Серебряный век. Смешные стихи

Европеец

В трамвае, набитом битком, — Средь двух гимназисток, бочком, Сижу в настроенье прекрасном. Панама сползает на лоб. Я – адски пленительный сноб В накидке и в галстуке красном. Пассаж не спеша осмотрев, Вхожу к «Доминику», как лев, Пью портер, малагу и виски. По карте, с достоинством ем Сосиски в томате и крем, Пулярку и снова сосиски. Раздуло утробу копной… Сановный швейцар предо мной Толкает бесшумные двери. Умаявшись, сыт и сонлив, И руки в штаны заложив, Сижу в Александровском сквере. Где б вечер сегодня убить? В «Аквариум», что ли, сходить? Иль, может быть, к Мэри слетаю? В раздумье на мамок смотрю, Вздыхаю, зеваю, курю И «Новое время» читаю… Шварц, Персия, Турция… Чушь! Разносчик! Десяточек груш… Какие прекрасные грушки! А завтра в двенадцать часов На службу явиться готов, Чертить на листах завитушки. Однако: без четверти шесть. Пойду-ка к «Медведю» поесть, А после – за галстуком к Кнопу. Ну как в Петербурге не жить? Ну как Петербург не любить Как русский намек на Европу?

Вешалка дураков

1

Раз двое третьего рассматривали в лупы И изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был в том, Что тот, кого они признали дураком, Был умницей, – они же были глупы.

2

«Кто этот, лгущий так туманно, Неискренно, шаблонно и пространно?» – «Известный мистик N, большой чудак». – «Ах, мистик? Так… Я полагал – дурак».

3

Ослу образованье дали. Он стал умней? Едва ли. Но раньше, как осел, Он просто чушь порол, А нынче – ах, злодей — Он, с важностью педанта, При каждой глупости своей Ссылается на Канта.

4

Дурак рассматривал картину: Лиловый бык лизал моржа. Дурак пригнулся, сделал мину И начал: «Живопись свежа… Идея слишком символична, Но стилизовано прилично». (Бедняк скрывал сильней всего, Что он не понял ничего).

5

Умный слушал терпеливо Излиянья дурака: «Не затем ли жизнь тосклива, И бесцветна, и дика, Что вокруг, в конце концов, Слишком много дураков?» Но, скрывая желчный смех, Умный думал, свирепея: «Он считает только тех, Кто его еще глупее, — «Слишком много» для него… Ну, а мне-то каково?»

6

Дурак и мудрецу порою кровный брат: Дурак вовек не поумнеет, Но если с ним заспорит хоть Сократ, — С двух первых слов Сократ глупеет!

7

Пусть свистнет рак, Пусть рыба запоет, Пусть манна льет с небес, — Но пусть дурак Себя в себе найдет — Вот чудо из чудес!

Герой

На ватном бюсте пуговки горят, Обтянут зад цветной диагональю, Усы как два хвоста у жеребят, И ляжки движутся развалистой спиралью. Рукой небрежной упираясь в талью, Вперяет вдаль надменно-плоский взгляд И, всех иных считая мелкой швалью, Несложно пыжится от головы до пят. Галантный дух помады и ремней… Под козырьком всего четыре слова: «Pardon!», «Mersi!», «Канашка!» и «Мерзавец!». Грядет, грядет! По выступам камней Свирепо хляпает тяжелая подкова — Пар из ноздрей… Ура, ура! Красавец.

Интеллигент

Повернувшись спиной к обманувшей надежде И беспомощно свесив усталый язык, Не раздевшись, он спит в европейской одежде И храпит, как больной паровик. Истомила Идея бесплодьем интрижек, По углам паутина ленивой тоски, На полу вороха неразрезанных книжек И разбитых скрижалей куски. За окном непогода лютеет и злится… Стены прочны, и мягок пружинный диван. Под осеннюю бурю так сладостно спится Всем, кто бледной усталостью пьян. Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету, Отчего ты так страшно и тупо устал? За несбыточным счастьем гонялся по свету, Или, может быть, землю пахал? Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды, Монотонные звуки уныло текут: «Брат! Одну за другой хоронил я надежды, Брат! От этого больше всего устают. Были яркие речи и смелые жесты И неполных желаний шальной хоровод. Я жених непришедшей прекрасной невесты, Я больной, утомленный урод». Смолк. А буря все громче стучалась в окошко. Билась мысль, разгораясь и снова таясь. И сказал я, краснея, тоскуя и злясь: «Брат! Подвинься немножко».

