Семья

Санкити вошел в комнату о-Юки и взгляд его упал на конверт, лежавший чистой стороной вверх. Размышляя, чье бы это письмо могло быть, он подошел к комоду, взял конверт в руки, вынул листок бумаги, медленно развернул его и прочитал. Свет померк у него в глазах. Стиснув зубы, он прочитал письмо еще раз. И вдруг почувствовал, как в душе у него забушевал огонь. Он мог безразлично относиться к этим письмам, пока не знал, что в них. А теперь! Своими глазами он прочитал то, во что бы никогда не поверил. «Да, — решил он, — все нужно выяснить до конца». Быстрым движением он выдвинул один за одним все ящики комода и обыскал их. Он заглянул даже в ящичек для иголок с нитками. Даже в шкатулку, где о-Юки держала свои гребни и шпильки. Потом он бросился на кухню и все перевернул там вверх дном. Наконец в темном углу, у самой двери, он нашел рогожный мешок из-под угля. В нем о-Юки и хранила свои письма. Санкити вынес мешок во двор, под персиковое дерево, росшее у задней калитки. Оглядываясь, как бы не увидели соседи, и боясь, что с минуты на минуту должны вернуться сестры, он стал искать письма Цутому.

Вот наконец первое, написанное его почерком. Санкити развернул письмо. В его воображении возник образ юноши с добрым сердцем и гордым характером. Вдруг Санкити почудились в отдалении голоса его жены и сестры. Он быстро сунул письмо в мешок и вернулся в дом. Бросив мешок на кухне возле двери, он прошел в комнату о-Юки и положил ее письмо на комод так, чтобы она ничего не заметила.

Складывая на ходу зонтики, в дом вошли о-Юки и о-Фуку, весело болтая. Им все нравилось в этих местах: и большой фруктовый сад, разросшийся возле источника, и уходящий вдаль зеленый ковер полей, и деревушка, видневшаяся на той стороне долины. Но особенно восхищали их синевшие в отдалении горы. Не умолкая ни на секунду, сестры развесили выстиранное белье и стали стряпать ужин.

Наконец ужин был готов. Все сели за стол. О-Юки, весело смеясь, принялась за еду. Она сидела против Санкити, и он время от времени поглядывал на нее. О-Юки была такой, как всегда. Глаза у нее были счастливые, довольные. У Санкити кусок в рот не шел.

Он не спал всю ночь — в ушах звучали строки из писем о-Юки и Цутому, полные любви. Сердце Санкити истекало кровью. Утром он ушел из дому и вернулся только под вечер.

Ожидая мужа, о-Юки приготовила на ужин его самое любимое блюдо — жареные бобы. В этих краях его почему-то называли «юкиварэ» — «конские бобы». Сначала о-Юки обжарила их в свином сале, а потом хорошо посолила. Все сели за стол. Мужу о-Юки подала на отдельной тарелке. Ей так хотелось сделать ему приятное в этот вечер, увидеть его улыбающееся лицо.

О-Фуку и мальчик принялись за еду. Санкити выглядел усталым и даже не дотронулся до бобов, которые с таким старанием приготовила жена. Лицо у него было печальное.

— Что с тобой? Ты сегодня опять ничего не ешь, — сказала она, и на лицо ее тоже легла тень.

В тот вечер Санкити до поздней ночи засиделся у себя в кабинете. Обложившись книгами, он листал одну за другой, но так и не нашел то, что искал. И в эту ночь он не сомкнул глаз. Он никак не мог решить, что же делать: написать ее матери или лучше сперва объясниться с Цутому?..

От бессонных ночей Санкити еле держался на ногах. Сильно болела голова. С горечью и состраданием думал он теперь о любви о-Юки и Цутому. Выйдя утром из дома, он опять бесцельно бродил до заката солнца. К вечеру решение созрело: он должен развестись с женой. Санкити пришел домой, настроенный решительно: он сделает все, чтобы соединить их, он уйдет. Пусть хоть они будут счастливы.

Санкити оглянулся на прожитые годы — в памяти возникли безрадостные картины прошедшего: уход из дома, скитания, мысли о смерти. «Ничего, ведь я еще молод, — утешал он себя, — есть многое, чего я еще не знаю, не испытал» . Однажды эта мысль вернула его к жизни. Он возвратился в дом, который покинул, порвав освященные веками узы. С тех пор прошло много дней, и много горя ему пришлось хлебнуть. Арест брата, банкротство, смерть матери, болезнь сестры... Он изведал то, что человеку лучше не знать совсем. И он решил, что его спасение в семье. У него будет свой дом, где все будет принадлежать ему. Начнется новая жизнь. Когда он уезжал из Токио, Инагаки, разговорившись, напутствовал его: «Счастливыми будут только первые сто дней, а потом...» Разве могло ему прийти тогда в голову, что пройдет так мало времени и его счастье рухнет?.. Опять беда постучала к нему в ворота...

