся из-за стола.
– С вашего позволения, душенька…
Со старомодной грацией поклонившись, доктор искусствоведения направился к коридорчику, где располагались удобства. Хозяйка салона смотрела ему вслед, и взгляд ее был выразительнее тысяч и тысяч избитых слов.
Этот мужчина должен принадлежать ей, весь и безраздельно! И он будет принадлежать ей, потому что, если женщина из семьи Афанасьевых положила на что-то глаз, приговор будет приведен в исполнение, какие бы препоны ни устраивала природа. Не зря же в последние дни madame до предела сократила прием клиентуры, сделав исключение лишь для очень ограниченного круга самых давних и щедрых гостей.
Нельзя скрывать, это было непростое решение! Для трех одиноких женщин, из которых одна почти не находит спроса, вынужденных заботиться сами о себе, каждый кред имеет значение. Но дочка, выслушав маму, сказала, что готова работать за двоих. И они обе, посоветовавшись, сознательно пошли на материальные издержки, ибо
приз обещал стать самым волнительным изо всего, о чем только мечтают милые женщины пятидесяти с очень небольшим хвостиком лет…Вопреки опасениям, мучившим ее долгими бессонными ночами, Людмила Александровна все же повстречала принца из своих потаенных грез, и в данном случае цель оправдывала средства!
В сущности, она ведь была рождена не для бурных страстей, а для тихой семейной жизни. Для размеренного бытия верной жены и заботливой матери. Разве многого она хотела? Непьющего мужа (желательно, чуть моложе себя), бунгало с ремонтом – ничего страшного, если косметическим, чистую дамскую службу, пусть и без крупного жалованья, и, пожалуй, двух белых кошечек. И все! Ничего сверх этого минимума она у жизни не просила, но жизнь – кто ответит, почему? – не шла навстречу, и бедной женщине пришлось крутиться изо всех сил, преодолевая рогатки и надолбы, выстроенные завистливой судьбой.
Из коридорчика ухающе заворчал сливной бачок, и Людмила Александровна не смогла скрыть тихой улыбки.
Как же все-таки мил, как тактичен, как, не побоимся этого слова, интеллигентен ее Последний Шанс! До какой степени не похож на того негодяя, с которым она некогда связала свою уже не вполне молодую жизнь!
У нее ведь был когда-то муж, как положено. Ей-Богу, был, причем самый настоящий, со штампом в паспорте. И она прилежно кормила его трижды в день, купала с шампунем и регулярно выводила гулять. А этот мерзавец, этот неблагодарный тип в один прекрасный день, отпросившись на недельку поохотиться в джунглях Симнела, прислал оттуда депешу, что, мол, просит не ждать скоро, поскольку растерзан двуглавым ырлом.
Каково?
Вот уже почти пятнадцать лет он не подает о себе знать, не просит прощения и даже не интересуется Нюнечкой…
Хотя (это petite Lulu знала наверняка, от общих знакомых) там, на Симнеле, у него три бензоколонки, процветающее кафе, длинноногая шлюшка-блондинка с очаровательной тройней, и все видевшие говорят, что выглядит предатель вполне прилично для растерзанного таким монстром, каков есть симнельский двуглавый ырл!
– Merde [22] – не удержавшись, чуть слышно прошептала Людмила Александровна, краем салфеточки смахивая предательскую слезинку. – Скотина гадкая…
22
Дерьмо (фр.).
О, она строго-настрого запретила себе вспоминать подлеца, но частенько нарушала зарок, и всегда при этом плакала. Ей было так обидно, что у ci-devant [23] все хорошо, и скорее всего именно поэтому она никак не могла вычеркнуть его из памяти. Короче говоря, madame Афанасьева-старшая и в этом была самой настоящей женщиной.
Да, да, да! Она умела любить и хотела любви!
Стыд и срам тем, кто не смог, не сумел, не захотел понять и оценить этого! Все они – и Володя, и Georges, и Халим, и Сеня Штуцер, и Вилли, и даже Автандил Тариэлович, короче, все, кто так любил захаживать в гости к Люлю, пока проштампованный козел горбатился на работе, все до единого исчезли непонятно куда, как только узнали, что в джунглях далекого Симнела плотно пообедал двуглавый ырл…
23
Бывший (фр.).
– Merde! – скривив губы, прошептала Людмила Александровна, и на сей раз глаза ее были сухи.
Застенный скрип тем временем, судя по всему, приблизился к апогею. Завсхлипывало, захлюпало, протяжный мужской рык сотряс домик-бонбоньерку до основанья, а затем еще раз, и беленькая кошечка Дарочка, инфернально взмяукнув, вихрем взлетела на карниз.
Людмила Александровна слегка улыбнулась.
Этот Alexise, он славный мальчуган, такой крупный, такой бритоголовый, и так привязан к Нюнечке! Заходит почти каждый день и никогда не торгуется. И Нюнечка после его ухода ходит благостная, тихая, углубленная в себя… не то что после других клиентов.