Семья Рин

Как и прежде, плыть по течению — основное правило моей жизни.

Если не учитывать некоторые детали моего положения, я веду обычную скучную жизнь женщины из богатого дома — женщины, которой нечего желать.

Два раза в неделю я и Кёко играем в гольф в клубе с другими такими же праздными женщинами.

После войны я закончила университет. Я преподаю английский язык и немного занимаюсь научной работой. Мне это нравится. Но преподавание и наука — занятия из разряда хобби. Моя настоящая работа — быть любовницей Акито Абэ. По японским представлениям я считаюсь его «особым другом». Иностранцы считают меня его персональным ассистентом.

Я всячески стараюсь держаться в тени. Это непросто, потому что я выделяюсь из окружения Акито Абэ своим происхождением и своей историей. На международных приемах журналисты устраивают на меня охоту. Один раз — это было в американском посольстве на банкете для представителей бизнеса — я замешкалась, и они окружили меня со всех сторон. По-моему, в тот раз они специально сговорились устроить интервью для Акито в другом конце зала, чтобы отвлечь от меня внимание его охранников.

Я и оглянуться не успела, когда они внезапно отрезали меня от толпы гостей. Их было человек десять. Они все улыбались мне, но выглядели, как волки, загнавшие и окружившие жертву.

— Мэм, мы слышали о вашей удивительной судьбе — пожалуйста, пару слов для нью-йоркского издания! Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Прошу, повернитесь сюда, мадам! — наперебой кричали они.

Я чуть не ослепла от слишком близких вспышек фотокамер. Это было по-настоящему страшно — пристальное корыстное внимание людей, готовых ради сенсации на любой подвох.

— Пожалуйста, не слишком долго, — говорю я, кое-как беря себя в руки.

— Это правда, что вы попали в Японию в группе беженцев во время войны?

— Да.

— А как вы оказались связаны с семьей Абэ?

— Они попросили меня позаниматься с их детьми.

— Чему вы их обучали? Языкам?

— Не только. Я должна была дать им представление о том, как живут люди в других странах.

— Вы отлично говорите по-английски и по-японски. Какими еще языками вы владеете? Вы наверняка говорите по-немецки. Пожалуйста, скажите что-нибудь по-немецки.

Я беспомощно оглядываюсь в сторону Акито. Он где-то далеко — и тоже окружен журналистами.

— …Это предприятие уже приносит плоды. В дальнейшем мы планируем увеличить свое присутствие в этом регионе, — отвечает он на чей-то вопрос.

Акито, как обычно, в числе наиболее значимых участников приема. Вокруг него постоянные вспышки фотокамер. Возможно, из-за них он совсем не замечает, что меня загнали в угол. Но его телохранители уже уяснили ситуацию и прорываются ко мне, лавируя между группами гостей.

Приближение телохранителей ободряют меня, и я начинаю нахально импровизировать:

— Моя жизнь резко изменилась из-за войны. Мне тяжело вспоминать то, чего больше нет. Я стараюсь вычеркнуть это из памяти. Прошу вас, господа, проявите понимание.

Подобные сантименты их не интересуют, но они вынуждены сделать вид, что сочувствуют.

— Вполне объяснимо. Простите, мадам… Тем не менее ответьте еще на один вопрос…

Но мои спасители уже здесь. Они окружают меня и бесцеремонно отталкивают журналистов.

— Вы можете получить информацию обо мне, сделав запрос в главный офис компании. Мне нужно идти. У меня дела, простите, — говорю я и удаляюсь, тайно торжествуя. Мне удалось их переиграть.

Потом, позднее, я видела, как они разговаривали, сбившись у барной стойки, то и дело бросая взгляды в мою сторону. Один журналист махом выпил свой виски и сказал что-то остальным, указывая на меня. Судя по их кривым ухмылкам, он высказался в самых грубых выражениях. Наверное, сказал что-то вроде: к этой сучке трудно подобраться, вот она и задирает нос, а ведь обычная шлюха, даже хуже шлюхи, ее делают неприступной только деньги ее японского любовника. Их злило, что добыча так легко ускользнула. Но они все равно не собирались сдаваться в борьбе за кусок эксклюзива.

Один из них выследил меня в университетской библиотеке. Он притворялся студентом, но, когда библиотека опустела, появился в проходе между полками, где я просматривала книги, и внезапно ослепил меня вспышкой.

— Несколько слов интервью для моего журнала, пожалуйста. О вас совершенно невозможно получить никакой конкретики. Это страшно раздражает.

Я узнала в нем одного из тех, кто устроил на меня охоту в посольстве. И даже не подумал извиниться. Наглый тип. Он улыбнулся в надежде обезоружить меня белозубой улыбкой. Челюсть была наверняка искусственная.

— Вы не имеете права использовать эту фотографию. Вы сделали ее без моего согласия, — сказала я.

— Почему вы так избегаете журналистов, госпожа Рихтер? Вам есть что скрывать? Японцы вам запрещают разговаривать с прессой?

Я механически перелистывала книги на полке.

— Абэ не спускают с вас глаз. Ходят слухи, что они дают вам инструкции, как отвечать на вопросы журналистов. Это правда?

— Вы ошибаетесь.

— Уверен, что это правда. Прошу вас, скажите, как вы можете жить жизнью другого человека?

Этот вопрос заставил меня напрячься. Если бы прессе удалось узнать мое реальное имя и каким путем я попала в Японию, это навлекло бы на Акито серьезные проблемы.

— Что вы имеете в виду?

— Как вы можете исполнять роль официальной супруги Акито Абэ, не являясь ею? Насколько комфортно вы, белая женщина, чувствуете себя в роли наложницы японца?

«Ах, только-то», — облегченно подумала я.

— Совершенно комфортно.

— Но ведь это вызов общественному мнению!

— Меня это не волнует. Общественное мнение вечно находит себе вызовы. Всего доброго. Пожалуйста, больше не фотографируйте меня.

Я схватила стопку своих книг и пошла к выходу, загораживаясь ими от его фотоаппарата.

— Постойте… подождите минуточку, мэм!..

— Не хочу.

— Прошу вас!..

Он пытался меня удержать, но я как бы случайно заехала книгами ему в лицо.

Он отстал, но упрямо крикнул мне вслед:

— Все равно достану материал!..

Мой статус в семье Абэ определился сам собой — я считаюсь здесь чем-то вроде родственницы с физическими недостатками, к которой, что бы она ни делала, надо проявлять снисхождение. Они, как умеют, стараются заботиться обо мне, и я не виню их за то, что эта забота всегда выглядит неуклюжей и поверхностной. Я знаю, что, когда они говорят обо мне между собой, они называют меня обузой, с которой приходится мириться. Только воля Акито и душевная теплота Кёко создают для меня небольшое жизненное пространство среди этих чужих людей чужого народа.