Серые розы Роннебю

Поправив висевшие на цепочки очки, хозяйка принялась отмерять в медный таз муку и сахар. Взбивая жидкий мед так, что брызги разлетались по новенькому голубому кафелю, она представляла себе лицо соседских кумушек, когда на воскресной трапезе будет красоваться тарелка с ее фирменными пряниками на вафельных коржах. Вкусно, ум отъешь! Если он имеется, конечно.

С тех пор, как на службу поступил молодой пастор, между хозяйками Роннебю шло негласное соревнование. Каждая норовила отличиться, приготовив выпечку по своему вкусу. В прошлое воскресенье отец Себастьян похвалил овсяное печенье жены мясника. Ясное дело, пожалел, он ведь такой весь из себя вежливый. А та и рада: уж так улыбалась во всю вставную челюсть, что Мадлен за всю трапезу не смогла проглотить ни кусочка. И ладно бы похвалили Ноэль или жену садовника: им обеим половина Роннебю завидовала белой завистью. Но чтобы ее обошла какая-то рябая баба, всего с год назад обосновавшаяся в их городе с мужем и не умеющая толком поджарить яичницу? Нет уж, такого удара по самолюбию Мадлен стерпеть ну никак не могла.

Месить до изнеможения – гласил рецепт, и тетя Мадлен месила и месила, покуда наконец бесформенная масса не превратилась в упругое, податливое тесто. Теперь ему еще предстояло настояться пару часов. Будь это Рождество, пряники и вовсе следовало бы готовить с июля, чтобы вкус получился более насыщенным.

Накрыв тесто кухонным полотенцем, хозяйка тяжело опустилась в кресло и прихлебнула сладкий чай. Сколько же мороки. Теперь осталось разузнать, какие вафли предпочитает преподобный, с лимоном или же с щепоткой корицы? А какой глазурью полить сверху всю эту красоту, просто из сахара или же стоит разориться еще и на полфунта какао?

***

На еде экономить нельзя, – любила повторять бабушка. И даже в тяжелые времена, когда погиб отец и им всем пришлось несладко, к ужину на столе обязательно стояла плетеная корзинка с горячими булочками, только что из печи, а самая обыкновенная картошка с луком наряжалась то в чесночный соус с колечками зеленого лука, то в морковную подливку с острой ноткой красного перца. Конечно, тогда Кёрстен была еще слишком мала и мало что запомнила. Но от рассказов бабушки прошлое словно наяву вставало перед глазами, пахнущее гарью и старыми фотографиями из семейного альбома.

Постепенно шрамы от войны понемногу затянулись, и жизнь в Роннебю наладилась. Вот и сегодня к ужину в плите жарилась обсыпанная сушеной зеленью курица с ломтиком лимона, в высоком графине настаивался компот из груш, а кухонный стол был весь белым от муки.

– Ну-ка, попробуй теперь сама.

На Кёрстен необычайной красоты фартук с оборками и такая же шапочка, чтобы ни один волосок не упал в тесто. Старательно высунув язык, она пытается раскатать тугое тесто – но скалка не слушается и норовит увильнуть в сторону.

– Нечего, еще научишься. Давай, вырезай кружочки, – скалка сменяется стеклянной рюмкой с ободком из колосьев, и вскоре из-под рук Кёрстен гурьбой выбегают маленькие разномастные пельмешки с начинкой из капусты, зеленого лука и картофельного пюре. У кого-то шляпка съехала набекрень, у другого положенный шовчик пришелся не посередине, а наискосок, но в целом, если отварить их в наваристом бульоне и подать с густой домашней сметаной, получится очень вкусно.

Полосатая Никса, которая давно уже перестала быть просто кошкой и даже заимела постоянное место на лоскутной подушке на подоконнике, щурила ярко-зеленые глаза и одобрительно принюхивалась к запахам. Для нее в отдельной кастрюльке варилась уха из рыбьих хвостов – как говорится, у каждого свои вкусы.

Сегодня уже пятница. Обычно Кёрстен ждала этого дня с нетерпением, ведь бабушка всегда старалась испечь что-то особенное. Вот и сегодня на противне красовались песочные рогалики и розочки из сдобного теста, щедро посыпанные маком и сахаром. Ничего, пусть фру Росен немного поспит, глядишь, нашей Хельге будет меньше работы, – посмеивается бабушка. Да уж, послушать сестру, так ее целыми днями заставляют чистить серебро, натирать паркет в главном зале – зачем, если там все равно никого нет? – и в любую погоду стирать белье в огромной лохани на заднем дворе.