Но может ли он послать о-Юки домой, к отцу, который и думать ей запретил о возвращении? О-Юки уже была вписана в метрическую запись дома Санкити. Признает ли суд достаточно вескими причины для развода? Истерзанный сомнениями Санкити решил даже поговорить обо всем со знакомым адвокатом, жившим в городе. С этой мыслью он и лег было спать, забравшись под москитную сетку. Но летние ночи коротки. Скоро забрезжило. Санкити снова встал, вышел на улицу и побрел к дому, в котором жил директор школы, его бывший учитель. Сквозь старые массивные ворота, открывавшие въезд в усадьбу, он вошел на задний двор. И на вершине невысокого холма, посреди овсяного поля, увидел двоих людей. Один из них был директор, владевший довольно большим участком земли, который не уступал размерами крестьянским наделам. В сельскохозяйственных работах ему помогал школьный сторож. В это раннее утро директор, видно, отдавал ему какие-то распоряжения. Заметив Санкити, он спустился вниз.

Через несколько минут учитель и его бывший ученик сидели в кабинете возле цветника. Здесь царила ничем не нарушаемая тишина.

Учитель был уже в том возрасте, когда люди не дают покоя дантистам, но энергии в нем было хоть отбавляй. Он носил длинную густую бороду, посеребренную сединой. Санкити почитал учителя как родного отца и мог доверить ему все свои сомнения и горести. Он понимал, что такие дела лучше решать самому, но сам он сейчас решить ничего не мог; ему необходим был умный совет. Поглядев учителю прямо в глаза, Санкити рассказал ему все: и то, что он прочитал в письмах, и о своем решении разойтись с женой. Рассказать все это было не так уж трудно: ведь сидевший напротив него человек был учителем, — Санкити это помнил, — и тем самым Орима, что принял столь деятельное участие в его, Санкити, женитьбе.

В изящно обставленном кабинете на стене, почти рядом, висели два портрета — учителя в молодости и его первой жены.

— Ты решил неправильно, — выслушав Санкити, сказал учитель. — Пусть моя жизнь послужит тебе примером. Я женился трижды. И должен тебе сказать, что первая жена — самое дорогое, самое трогательное воспоминание. Нет на свете несчастней человека, потерявшего первую жену. Можешь мне поверить.

Санкити молча слушал учителя. А он, мягко жестикулируя большими ладонями, которым приходилось держать и перо, и лопату, и даже оружие — учитель в молодости был на войне, — продолжал:

— Ты поймешь меня, когда будешь постарше. Я читал однажды о жизни Сократа. У него была жена с ужасным, сварливым и злобным характером. И он терпел — терпел всю жизнь. Подражать ему, конечно, трудно. Он был великий человек, великий мудрец и потому, наверное, такой стойкий...

Учитель говорил, как проповедник. Постепенно он перешел к своей жизни в Америке:

— Американские женщины — умнее японских. Это очень заметно, когда попадаешь в Америку. Если, скажем, американка любила кого-нибудь до замужества, она обязательно знакомит с ним своего мужа. И эти двое мужчин становятся приятелями. А посмотри, что происходит у нас... Нет, в этом смысле нам надо поучиться у американцев.

В комнату вошел незнакомый человек, и учитель поспешил переменить разговор.

— Так что, Коидзуми-сан, хорошенько все обдумай, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, — напутствовал он Санкити, провожая его до ворот усадьбы.

Но не прошел Санкити и нескольких шагов, как сердце его опять защемило. Вот показалась хорошо знакомая камышовая крыша. Невыносимая тоска одиночества сдавила сердце.

Дома Санкити ждала о-Юки. Взглянув на доверчивое, ласковое, улыбающееся лицо молодой жены, старающейся всеми силами развеять дурное настроение мужа, Санкити стало не по себе.

Он прошел в свою комнату и в изнеможении упал на циновку. В доме уже засветились лампы, а Санкити все лежал без движения.

— О-Юки! Принеси, пожалуйста, мокрое полотенце, — крикнул он жене.

О-Юки пошла на кухню и тотчас вернулась. Санкити, белый как: полотно, лежал на циновке и тяжело дышал.

— Что с тобой? — участливо спросила о-Юки, прикладывая мокрое полотенце к груди мужа.

На другой день вечером Санкити взял лист бумаги и, сев за стол, начал писать. Писал он долго. Мальчик в соседней комнате уже потушил свет, о-Фуку разделась и легла спать, а Санкити все писал.