Серебряный век. Смешные стихи

Стилизованный осел

Голова моя – темный фонарь с перебитыми стеклами, С четырех сторон открытый враждебным ветрам. По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами, По утрам я хожу к докторам. Тарарам. Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности, Разрази меня гром на четыреста восемь частей! Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности, И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей. Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы, как сталь. Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется И вопит: «Не поэзия – шваль!» Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии, Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ, Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии, И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ. Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы! Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу. Кто не понял – невежда. К нечистому! Накося – выкуси. Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу… Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками, Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах, Зарифмую все это для стиля яичными смятками И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках…

Детям

Может быть, слыхали все вы – и не раз, Что на свете есть поэты? А какие их приметы, Расскажу я вам сейчас: Уж давным-давно пропели петухи… А поэт еще в постели. Днем шагает он без цели, Ночью пишет все стихи. Беззаботный и беспечный, как Барбос, Весел он под каждым кровом, И играет звонким словом, И во все сует свой нос. Он хоть взрослый, но совсем такой, как вы: Любит сказки, солнце, елки, — То прилежнее он пчелки, То ленивее совы. У него есть белоснежный, резвый конь, Конь Пегас, рысак крылатый, И на нем поэт лохматый Мчится в воду и в огонь… Ну так вот, – такой поэт примчался к вам: Это ваш слуга покорный, Он зовется «Саша Черный»… Почему? Не знаю сам. Здесь для вас связал в букет он, как цветы, Все стихи при свете свечки. До свиданья, человечки! — Надо чайник снять с плиты…

Крокодил

Я угрюмый крокодил И живу в зверинце. У меня от сквозняка Ревматизм в мизинце. Каждый день меня кладут В длинный бак из цинка, А под баком на полу Ставят керосинку. Хоть немного отойдешь И попаришь кости… Плачу, плачу целый день И дрожу от злости… На обед дают мне суп И четыре щуки: Две к проклятым сторожам Попадают в руки. Ах, на нильском берегу Жил я без печали! Негры сцапали меня, С мордой хвост связали. Я попал на пароход… Как меня тошнило! У! Зачем я вылезал Из родного Нила?.. Эй, ты, мальчик, толстопуз, — Ближе стань немножко… Дай кусочек откусить От румяной ножки!

Балбес

За дебоши, лень и тупость, За отчаянную глупость Из гимназии балбеса Попросили выйти вон… Рад-радешенек повеса, Но в семье и плач и стон… Что с ним делать, ради неба? Без занятий идиот За троих съедает хлеба, Сколько платья издерет!.. Нет в мальчишке вовсе прока — В свинопасы разве сдать И для вящего урока Перед этим отодрать? Но решает мудрый дядя, Полный в будущее веры, На балбеса нежно глядя: «Отдавайте в… офицеры… Рост высокий, лоб покатый, Пусть оденется в мундир — Много кантов, много ваты, Будет бравый командир!» Про подобные примеры Слышим чуть не каждый час. Оттого-то офицеры Есть прекрасные у нас…

Пластика

Из палатки вышла дева В васильковой нежной тоге, Подошла к воде, как кошка, Омочила томно ноги И медлительным движеньем Тогу сбросила на гравий, — Я не видел в мире жеста Грациозней и лукавей! Описать ее фигуру — Надо б красок сорок ведер… Даже чайки изумились Форме рук ее и бедер… Человеку же казалось, Будто пьяный фавн украдкой Водит медленно по сердцу Теплой бархатной перчаткой. Наблюдая хладнокровно Сквозь камыш за этим дивом, Я затягивался трубкой В размышлении ленивом: Пляж безлюден, как Сахара, — Для кого ж сие творенье Принимает в море позы Высочайшего давленья? И ответило мне солнце: «Ты дурак! В яру безвестном Мальва цвет свой раскрывает С бескорыстием чудесным… В этой щедрости извечной Смысл божественного свитка… Так и девушки, мой милый, Грациозны от избытка». Я зевнул и усмехнулся… Так и есть: из-за палатки Вышел хлыщ в трико гранатном, Вскинул острые лопатки. И ему навстречу дева Приняла такую позу, Что из трубки, поперхнувшись, Я глотнул двойную дозу…

