Семейные ценности

В последние пару лет Аддамс окончательно забросила виолончель и сменила форму ногтей — теперь хрупкие пальчики увенчаны самыми настоящими когтями в несколько сантиметров длиной. Теперь царапины на его спине практически никогда не успевают зажить.

Но Ксавье солгал бы, если бы сказал, что ему это не нравится.

За долгие годы совместной жизни её маниакальная страсть к садизму невольно передалась и ему. А может, это было всегда — существовало где-то в самых тёмных глубинах души, которые Уэнсдэй безжалостно вытащила наружу. Да, вероятно, это правда. Будь он нормальным, не смог бы просуществовать и года в её крайне враждебной атмосфере.

— Пойдём наверх, — наконец кивает Аддамс и поднимается с его колен.

Она первой проходит к широкой лестнице, застеленной мягким чёрным ковролином, подозрительно напоминающим обивку гроба. Ксавье движется следом, словно прикованный к ней невидимой несокрушимой цепью.

Проклятое тонкое платье струится при каждом её шаге, демонстрируя каждый соблазнительный изгиб точёной фигуры — и у него невольно перехватывает дыхание от этого пленительного зрелища. Протянув руку вперёд, он проводит пальцами по её спине, очерчивая контуры выступающих позвонков. Уэнсдэй едва заметно вздрагивает, сильнее сжимает перила и замедляет шаг.

А когда они добираются до верхней ступеньки, Аддамс и вовсе останавливается. А потом слегка подаётся назад, прижимаясь к нему спиной. Его самообладание окончательно рассыпается на осколки — Ксавье резко наматывает на кулак обе длинные косы и тянет назад, принуждая её запрокинуть голову. Свободная рука ложится на талию, затем скользит выше, собственнически сжимая грудь.

Торп чувствует, как совершенное тело в его объятиях напрягается, словно натянутая гитарная струна — и это ощущение напрочь отшибает последние мозги.

— Лучше не дразни меня, или я трахну тебя прямо здесь, — шипит он и наклоняется ниже, впиваясь зубами в шею.

На мертвецки бледной коже тут же расцветает красноватая отметина. Крошечный знак обладания. Тяжёлый аромат парфюма дурманит разум, уничтожая прочие мысли, за исключением главной — сокрушительного желания пошире раздвинуть стройные ноги и войти в неё одним движением сразу на всю длину. Чтобы ледяная маска равнодушия слетела с её безупречно красивого личика, уступив место исступленному наслаждению.

Уэнсдэй хранит непроницаемое молчание, но вишневые губы слегка приоткрываются в предвкушении, и у неё вырывается судорожный вздох. Это становится последней каплей.

Напряжение в паху достигает апогея, а сердце отчаянно бьётся в клетке из ребер, разгоняя по артериям адреналин.

Почти рыча от едва сдерживаемого возбуждения, Ксавье грубо хватает её за локоть и почти силой вталкивает в комнату прямо напротив лестницы — это вовсе не их спальня, а одна из многочисленных гостевых.

Но ему совершенно наплевать.

Едва успев щёлкнуть замком, он резко оборачивается и вжимает Уэнсдэй в стену. Она обвивает руками его шею и приподнимается на носочки. Их губы наконец встречаются в глубоком жестком поцелуе, языки переплетаются. Фейерверк ощущений накрывает с головой — прохладный шелк её кожи на контрасте с обжигающим жаром мягких губ, движущихся навстречу его собственным.

Самый опасный и самый прекрасный наркотик, вызвавший пожизненную зависимость ещё двадцать лет назад.

Одна рука Торпа взлетает вверх и ложится на её горло, частично перекрывая доступ кислорода, а вторая запутывается в полах длинного платья.

Аддамс переступает с ноги на ногу, сбрасывая туфли на высоких массивных каблуках — разница в росте мгновенно увеличивается. Приходится на время оставить попытки проникнуть под чертово платье и подхватить её за талию. Уэнсдэй крепче цепляется за шею Ксавье, обвивая его бедра своими. Он ещё сильнее вжимает хрупкое тело в стену, заставляя её ощутить твёрдость напряжённого члена даже через несколько слоев ткани. Губы перемещаются ниже, оставляя влажную дорожку от мочки уха до неистово пульсирующей сонной артерии.

Аромат её кожи действует совершенно одуряюще. Уже не контролируя себя, Торп яростно прикусывает её шею, и у Аддамс вырывается первый приглушенный стон.

— Ну же. Не медли, — шепчет она едва слышно. Дыхание неизбежно сбивается от нехватки кислорода и остроты ощущений.

Терпение никогда не было её сильной стороной.

Но сегодня Ксавье намерен хорошенько её помучить. Разжав стальную хватку на горле, он подхватывает Уэнсдэй под бедра и, шагнув в сторону кровати, плавно опускает её на мягкую постель. Не позволяя ей перехватить инициативу, нависает сверху, уперевшись одной рукой в светлое покрывало.

И на несколько секунд замирает, обводя потемневшим взглядом лихорадочно блестящие угольные глаза, маняще приоткрытые губы, чуть припухшие от грубых поцелуев, тяжело вздымающуюся грудь… Безупречно совершенная. Красивая до одури. И главное — только его, целиком и полностью.

На Аддамс по-прежнему чрезмерно много одежды, и это совершенно невыносимо — Торп невесомо проводит свободной рукой вдоль идеального тела и останавливается на широком поясе платья. Пока его дрожащие пальцы возятся с тугим узлом, губы и зубы вновь прижимаются к шее жестоким укусом. На алебастровой коже мгновенно расцветают лилово-красные созвездия мелких синяков. Уэнсдэй уже не сдерживается — стонет в голос, пока тоненькие пальчики проворно расстегивают пряжку его ремня и проникают под пояс брюк.

От ощущения её ледяной ладони на требовательно пульсирующем члене у Ксавье разом вышибает из лёгких весь воздух.

Самодовольно усмехаясь самыми уголками губ, Уэнсдэй скользит рукой вверх и вниз, слегка задерживаясь на чувствительной головке.

Титаническим усилием воли он заставляет себя перехватить её запястье и дернуть назад, вытаскивая из брюк — иначе весь план сиюминутно полетит ко всем чертям.

Аддамс вопросительно изгибает смоляную бровь, но покорно принимает правила игры.

Похоже, она немало заинтригована.

Спустя бесконечно долгие десять секунд Ксавье удаётся справиться с поясом платья — податливый чёрный шифон разъезжается в разные стороны, открывая полный доступ к её идеальному телу. Он давно знает наизусть каждый изгиб, каждую родинку и каждый шрамик, но пленительное зрелище до сих пор сводит с ума. Задыхаясь от сокрушительного желания, Торп быстро стягивает с неё платье и отбрасывает на кровать. Уэнсдэй ловко расстёгивает верхние пуговицы на его рубашке, но на нижние у неё явно не хватает терпения — и она с поразительной для своей комплекции силой дёргает полы рубашки на себя. Ткань жалобно трещит, несколько пуговиц летит на пол, но им обоим совершенно наплевать на такие несущественные мелочи.