Кому что нравится

«Эй, смотри – у речки Сняли кожу человечки!» — Крикнул чижик молодой. Подлетел и сел на вышке, — Смотрит: голые детишки С визгом плещутся водой. Чижик клюв раскрыл в волненьи, Чижик полон удивленья: «Ай, какая детвора! Ноги – длинные болталки, Вместо крылышек – две палки, Нет ни пуха, ни пера!» Из-за ивы смотрит заяц И качает, как китаец, Удивленной головой: «Вот умора! Вот потеха! Нет ни хвостика, ни меха… Двадцать пальцев! Боже мой…» А карась в осоке слышит, Глазки выпучил и дышит: «Глупый заяц, глупый чиж!.. Мех и пух, скажи, пожалуй… Вот чешуйки б не мешало! Без чешуйки, брат, шалишь!»

Анархист

Жил на свете анархист, Красил бороду и щеки, Ездил к немке в Териоки И при этом был садист. Вдоль затылка жались складки На багровой полосе. Ел за двух, носил перчатки — Словом, делал то, что все. Раз на вечере попович, Молодой идеалист, Обратился: «Петр Петрович, Отчего вы анархист?» Петр Петрович поднял брови И, багровый, как бурак, Оборвал на полуслове: «Вы невежа и дурак».

В гостях

(Петербург)

Холостой стаканчик чаю (Хоть бы капля коньяку), На стене босой Толстой. Добросовестно скучаю И зеленую тоску Заедаю колбасой. Адвокат ведет с коллегой Специальный разговор. Разорвись – а не поймешь! А хозяйка с томной негой, Устремив на лампу взор, Поправляет бюст и брошь. «Прочитали Метерлинка?» – «Да. Спасибо, прочитал…» – «О, какая красота!» И хозяйкина ботинка Взволновалась, словно в шквал. Лжет ботинка, лгут уста… У рояля дочь в реформе, Взяв рассеянно аккорд, Стилизованно молчит. Старичок в военной форме Прежде всех побил рекорд — За экран залез и спит. Толстый доктор по ошибке Жмет мне ногу под столом. Я страдаю и терплю. Инженер зудит на скрипке. Примирясь и с этим злом, Я и бодрствую, и сплю. Что бы вслух сказать такое? Ну-ка, опыт, выручай! «Попрошу… еще стакан»… Ем вчерашнее жаркое, Кротко пью холодный чай И молчу, как истукан.

Зеркало

Кто в трамвае, как акула, Отвратительно зевает? То зевает друг-читатель Над скучнейшею газетой. Он жует ее в трамвае, Дома, в бане и на службе, В ресторанах и в экспрессе, И в отдельном кабинете. Каждый день с утра он знает, С кем обедал Франц-Иосиф И какую глупость в Думе Толстый Бобринский сморозил… Каждый день, впиваясь в строчки, Он глупеет и умнеет: Если автор глуп – глупеет, Если умница – умнеет. Но порою друг-читатель Головой мотает злобно И ругает, как извозчик, Современные газеты. «К черту! То ли дело Запад И испанские газеты…» (Кстати – он силен в испанском, Как испанская корова.) Друг-читатель! Не ругайся, Вынь-ка зеркальце складное. Видишь – в нем зловеще меркнет Кто-то хмурый и безликий? Кто-то хмурый и безликий, Не испанец, о, нисколько, Но скорее бык испанский, Обреченный на закланье. Прочитай: в глазах-гляделках Много ль мыслей, смеха, сердца? Не брани же, друг-читатель, Современные газеты…

Лавочка

– К нам, к нам! Вот свежий мадаполам, Соска для медвежонка, Бритва для вашего ребенка, Самые модные сосиски И кукольные зубочистки… – Барыня-сударыня! Не торгуйтесь, ей-богу… У нас такие налоги. Корсет – три франка. Вы – южная американка? Уступаю за шесть. Мишка, заверни покупку… Предложи ей присесть, Поправь ей юбку, Подвинь плевательницу, — Она выгодная покупательница. – Халву руками не трогать! Покажите ваш ноготь… Большой – и делает гадости, Лезет лапами в сладости… Угодно морской монокль? Заменяет бинокль. Примерьте за ширмой. Раскройте глаз: Как раз! Модно и просто И вполне для вашего роста. – Ма-ма! Дядя Карпуша Съел даром две груши… Дай ему по рукам… Срам! – Здравствуйте, мальчик… Это китайский пенальчик Для собирания мух, Это копилка-петух, — Не бьется, не рвется! Глупый! Смеется… Ах, так! Недоверие… Мишка, встань на прилавок, — Покажи ему новую серию Детских слюнявок.