Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом
Шрифт:
Полковник Владимир Силкин уверен, что, пройди поэт непосредственно суровую фронтовую школу, – его творчество, может быть, заиграло бы совсем другими красками: «Если бы забрали молодого Серёжу Есенина в действующую армию, на фронт, наверное, всё по-другому бы сложилось у Сергея. Практически целый год Есенин служил в этом поезде – всё видел: страдания, боль, смерть, слышал рассказы о войне. Но как-то в стихах и не отразилось ничего. Мимо него всё как-то прошло!»
Кстати, этот парадокс отмечают многие из опрошенных нами. Подобное недоумение высказал и Евгений Рачин: «Важно отметить, что у Есенина почти нет стихов о Первой мировой войне, и это кажется удивительным. Маяковский, Александр Блок, крестьянский поэт Пётр Орешин, Николай Гумилёв, Сергей Городецкий откликнулись
Может, и правы те, кто уверяет, что Есенин эстетически не мог принять все те ужасы войны, с которыми хоть и опосредованно, но столкнулся. Слишком большой шок, сильные страдания… Да и вообще: неэстетично и непоэтично, особенно для совсем ещё юного взгляда, описывать раны, кровь, гной, ампутации… Опять же – больничные судна, которые ему довелось выносить за тяжелоранеными. Как не понять его бегство в народность, фольклоризм, в чистую эстетику поэтического слога!
Конечно, если бы повоевал Есенин в окопах, получил бы несколько ранений, «Георгия» на грудь за храбрость (но не отдал бы жизнь за Отчизну, а вернулся с фронта героем) – возможно, стяжал бы по праву почётное место в бодром строю литераторов, отличившихся в ратном служении да в кровавых битвах. Но это – уже совсем другой Есенин, а история, как известно, сослагательного наклонения не имеет. Наш герой выбрал для себя иной путь в Вечность!
Владимир Силкин: «Я приезжал в родовое имение Кайсаровых, на открытие мемориальной доски, в село Чирково Ряжского района Рязанщины – в честь трёх родных братьев, которые участвовали в войне 1812-го года. При этом – они все пошли добровольцами. В этом селе похоронен младший брат, Андрей, первый контрпропагандист русской армии, начальник походной типографии у Кутузова. И можно долго перечислять писателей и других деятелей культуры, участников войны 1812-го года: Константин Батюшков, Модест Богданович, Александр Висковатов, Сергей Волконский, Пётр Вяземский, Сергей Глинка, Фёдор Глинка, Александр Голицын, Василий Жуковский, Денис Давыдов. И даже Надежда Дурова, прозаик и первая в России женщина-офицер. А ещё есть и партизаны – Зотов, Зарин, Ивановский, Лобенков… Целый список у меня. Жаль, что поэта Сергея Есенина трудно отнести к беззаветным защитникам Отечества!»
Согласен, можно и пожалеть, конечно, что Есенина со столь явной неохотой приписывают к поэтам-воинам, но… таков сознательный выбор поэта! Не бегал ведь от призыва, не дезертировал, не отсиживался в беззаботных «заграницах», не занимался революционно-разлагающей агитацией в войсках. Служил как умел. И вполне достойно, кстати. Тем более что ни на миг нельзя забывать: главный в жизни объект есенинского служения – литература. И с этим вряд ли кто станет спорить!
(Справедливости ради следует упомянуть, что не такой уж безоблачной получилась у поэта служба. В этой связи Сергей Сибирцев даже просит привести хорошо известное исследователям письмо Есенина, которое тот написал из своей санитарной части – в конце 1916 года – издателю журнала «Радуница» Аверьянову: «Положение моё скверное. Хожу отрёпанный, голодный как волк, а кругом всё подтягивают. Сапоги каши просят, требуют, чтоб был как зеркало, но совсем почти невозможно. Будьте, Михаил Васильевич, столь добры, выручите из беды, пришлите рублей 35…» Согласен: далековато как-то до радужной картины!)
Но зато на литературном поприще у Есенина как раз намечались заметные сдвиги. Ещё бы немного, и он вполне мог стать классическим «придворным поэтом». Во всяком случае, получил бы высочайшие преференции.
Елена Самоделова: «Полковник Ломан считался поклонником изящных искусств, поэтому часто брал Есенина с собой. И вскоре молодой поэт уже посещает императорскую семью, читает стихи царевнам, посещает Марфо-Мариинскую обитель в Москве. То есть: с одной стороны, – идёт воинская служба, а с другой стороны, – литературная деятельность Есенина вполне успешно продолжается. Если бы государство не развалилось в тот момент, он мог бы вполне удачно, даже с определёнными дивидендами, вернуться к гражданской жизни, и всё складывалось бы очень хорошо».
