Серебряные крылья

комочки: пять, шесть, и вот уже их несколько десятков. Это разрывы малокалиберных зениток.

Смотрю вниз. Мовчан делает левый боевой разворот, а под ним пятно черного дыма с пламенем.

Упал фашист, упал! Радостно становится после победы.

Виктор Сергеевич качает крыльями и разворачивается. Зенитки бьют непрерывно. Никак не

удается правильно установить подвижный лимб компаса, чтобы определить курс полета. От резких

эволюции плавающий лимб компаса крутится то в одну, то в другую сторону, и куда мы летим — не

имею никакого понятия.

Наконец обстрел прекращается, идем в нормальном горизонтальном полете. Но что это? Компас

показывает запад.

Мовчан покачивает крыльями и разворачивается на восток. А горючее? Хватит ли? А зенитки?

Опять идти через них?

Мовчан резко набирает скорость, я отстаю метров на двести. Командир идет ниже облаков: они

пристреляны зенитками, лучше идти ниже.

Снова комочки разрывов слева и справа впереди, снова маневр. Но вот Мовчан покачал с крыла на

крыло и резко пошел вверх. Понятно! Впереди небольшой просвет и «окно», через которое выглянуло

солнце.

Мовчан вошел в рвань облаков, пробил их и идет между слоями. Он хорошо виден впереди на

удалении двухсот — трехсот метров, не спускаю с него глаз. Но вот его самолет пропал в облаках.

Не удалось пробить весь слой, слишком маленькое было «окошко». Зенитки уже не бьют, но

командир потерян. Смотрю на приборы. Опыта полетов в облаках нет. Так, изредка, под шторкой, давали

нам в школе потренироваться.

Высота 1500 метров. Плотная облачность облепила самолет, словно вата. Пот льет ручьями, но, как

ни стараюсь, никак не могу удержать высоту, она все время падает, да и кренит влево непрерывно. Пять

минут показались вечностью, и я даже обрадовался, когда не вышел, а буквально вывалился из облаков в

правом развороте со снижением на высоте 600 метров.

Тушино. Перед посадкой заранее переключил подачу топлива на аварийный бачок. На посадку иду

через высокий берег Москвы-реки на город.

На земле Мовчан уже ждет меня, в глазах чуть-чуть просвечивает довольная искорка. Он рад, что я

добрался, условия для полета при моей подготовке были тяжелыми.

— Ну-с, как с горючим?

— Переключил на кругу.

— Хорошо, а шел где?

— Сколько мог — в облаках.

— А сколько точнее, десять, пятнадцать минут?

— Нет, около пяти.

— Да-с! Нужно потренировать тебя как-нибудь в облаках. Ну. а пока пошли на КП докладывать о

выполнении полета.

Вскоре возвратились на свой аэродром. Опять штурмовка, разведка, сопровождение

бомбардировщиков.

...Хорошо после трудного полета посидеть у сосны на теплом чехле. Отсюда видно, как взлетают

истребители на боевое задание. Туда, где ты только что был. Вот взлетает один, второй, третий

истребитель. Это Чуфаров вылетел за Каширу звеном. Но что это? Пошел «миг» на взлет и... мотор

обрезал. Мотор гудел, ревел и вдруг затих, а самолет, почти набрав взлетную скорость, вдруг уменьшил

ее и помчался прямо в лес. А в самолете Петя Токарев. Он был четвертым в звене Чуфарова...

«Тормоза, сильнее нажимай на тормоза». Но и тормоза не помогли. Хвост поднимался от

торможения, а самолет быстро приближался к лесу. Вот его носовая часть оказалась между деревьями,

потом и сам он с треском влез в гущу стволов. Посыпались подкошенные деревья и скрыли за собой

хвост самолета. «Все! Наверное, конец! Как же так, погибнуть на своем аэродроме!»

Со всех сторон к месту происшествия бегут техники, механики, мотористы. Я тоже срываюсь с

места. В конце пробитой просеки в 10—15 метрах от опушки леса стоял «миг», общипанный,

ободранный. Носовая часть смотрела вверх — в небо. Запомнился трехлопастный винт: загнутые его

концы напоминали метелку. А Петя Токарев стоял рядом невредимый. Его светлые волосы были влажны,

на лбу кровоточила ссадина — «поцеловался» с приборной доской. Легко отделался!

Отказ мотора на взлете. Виноват либо техник, либо летчик, если не прогрел мотор достаточно на

земле. Николаев вечером подробно разобрал эту аварию и потребовал от всех точно выполнять указания

по подготовке самолетов к вылету.

Вечером опять зашел Шведов. 25 ноября оставили Солнечногорск, 27-го немцы подошли к каналу

Москва — Волга и 28-го перешли его в районе Яхромы. Невесел был наш комиссар, но мы это скорее

чувствовали, чем видели. Перед уходом он рассказал о бессмертном подвиге панфиловцев.

Утром командир полка поставил Мовчану задачу на разведку. Пересекли Оку, углубились на юг.

Под нами станция Мордвес. Мовчан крутит самолет влево, вправо. Ни зениток, ни истребителей. Видно,

отстала авиация немцев.

В разведывательном полете командир ведет разведку, сличает карту с местностью, ориентируется.

А ведомый через десять — пятнадцать минут полета лишь в общем представляет, где находится. Трудно

смотреть за командиром, прикрывать его, выполнять неожиданный резкий маневр и следить за детальной

ориентировкой. А тем более вести разведку. Да это на сей раз и не вменяется в мою обязанность. Главное

— прикрыть командира и не отрываться от него.

Я и не отрываюсь, даже иногда заскакиваю вперед. В ответ вижу поднятый сжатый кулак.

Понятно! Сам переживаю ошибку.

Иногда кажется, что безнадежно отстал, тут командир приходит на помощь — выполняет разворот

в сторону, а ты не зевай: срезай круг — пристраивайся. Сложная премудрость, и дается она нелегко, но

уж когда далась, тогда и говорят — пара, звено слетаны.

Мордвес. Никогда бы не определил станцию, будучи ведомым. Километров двадцать восточнее (по

Каширской ветке) Серебряные Пруды, Узуново — станции, знакомые с детства. Между ними деревни