Серебряная тоска

– Да, так что ж будет, если постичь каждый предмет по-настоящему?

– Не сам по себе, а... ну, в единстве со всем миром...

– Ну, так что ж будет-то тогда?

– Всё тогда будет!
– Я грохнул кулаком по столу.
– Тогда мы поймём, что стол - не просто стол. Увидим человека, который его сделал, увидим дерево, из которого он сделан, увидим лес, в котором это дерево росло...

– А потом - планету, на которой располагался этот лес, - ядовито подхватил Серёжка.

– Да! И планету.

– И весь космос, да?

– Да.

– А дальше что увидим?

– Увидим в космосе себя. И попробуем себя познать. Себя в мире и мир в себе.

– Колька, - сказал Серёжка, - Пушкину больше не наливать.

– Наливать, - рявкнул я.

– Ига, - Руслан приобнял меня за плечи, - ты чего? Даже я ещё трезвый.

– Да пойми ты, Русланчик!
– Я чуть не плакал.
– Мы все пытаемся запереться в свой маленький умишко, а от всеобъемлющего, Высшего Разума бежим, как от чумы.

Что ж мы за малодушные животные такие?

– Если б животные, - вздохнул Русланчик.
– Мы - люди.

Если бы мы были одни, я бы, наверное, поцеловал его. Русланчик единственный на свете понимал меня.

– Ага, так я и думал, - удовлетворённо кивнул Серёжка.
– Игорь Матушинский снова оседлал любимого конька. Слушай, этот твой Высший Разум под водку не очень-то идёт. Предпочитаю кильки. Даже не постигая их.

Колька заржал.

– Задай своему мерину овса, - хмуро буркнул я.

– Стремимся к высшему, оскрбляя ближнего?
– съязвил Серёжка.
– Ну-ну.

– Колька, извини, - сказал я.

– А за что?
– удивился Колька.

– Он извинит, извинит, - успокоил меня Серёжка.
– А теперь послушай, Игорёчек:

вот это стул, на нём сидят; вот это стол, за ним едят. Прочее меня не интересует - о столе во всяком случае.

– Сожалею, - сказал я.

– Впрочем, если тебе интересно знать, кто сострогал этот стол, могу сообщить - наш кладбищенский плотник, покойный, кстати. Скончался, выпив мебельного лаку.

Похоронен по месту работы. Чуть позже покажу его могилку. Ну что, приобщило ли это тебя к Высшему Разуму?

Я только рукой махнул.

– Правильно, - согласился Серёжка, - чего со мной, дураком, разговаривать.

Колька, наливай.

Колька опорожнил вторую бутылку и содрал закрутку с третьей. Руслан, пропустивший несколько кругов, на сей раз также подставил свой стакан.

– Напьёшься же, - предостерёг я его.

– Прикажешь эти разговоры трезвым выслушивать?

– О Высшем Разуме?

– О Пьяном Плотнике.

– Напились, - горько сказал Серёжка.
– Нет, Николай, нет у них, белокостных, нашей с тобой рабочей выучки.

– Да уж!
– Колька напыжился павлином.

– Сведём их, что ль, на свежий воздух?

Покрасневший от счастья Колька кивнул.

– Ну что, гопода.
– Серёжка отставил допитый стакан в сторону.
– Имею предложить вам небольшую экскурсию на свежий воздух, где вы ознакомитесь с красотами вверенного мне кладбища.

– Спасибо, - сказал я.
– Особого желания не испытываю.

– Присоединяйтесь, присоединяйтесь, господин поэт. Если уж вы обыкновенный стол удостоили таким интересом, зачем же пренебрегать бывшим человеческим материалом?

Пошли, пошли, скучно не будет.

Мы оделись - я с неохотой - и вышли из тёплой сторожки на холодный ноябрьский ветер, в который уже вплетались одинокие колкие снежинки. Экскурсовод Серёжка шёл впереди с мощным фонарём.

– Не бойтесь, - приговаривал он, - я не собираюсь показывать вам все надгробья.

Только своих фаворитов. Видите вон тот памятник в виде пропеллера? Пропеллер, между прочим настоящий, от самолёта. Неудачная посадка - зашёл по ветру. Сам же дурак, и виноват. И сорока не было. Жена осталась, детишки... Теперь скорбят надписью на памятнике. У нас тут всякие - и генералы, и композиторы, и алкоголики... Во, кстати.
– Он ткнул пальцем в скромную могилку, изрядно заросшую увядшим лопухом.
– Плотник мой. Тот Самый. Кузнецов Роман Петрович, 1931-1984. Уж пять лет, как помре. Жены-детей не имел, ухаживать за могилкой некому. Поставили за счёт кладбища как проработавшему на нём бессменно тридцать лет. Овладел ремеслом, в армию сходил - и сразу сюда. Надписей, естественно, никаких сами понимаете, глупо бы выглядело: "Незабвенному Роману Петровичу от скорбящей дирекции кладбища".

– Завязвывай, Серёжка, - поморщился Руслан.

– А чё?
– нахально удивился Серёжка.
– Я, между прочим, единственный, кто оказвает этой могилке хоть какие знаки внимания.

– Какие?

– А такие.
– Серёжка нагнулся, раздвинул рукою заросли лопуха и достал оттуда бутылку водки.
– Я её здесь всегда нычкую. Напарник Корнеич такая сука - хоть ты где в сторожке спрячь - через три стены учует, найдёт и выпьет. А Роман Петрович - тот уж больше ничего не пьет - после мебельного лаку завязал.

У меня, честно говоря, мороз прошёл по коже. Русланчик прижался ко мне и дрожал, как щенок. Даже Кольке, кажется, было не по себе.

– Ну что, пацаны.
– Серёжка содрал с бутылки закрутку.
– Выпьем прям здесь, прям из горла за упокой души Кузнецова Роман Петровича, 31-84?

– Ну тя на хер, - сказал я.
– Пошли, Руслан.

– Серёг, мож того её, в сторожке у тебя выпьем?
– робко спросил Колька.

– Как угодно. Я свою порцию выпиваю здесь.
– Серёжка приложился к бутылке и отпил ровно четверть.
– Спи спокойно, дорогой плотник.
– Он передал бутылку Кольке.
– Пей.

Колька взял бутылку и направился к сторожке. Мы с Русланом зашагали вслед, но не к сторожке, а на выход. Угрюмо распрощались с Колькой и покинули кладбище через те же центральные ворота.

Автобуса ждали молча - настроение было пакостным и разговаривать не хотелось.

Людей на остановке, кроме нас, не было - кому охота тащиться в кладбищенскую глушь в будний день по такой погоде. Наконец, автобус подошёл, мы зашли и сели у окошка друг против друга. Руслан прислонил голову к оконному стеклу, рассматривая невидимые снежинки. Двери закрылись, атобус тронулся. От встряски Русланчик слегка ударился головой о стекло, потёр ушибленное и почему-то глянул на меня с какой-то полувиноватой улыбкой. Я улыбнулся ему в ответ.

– Ничего, - сказал он, слегка коснувшись своею рукою моей, - сейчас приедем домой, гори оно всё огнём, и всё будет хорошо.

– Обязательно, - кивнул я. Слова вылетали из меня, точно сами по себе.
– Обязательно всё будет хорошо. Так хорошо, как нам с тобой и не снилось.

И действительно - нам пока и не снилось. Не снилось в последний вечер.

* * * - Кондрашов, Рябинин, Матушинский, Ибрагимов!
– Голос Зои Александровны трепетал от негодования.
– Лессе ву ля кляс!