Серебро в костях

Эмрис протянул руку, чтобы поймать немного снега в ладонь, и его слабая улыбка померкла под тяжестью какой-то неведомой мысли.

Что-то во мне смягчилось, когда я смотрела на него — это не имело названия, но было новым, странным и головокружительным, пока ощущение расползалось по телу. Рука болезненно пульсировала, когда я пошевелила ею, наполнившись сотнями иголок, когда я попыталась сжать пальцы, вспоминая, как моя ладонь лежала в его — большей и крепкой.

Я должна была бы ужаснуться при мысли, что он снова вынужден заботиться обо мне, когда я всю жизнь сражалась, чтобы заботиться о себе сама.

Но все эти мысли рассыпались прахом, унесённым ветром, когда Эмрис посмотрел на оставшиеся дрова, затем — в сторону леса. Он взвешивал риск. Цену попытки.

В груди затрепетала паника.

— Не надо, — прохрипела я.

Выражение Эмриса сменилось на ту самую лёгкую, шутливую маску, что, казалось, несло его сквозь жизнь, как позолоченное облако. Он расслабился, опустился рядом и поправил на мне куртки.

— Приятно знать, что ты считаешь меня достаточно храбрым, чтобы полезть туда сейчас, — сказал он хриплым голосом.

— Х-храбрый — это не с-совсем то слово, — пробормотала я, дрожа от холода.

Он схватился за сердце.

— Ах, её стрелы всегда бьют прямо в цель.

В нём было что-то неуловимо светящееся, как у существа, сбежавшего из сна. Растрепанные волосы, эти яркие глаза — всё только усиливало ощущение. Мысли вспыхивали, тёплые, румяные, полные чего-то, что я не хотела рассматривать слишком пристально.

— У меня ч-что, жар? — спросила я. Это было единственным объяснением того, почему я прижалась к его ладони, когда он нежно приложил её ко лбу. Почему так приятно было, когда он убрал с моего лица прилипшие пряди волос.

— Нет, это просто я так действую на людей, — подмигнул он. — Ну, на всех, кроме тебя.

— С-слава Нэшу, у меня и-и-ммунитет к обаянию, — пробормотала я.

Он аккуратно, избегая травмы, растирал мне плечи под слоями одежды, стараясь разогреть. Его улыбка постепенно растаяла, и я — как последняя дура, потерявшая голову, — тут же захотела её вернуть.

— У тебя небольшой жар, — объяснил он. — Но травы работают. Думаешь, сможешь поесть? У меня есть немного хлеба, который не успел искупаться с нами.

Я покачала головой. Желудок был сжат, как барабан.

— К-как ты не мёрзнешь? — выдохнула я.

— Если спросить мою дорогую мать, она скажет, что я родился с тихим огнём в сердце, — сказал он с лёгкой тенью в глазах. — Но я думаю, со мной просто что-то не так.

Тепло от его рук словно пронизывало нас сквозь куртки. Моя челюсть сводила от силы дрожи. Лицо Эмриса помрачнело от беспокойства.

— Всё так плохо? — прошептал он.

Я кивнула. Казалось, мои лёгкие заледенели, а серебро, покрывающее мои кости, не желало отпускать стужу.

Эмрис закрыл глаза и поднял лицо к потолку сторожевой башни, где винтовая лестница вела на плоскую крышу.

— Я сейчас скажу нечто, продиктованное исключительно заботой о твоём благополучии, — начал он, — и с полным осознанием того, что прямо сейчас ты вряд ли сможешь ударить меня за это…

Я уставилась на него, измученная.

— Да, я заслужил этот взгляд, но… я мог бы тебя согреть? — слова вылетели из него быстро, и он снова посмотрел на потолок, тяжело сглотнув. — Я имею в виду — ради твоего самочувствия. Не по какой-то другой причине. Я же это уже говорил, да? Я просто хочу сказать, что это будет неловко только если мы сделаем это неловким. А мы не обязаны делать это неловким. Совсем.

Одна только мысль об этом согрела мне лицо.

Это будет ничем не отличаться от тех времён, когда вы с Кабеллом были детьми, — напомнила я себе. Когда приходилось спать на улице в холод, мы жались друг к другу под одеялами, чтобы не замёрзнуть. И между мной и Эмрисом не было ничего такого, что могло бы сделать это чем-то большим.

Не было. А мне так холодно.

Чтобы он не увидел, как румянец разливается от шеи к ушам — и чтобы он, наконец, замолчал, — я повернулась на здоровый бок, отвернувшись от него, оставив место под импровизированным укрытием. Было нечестно держать всё тепло только при себе.

Он замер — и это вызвало предательский толчок в моём глупом сердце. Я уставилась в тёмные камни напротив, тело напряглось в ожидании, затаив дыхание. Пламя костра мерцало, будто солнце, скользящее за горизонт.

Послышался тихий шелест ткани. Я сделала глубокий вдох — как перед нырком — и куртки приподнялись, когда он скользнул под них за моей спиной, его тело устроилось рядом, плотно прижалось ко мне.

Жар окутал меня, как тёплый летний день, медленно проникая в каждое чувство, возвращая телу ощущение кожи вместо камня. Он придвинулся ближе, пока моя голова не оказалась под его подбородком, и я выдохнула дрожащим вздохом, когда одна из его безумно тёплых рук обвила мою талию.

— Так лучше? — спросил он едва слышно.

Я кивнула, закрывая глаза, чувствуя, как его сердце грохочет у меня за спиной. Его дыхание колыхнуло мои волосы, и по позвоночнику пробежала дрожь. Щёки залились жаром, когда тепло снова разлилось низом живота.

— Всё ещё мёрзнешь? — голос Эмриса гулко отозвался в его груди.

Его рука крепче сжала меня, и я положила свою ладонь поверх неё. Все мысли, каждая нервная клетка в теле сузились до точки, где моя обнажённая кожа касалась его. Длинные ноги переплелись с моими, будто им там и место. Когда его ладонь легла на мой живот, я поймала себя на мысли — чувствует ли он тот сладкий жар, что разливался внутри меня?

Я вдохнула глубоко, больше не слыша ничего, кроме грохота наших сердец, мчащихся в неизвестность. Я чувствовала себя почти пьяной от этого, от того, как его дыхание сбилось, когда я провела пальцем по вене на его руке, от запястья вверх. Никогда прежде у меня не было власти — кроме этой.

Это было бы безрассудно — повторить это. Настоящее безумие — позволить пальцу скользнуть дальше, через мягкие волоски, по его телу, как по карте в незнакомую страну. Я остановилась, когда нежная кожа под подушечками пальцев стала грубой. Изрезанной.

Эмрис прижал щеку к моим волосам.

— Я солгал тебе.

Шёпот. Тайна.

Я открыла глаза.

— Эти шрамы я получил не на задании, — прошептал он так тихо, что я едва расслышала сквозь грохот его сердца. Он выдыхал слова, словно сдирал их с самой души. — Их оставил мне мой отец.

Мне понадобился миг, чтобы осознать, что он сказал. Осторожно поджав раненую руку к себе, я перевернулась и отодвинулась от его груди, чтобы увидеть лицо.

— Что? — выдохнула я.

Жилы на его шее натянулись, когда он запрокинул голову и закрыл глаза. Шрам на коже снова перехватил дыхание.