Сердце бури

Впрочем, какие могут быть раздумья? Так или иначе, она не позволит Бену вновь остаться в одиночестве за запертыми дверями, в положении пленника. Не позволит ему снова сгорать от мучительной неопределенности и от чувства вины, медленно и горько ожесточаясь.

Что ж, если это пока единственный возможный выход…

Рей, не медля ни секунды, твердо кивнула.

— Пойду.

***

За дверью комнаты Бена царил полумрак. Похоже, юноша нарочно установил максимальное затемнение на всех окнах и отключил ночное освещение, ввергая свои новые апартаменты в искусственный сумрак, похожий на тот, который царит вокруг, когда солнце уже успело закатиться, однако последние его лучи еще освещают линию горизонта, даруя прощальные крохи света.

Рей практически ничего не видела кругом. Все дальше расстояния вытянутой руки превращалось в сплошной клубок серовато-черных, мрачных теней.

— Бен, — несмело позвала она. Затем, прокашлявшись, добавила более уверенно, даже настойчиво: — Бен Соло, включи свет!

Тишина.

Девушка сделала шаг вперед — и тут же почувствовала у себя под ногой какие-то обломки. В тишине послышался глухой треск ломающегося стекла.

Она пригляделась повнимательнее. Оказалось, это стекло — остатки какой-то бутылки. Вот и небольшое круглое горлышко, и этикетка. Судя по запаху, тут совсем недавно было что-то крепкое…

Рей достаточно хорошо знала характер Бена. Она даже не усомнилась в том, какая участь постигла эту бутылку — та же самая, что и доску для дежарика, и еще многие вещи на «Нефритовой сабле», которые этот сумасшедший разбил в припадке бешенства. Единственное, что она затруднилась бы утверждать наверняка, так это швырнул ли Бен бутылку об дверь тотчас, как только Лэндо вышел отсюда, или сперва разделался с ее содержимым.

Но уже в следующий миг этот вопрос разрешился сам собой.

— Рей…

Его голос звучал пьяно и надрывно. Ага! Значит, он все-таки добросовестно прикончил крепкий напиток прежде, чем приступить к разрушению обстановки.

— Ты пришла, — продолжал говорить Бен откуда-то из глубины комнаты. — Наверное, сейчас скажешь мне, какой я хаттов ублюдок? Я и сам это знаю…

Рей, ничего не говоря, двинулась на голос, и вскоре ее колено уперлось в край кровати. Только теперь она наконец различила знакомые очертания лохматой головы. И пальцы, сжимающие бокал, в котором… осталось что-нибудь или нет? Девушка не могла разглядеть.

— Только вот скажи мне, Кира Дэррис, какого хатта было все это? «Встать с колен, дышать полной грудью, радоваться каждому мгновению…» — зачем? Зачем возвращаться к людям, быть среди них, если они не перестанут помнить, кто я такой на самом деле? Чтобы постоянно ловить на себе этот проклятый взгляд — страх вперемежку с презрением? Ты же видишь, меня не простят… мне не уйти от Кайло Рена, чтоб его..!

Его речь прервал резкий глоток. Похоже, в бокале все-таки что-то оставалось…

— Прекрати, — холодно выдавила Рей и, неуклюже подобрав юбку, вскарабкалась с ногами к нему на кровать.

Полутемная фигура Бена рядом с нею нервно дернулась, и девушка едва успела — по-прежнему ориентируясь в основном наощупь — перехватить его руку, чтобы он не раскокал еще и бокал. Длины ее ладони едва хватало, чтобы полноценно стиснуть широкое запястье, однако хватка этих маленьких рук, закаленных в аду пустыни, была такой крепкой, такой безоговорочно уверенной, что юноша даже не подумал сопротивляться.