Парижские частушки

Эх ты, кризис, чертов кризис! Подвело совсем нутро… Пятый раз даю я Мишке На обратное метро. Дождик прыщет, ветер свищет, Разогнал всех воробьев… Не пойти ли мне на лекцию «Любовь у муравьев»? Разоделась я по моде, Получила первый приз: Сверху вырезала спину И пришила шлейфом вниз. Сена рвется, как кобыла, Наводненье до перил… Не на то я борщ варила, Чтоб к соседке ты ходил! Трудно, трудно над Монмартром В небе звезды сосчитать, А еще труднее утром По будильнику вставать!.. У меня ли под Парижем В восемь метров чернозем: Два под брюкву, два под клюкву, Два под садик, два под дом. Мой сосед, как ландыш, скромен, Чтобы черт его побрал! Сколько раз мне брил затылок, Хоть бы раз поцеловал… Продала тюфяк я нынче; Эх ты, голая кровать! На «Записках современных» Очень жестко будет спать. Мне шофер в любви открылся — Трезвый, вежливый, не мот. Час катал меня вдоль Сены — За бензин представил счет. Для чего позвали в гости В симпатичную семью? Сами, черти, сели в покер, А я чай холодный пью. Я в газетах прочитала: Ищут мамку в Данию. Я б потрафила, пожалуй, Кабы знать заранее… Посулил ты мне чулки — В ручки я захлопала… А принес, подлец, носки, Чтоб я их заштопала. В фильме месяц я играла — Лаяла собакою… А теперь мне повышенье: Лягушонком квакаю. Ни гвоздей да ни ажанов, Плас Конкорд – как океан… Испужалась, села наземь, Аксидан так аксидан! Нет ни снега, нет ни санок, Без зимы мне свет не мил. Хоть бы ты меня мороженым, Мой сокол, угостил… Милый год живет в Париже — Понабрался лоску: Всегда вилку вытирает Об свою прическу. На камине восемь килек — День рожденья, так сказать… Кто придет девятым в гости, Может спичку пососать… Пароход ревет белугой, Башня Эйфеля в чаду… Кто меня бы мисс Калугой Выбрал в нонешнем году!

Бал в женской гимназии

1

Пехотный Вологодский полк Прислал наряд оркестра. Сыч-капельмейстер, сивый волк, Был опытный маэстро. Собрались рядом с залой в класс, Чтоб рокот труб был глуше. Курлыкнул хрипло медный бас, Насторожились уши. Басы сверкнули вдоль стены, Кларнеты к флейтам сели, — И вот над мигом тишины Вальс томно вывел трели… Качаясь, плавные лады Вплывают в зал лучистый, И фей коричневых ряды Взметнули гимназисты. Напев сжал юность в зыбкий плен, Что в мире вальса краше? Пусть там сморкаются у стен Папаши и мамаши… Не вся ли жизнь – хмельной поток Над райской панорамой? Поручик Жмых пронесся вбок С расцветшей классной дамой. У двери встал, как сталактит, Блестя иконостасом, Сам губернатор Фан-дер-Флит С директором Очкасом: Директор – пресный, бритый факт, Гость – холодней сугроба, Но правой ножкой тайно в такт Подрыгивают оба. В простенке – бледный гимназист, Немой Монблан презренья. Мундир до пяток, стан, как хлыст, А в сердце – лава мщенья. Он презирает потолок, Оркестр, паркет и люстры, И рот кривится поперек Усмешкой Заратустры. Мотив презренья стар, как мир… Вся жизнь в тумане сером: Его коричневый кумир Танцует с офицером!

2

Антракт. Гудящий коридор, Как улей, полон гула. Напрасно классных дам дозор Скользит чредой сутулой. Любовь влетает из окна С кустов ночной сирени, И в каждой паре глаз весна Поет романс весенний. Вот даже эти, там и тут, Совсем еще девчонки, Ровесников глазами жгут И теребят юбчонки. Но третьеклассники мудрей, У них одна лишь радость: Сбежать под лестницу скорей И накуриться в сладость… Солдаты в классе, развалясь, Жуют тартинки с мясом; Усатый унтер спит, склонясь Над геликоном-басом. Румяный карлик-кларнетист Слюну сквозь клапан цедит. У двери – бледный гимназист И розовая леди. «Увы! У женщин нет стыда… Продать за шпоры душу!» Она, смеясь, спросила: «Да?», Вонзая зубы в грушу… О, как прелестен милый рот Любимой гимназистки, Когда она, шаля, грызет Огрызок зубочистки! В ревнивой муке смотрит в пол Отелло-проповедник, А леди оперлась на стол, Скосив глаза в передник. Не видит? Глупый падишах! Дразнить слепцов приятно. Зачем же жалость на щеках Зажгла пожаром пятна? Но синих глаз не укротить, И сердце длит причуду: «Куда ты?» – «К шпорам». — «Что за прыть?» — «Отстань! Хочу и буду».