При этом Есенин успешно эксплуатировал тот удачный образ «крестьянского паренька», в который так к месту вжился. И до него в косоворотке и шароварах читались стихи по литературным салонам. Но одно дело – кряжистый, обременёнными прожитыми годами Николай Клюев, а другое – наивный крестьянский паренёк с лучистыми голубыми глазами. Уверен, дамы умилялись, зардевшись. Их кавалеры хмурились, но завидовали: всё же очень органично и трогательно смотрелась эта форма подачи стиха, пусть с использованием запрещённого приёма, давящего на сентиментальность.
Дмитрий Дарин: «Глупо отрицать, что Есенин – хитрован, с крестьянской смекалкой. Я собрал хорошую есенинскую библиотеку, читал очень много воспоминаний о поэте. Многие упоминали, как Есенин говорил: мол, “пусть каждый думает, что это именно он ввёл меня в литературу”. Где-то он даже говорил, что главное – это “дурачком прикинуться”. Поэтому и не протестовал, когда Клюев стал делать из него ряженого и водить по салонам и когда Гиппиус посмотрела на него через лорнет и сказала: “Чего вы в валенках и чего кривляетесь?” Но тут надо понимать: Есенин прямо из деревни, человек в чужой среде, пошёл в университет повышать образование. Первое стихотворение, “Берёза”, еле-еле напечатали. Не зная никого, Есенин наудачу поехал в Питер, там встретился с Блоком… Ну а дальше уже поэт признал поэта, дал ему направляющие рельсы – хотя дальше как-то “цепляться” надо было всё равно самому».
Думаю, что «ряженый» период можно смело отнести к вынужденным. Раз стоит такая непростая задача: всеми правдами-неправдами «зацепиться» за литературную стезю. «Цепляться» – не от назойливости или собственной несостоятельности, но исключительно чтобы привлечь к себе внимание, заинтересовать. А все остальные цели, думаю, на тот момент отошли на второй план.
Насчёт «ряженого» Есенина, его тяги к стилизации, биографического приукрашивания, даже в определённой степени мимикрии, говорилось много. И не только современными исследователями, но и многими современниками Есенина. Поэт слышал подобные упрёки при жизни. Правда, при его известной артистичности, едва ли сокрушался по этому поводу. Ведь литература – одна из немногих областей, где мистификация не только не осуждается, но и приветствуется. А успешная литературная мистификация порой даже считается большой удачей автора.
Михаил Айвазян: «Как тут не вспомнить хорошо придуманную Есениным историю про якобы крестьянского паренька… На самом деле уже в 13 лет Есенин впервые объявился в Москве! А здесь, во второй российской столице, столько присутствовало игры, столько позёрства! Поменьше, конечно, чем в Петербурге, но всё же! Вокруг такой особый интерес к представителям из народа, которые, с точки зрения представителей Серебряного века, несут чистые, не замутнённые капитализмом идеи. Хорошо известен рассказ о том, как Есенин с Клюевым в мужицкой одежде пришли колоть дрова к Сергею Городецкому, известному в то время поэту, и, когда кололи дрова, стали читать стихи. Городецкий услышал и побежал к Александру Блоку с рассказом о необыкновенных поэтах из народа. А ведь при этом Николай Клюев читал в подлиннике на немецком Иммануила Канта. И даже комментарий к Канту писал… У Есенина – так же: за плечами учительские курсы и университет Шанявского… Он вовсе не был этаким полуграмотным пастушком, сельским пареньком. Работая в типографии, он усердно изучал книги, выходившие в разных издательствах, которые печатали там свои издания. В это время как раз вышел трёхтомник Афанасьева “Воззрения древних славян на природу”. В этом широко известном издании собраны многие мифологические славянские сюжеты, скрытые в творчестве Есенина».
Удачно найденный образ уже давал свои плоды, но дальше что-то пошло не так. Вмешалась история: закончилась мировая война, незадолго до этого ушла в небытие правящая царская династия. Начались новые, революционные времена. А вместе с ними – новые творческие заботы и чаяния.
Глава V. Новокрестьянские поэты, футуристы, имажинисты… Лапти, хромовые сапоги, лаковые штиблеты…
Когда заходит речь о «предтечах» Есенина, о наиболее значимых друзьях из его окружения, оказавших влияние на его творчество, – всегда всплывает фамилия «Клюев». Иногда заявляют лишь о некоем «дежурном симбиозе»: два поэта, эксплуатирующих «народный» имидж, удачно нашли друг друга.