Кёрстен с тоской посмотрела в окно, за которым с самого утра моросил противный мелкий дождик. Стрелка часов уже перешагнула отметку с потемневшей десяткой, и скоро нужно было отправляться в Росенхольм, или замок Серых роз, как его называли между собой горожане. Розы там и вправду росли, всех цветов, а само поместье в любую погоду казалось серым и неприветливым.

Пару лет назад, когда сестра только начала работать горничной, Хельга страшно пугалась огромного пустого дома, плакала и просилась домой. Но Кёрстен тогда много болела и нужны были деньги. Каждый раз, когда Кёрстен об этом думает, ей становится страшно жаль Хельгу и хочется разбогатеть, чтобы ни сестре, ни матери не приходилось так много работать. Те бусы, кстати, она на всякий случай показала местному ювелиру. Приладив свой монокуляр, господин Никвист, которого все в городке за глаза и в глаза звали Одноглазым Ником за привычку чуть прищуривать левый глаз, долго-долго рассматривал снежные кристаллики.

– Увы, обычное стекло, – со вздохом признал он, когда все до единой тридцать две бусины были тщательно исследованы со всех сторон. – Однако же, странно, что ты нашла их в лесу. Может, какая-нибудь деревенская красотка оборонила ожерелье?

Но никто в городе не объявлял о пропаже драгоценностей – по крайней мере, за последние лет пятьдесят, как ей сказали в бюро находок. Так что найденные в лесу сокровища Кёрстен честно оставила себе и рассказала маме все как есть, без утайки. Вместе с бабушкой мама долго перебирала сверкающие бусины и даже согласилась сделать Кёрстен на Рождество маленькую корону из фольги. Правда, когда девочка проболталась о странном незнакомце с серебряной тростью, мама все-таки нахмурилась.

– Разве я не учила тебя не разговаривать с чужими? А вдруг он бы увел тебя на пристань и забрал с собой в чужие дали?

Кёрстен едва сдержалась, чтобы не сказать, что Хельга вот спит и видит, чтобы сбежать с каким-нибудь моряком в Америку. Ее можно понять: если бы не работа, сестра поступила бы в колледж и уехала в столицу. А ей вместо этого приходится целыми днями напролет читать фру Росен скучные романы и штопать старое белье.

Так что, можно сказать, еженедельные вкусняшки Хельга получает вполне заслуженно. И поэтому ровно в одиннадцать часов Кёрстен с неохотой натянула на ноги теплые гетры, достала из шкафа еще один свитер и надела поверх пальто непромокаемый дождевик. Жаль, у них в доме не было большого зеркала во весь рост, как у фру Росен, зато бабушка при виде нее начала громко хохотать и принялась завязывать и перевязывать многочисленные тесемки.

Наконец, укутанная по самые глаза и снабженная большой корзиной, укрытой для верности двумя слоями промасленной бумаги, Кёрстен выходит из дома. Каждую пятницу она надеется, что бабушка пойдет вместе с ней – и всякий раз та с притворным оханьем хватается за поясницу.

– Ох, старые кости к погоде болят, не иначе. Возьми-ка ты лучше Бурре, с ним тебя никто не обидит.

Бурре – соседский пес, такой мохнатый, что в его шерсти можно найти столько репьев, сколько Кёрстен лет, по одному на каждое лето. У них в Роннебю все друг друга знают, так что хозяин никогда не держал пса на цепи. Возможно, поэтому Бурре вырос добрейшим псом и при встрече так и норовил лизнуть Кёрстен в щеку.

Да, с Бурре веселее шагать по лужам, и не страшна никакая буря.

– Нельзя, – Кёрстен убрала корзину за спину, когда пес начал принюхиваться к запахам. – Когда придем, Хельга вынесет тебе куриные кости от супа.

Уж их-то фру Росен точно не съест, ведь зубов у нее почти не осталось. Зато принесенные булочки она наверняка пересчитает несколько раз, а взамен позволит Кёрстен полчасика посидеть в библиотеке и полистать книги с картинками.

Дождь сменился снежной крупой, которая смешно шуршала по спине и капюшону. Но Кёрстен было очень тепло и сытно от двух плюшек с сахаром и корицей, а чай из самой большой в доме кружки до сих пор смешно булькал в животе. Пожалуй, следовало поспешить, ведь кроме Хельги никто больше не умел развязывать бабушки узлы.