3

Гремит мазурка – вся призыв. На люстрах пляшут бусы. Как пристяжные, лбы склонив, Летит народ безусый. А гимназистки-мотыльки, Откинув ручки влево, Как одуванчики легки, Плывут под плеск напева. В передней паре дирижер, Поручик Грум-Борковский, Вперед плечом, под рокот шпор Беснуется чертовски. С размаху на колено встав, Вокруг обводит леди И вдруг, взметнувшись, как удав, Летит, краснее меди. Ресницы долу опустив, Она струится рядом, Вся – огнедышащий порыв С лукаво-скромным взглядом… О ревность, раненая лань! О ревность, тигр грызущий! За борт мундира сунув длань, Бледнеет классик пуще. На гордый взгляд – какой цинизм! — Она, смеясь, кивнула… Юнец, кляня милитаризм, Сжал в гневе спинку стула. Домой?.. Но дома стук часов, Белинский над кроватью, И бред полночных голосов, И гул в висках… Проклятье! Сжав губы, строгий, словно Дант, Выходит он из залы. Он не армейский адъютант, Чтоб к ней идти в вассалы!.. Вдоль коридора лунный дым И пар неясных пятна, Но пепиньерки мчатся к ним И гонят в зал обратно. Ушел бедняк в пустынный класс, На парту сел, вздыхая, И, злясь, курил там целый час Под картою Китая.

4

С Дуняшей, горничной, домой Летит она, болтая. За ней вдоль стен, укрытых тьмой, Крадется тень худая… На сердце легче: офицер Остался, видно, с носом. Вон он, гремя, нырнул за сквер Нахмуренным барбосом. Передник белый в лунной мгле Змеится из-под шали. И слаще арфы – по земле Шаги ее звучали… Смешно! Она косится вбок На мрачного Отелло. Позвать? Ни-ни. Глупцу – урок, Ей это надоело! Дуняша, юбками пыля, Склонясь, в ладонь хохочет, А вдоль бульвара тополя Вздымают ветви к ночи. Над садом – перья зыбких туч. Сирень исходит ядом. Сейчас в парадной щелкнет ключ, И скорбь забьет каскадом… Не он ли для нее вчера Выпиливал подчасник? Нагнать? Но тверже топора Угрюмый восьмиклассник: В глазах – мазурка, адъютант, Вертящиеся штрипки, И разлетающийся бант, И ложь ее улыбки… Пришли. Крыльцо – как темный гроб, Как вечный склеп разлуки. Прижав к забору жаркий лоб, Сжимает классик руки. Рычит замок, жестокий зверь, В груди – тупое жало. И вдруг… толкнув Дуняшу в дверь, Она с крыльца сбежала. Мерцали блики лунных струй И ширились все больше. Минуту длился поцелуй! (А может быть, и дольше).

Волшебник

«Я сейчас, дядя Саша, – хотите? — Превращу вас в кота… Вы рукав своей куртки ловите Вместо хвоста, И тихонько урчите, — Потому что вы кот, И, зажмурив глазки, лижите Свой пушистый живот… Я поставлю вам на пол блюдце С молоком, — Надо, дядя, вот так изогнуться И лакать языком. А потом я возьму вас в охапку, Вы завьетесь в клубок, как удав, — Оботру я усы вам тряпкой, И вы скажете: «Мяв!» А кота, настоящего Пышку, Превращу я – хотите? – в вас. Пусть, уткнувшись мордою в книжку, Просидит целый час… Пусть походит по комнатам вяло, Ткнется рыльцем в стекло И, присев к столу, из бокала Вынет лапкой стило… Сам себе язык он покажет, Покачается, как пароход, — А потом он кляксу размажет, Папироску в угол швырнет И, ко мне повернувшись, скажет: „Не бурчи, бегемот!..“» Но в ответ на мальчишкины бредни Проворчал я: «Постой!.. Я и сам колдун не последний, — Погоди, золотой! За такое твое поведенье Наступлю я тебе на мозоль: Вот сейчас рассержусь – и в мгновенье Превращу тебя в моль… Над бокалом завьешься ты мошкой — Перелет, пируэт, — Вмиг тебя я прихлопну ладошкой, И, ау, – тебя нет! Кот лениво слижет с ладони Бледно-желтую пыль И раскинет живот на балконе, Вскинув хвост, как ковыль…» Ты надулся: «Какой вы несносный! Я за это…» Ты топнул и встал: «Превращу я вас в дым папиросный…» Но, смеясь, я сказал: «Опоздал!»