Медленно и аккуратно Рей забрала у него бокал и отставила куда-то вниз, на пол. Стеклянный сосуд растворился во мраке, простершемся тут, совсем рядом, у них под ногами. В этот момент кровать, где сидели они оба, показалась девушке лодкой, удерживающей их над беспроглядной бездной. Тут она по крайней мере могла различить расплывчатую белизну простыни и… и Бена Соло, сидящего рядом. Рвано, отчаянно трясущего головой. Обозленного, растерянного, раздавленного.

— Как ты мог? — она рывком ухватила его голову, сжала ее между своих ладоней, чтобы прекратить эту судорожную дрожь. — Твоя надменность поистине не знает границ, Бен! Почему, почему ты не мог просто промолчать?

Она прекрасно знала ответ на каждый из своих вопросов, и все же продолжала спрашивать вновь и вновь, все с большим напором — просто для того, чтобы выговориться. Чтобы вызвать у этого гордеца хоть какое-нибудь подобие стыда.

Понимает ли он, каково ей пришлось — отвечать на расспросы Калриссиана, словно на допросе, чтобы защитить его мерзкую преступную задницу? От чего? В первую очередь, от этого вот чувства неверия и отчаяния, которое терзает его. Которое в эту самую минуту окружило его облик в Силе зловещей черной каймой.

Только бы он не решил, что все напрасно — страдание, борьба, исцеление… только бы не позволил своей душе опять скатиться во Тьму!

— Ты и вправду рассчитывала, что твоя ложь поправит дело, мусорщица?

Его вопрос прозвучал как издевка. Рей обиженно вскинула подбородок.

— Я лгала ради тебя…

— Ты лгала ради меня? — вот теперь Бен Соло разразился настоящим, не сдерживаемым хмельным смехом. — Какая же ты, оказывается, коварная маленькая дрянь, Рей с Джакку…

Этот его смех задел ее за живое. Раздразнил. Разозлил. Всколыхнул в ее душе нечто, не имеющее определения. Что-то темное, обжигающее и неведомое.

Рей яростно впилась пальцами в черные кудри Бена, сжала их в кулак, заставляя юношу запрокинуть голову. И нависла над ним, над его лицом, пристально вглядываясь ему в глаза, чтобы рассмотреть их получше.

Вот они, эти пьяные смеющиеся бархатные глаза! Вот он, этот взгляд, приковавший и покоривший ее с самой их первой встречи!

Рей чувствовала, что теряет власть над собой. Ее сознание стремительно растворялось в огне странного и пугающего желания. Таинственная темная энергия заполоняла ее душу. Ей все больше хотелось ударить его. Бить, кусать, царапать ногтями — выплеснуть всю свою обиду. О да, прямо сейчас, немедленно дать ему почувствовать боль!

Ту самую горячую, опьяняющую, прекрасную боль, которую ощущали они оба тогда, на «Сабле», когда момент сладостного безумства под воздействием Пробуждения Силы застал их обоих врасплох.

Бен Соло принадлежит ей. Принадлежит так, как, должно быть, ни один мужчина еще не принадлежал женщине. Так дитя принадлежит матери, а мать — ему в священном единстве плоти и духа. Единстве, которое способно вовсе стереть границы между целомудренной любовью и порочной страстью, между материнской привязанностью и естественным единением брака.

Она чувствовала его смерть и его второе рождение. Она пережила это вместе с ним. Она умерла и возродилась, она страдала, она боролась. Она единственная услышала его крик, его мольбу. Она стала рукой, на которую он смог опереться, чтобы выбраться из бездны на свет. Сама еще недавно жестоко раненая судьбой, она была рядом с ним, ухаживала за ним, постоянно напоминая себе, что он, как ни крути, потерял еще больше. Так распорядилась Сила, но было бы глупо отрицать, что и сама Рей хотела этого. Она дышала и жила для него, находя в этом счастье освобождения — от одиночества, от тягости прошлого и от своих потаенных страхов. И сейчас, после всего, что они вместе пережили, Рей никогда бы его не оставила. Даже ради своих друзей.