Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

Труднее всего стало выносить упрямство Рипли. По меньшей мере раз в неделю Джордж приводил какие-нибудь новые примеры. Не так давно генерал Роузкранс, прослышав, что на складе артиллерийского управления есть скорострельные пулеметы Аджера, попросил прислать их для западного округа. Сначала Рипли не отправил вообще ни одного – ему по-прежнему не нравилась их конструкция. Позже, под давлением, он все же послал десяток, после чего Роузкранс написал Линкольну восторженный доклад. Президент велел Рипли вернуться к вопросу покупки таких пулеметов, однако тот и не подумал этого делать.

Констанция знала все преступления Рипли наизусть. Он продолжал отказываться от магазинных винтовок и казнозарядок, покупая их только для небольших снайперских отрядов. Пытался отменить уже заключенные контракты и писал «Не требуется» на всех предложениях от производителей.

– А между тем, – только вчера рассказал ей Джордж в бешенстве, – меньше чем через сорок восемь часов после того, как перебили парней бедняги Джорджа Пикетта, я прочел текст допроса одного пленного бунтовщика, который участвовал в сражении за Литл-Раунд-Топ. Так вот, по его словам, за двадцать минут с казнозарядными винтовками каждый из снайперов Бредана сделал по сто выстрелов. Бунтовщик сказал, что его командир думал, будто они с двумя полками столкнулись.

– А сколько их было на самом деле?

Джордж засмеялся:

– У Бредана одна сотня бойцов. И этот старый сукин сын все равно пишет «Отказать» или «Вынести на рассмотрение» на каждой просьбе об улучшении стрелкового вооружения.

В жалобах Джорджа не было ничего нового. Другое дело, что они стали звучать гораздо чаще и яростнее. Констанция заметила это с месяц назад, перед сдачей Виксберга, когда на его стол лег гневный доклад о плохом качестве снарядов Паррота. Изучив все документы, Джордж обнаружил, что эти снаряды были частью партии с завода боеприпасов в Буффало, образцы которой он забраковал после личной проверки. Все снаряды были испещрены дырами из-за дефектных отливок. Констанция хорошо помнила, как был взбешен Джордж, когда вернулся домой в тот вечер.

– Эти мерзавцы пытались замазать дыры мастикой под цвет металла!

На следующий день – новое потрясение.

– Рипли отменил мой отказ. Он одобрил партию. Кажется, этот заводчик – какой-то дальний родственник его жены. Боже, как бы мне хотелось подсунуть один из тех снарядов ему под зад! Это была бы самая большая услуга, которую кто-нибудь когда-либо оказывал Союзу.

Все это и было в том горьком вопросе, который она услышала сейчас, и уже точно знала, какой вопрос сама должна задать ему:

– А что бы ты сам хотел, Джордж?

– Ты предпочитаешь ответ идеалиста или реалиста?

– Если их два, то пусть будет первый.

– Мне бы хотелось работать на Линкольна.

– Серьезно? Ты так сильно им восхищаешься?

– Да. С того вечера, когда мы встретились в арсенале, я чувствовал, что должен узнать его лучше. Он заходит в наши кабинеты по нескольку раз в неделю, задает вопросы, торопит со сроками, поощряет хорошие идеи – вопреки, а может, благодаря нашей министерской неповоротливости. Да, я признаю, он груб и неотесан, но слава Богу, что выборы выигрывают или проигрывают не из-за способности кандидата хорошо выглядеть и вести себя прилично, иначе его бы точно никуда не избрали. Он не притворщик, и многие считают, что это ему вредит, – он никогда не скрывает своих сомнений или дурного настроения. Несколько месяцев назад Уорд Леймон сказал мне, что Линкольн боится не дожить до того дня, когда снова увидит Спрингфилд. Но этот человек обладает качествами, которых чертовски не хватает в этом городе. Честность. Идеализм. Сила. Видит Бог, Констанция, если подумать о том, какую ношу забот, от государственных до семейных, он несет на своих плечах, можно только восхититься его силой. Да, мне бы хотелось с ним работать, но, боюсь, для меня там места нет.

– Ты узнавал?

– Незаметно. Я тебе не говорил, потому что чувствовал: ничего не выйдет.

– Тогда каков ответ реалиста?

– Я хотел бы служить на военных железных дорогах, если Герман Хаупт не передумал. Это хорошая альтернатива, и я приму ее с удовольствием.

Он произнес это с таким жаром, что Констанция поняла: Джордж уже все обдумал. Стараясь говорить как можно спокойнее, она сказала:

– Но это полевая служба. Вблизи от линий фронта…

– Да, иногда. Но главное – я точно знаю, что смогу делать эту работу хорошо и смогу гордиться ею.

В наступившей тишине слышался грохот ночных повозок. Почувствовав напряжение жены, Джордж повернулся на бок – они спали без одежды, как делали это нередко, – и погладил ее грудь, нежную, упругую и такую восхитительно знакомую.

– Ты хочешь, чтобы я так поступил?

– Джордж, ты ведь знаешь… – Констанция слегка откашлялась, – за время нашего брака мы ни разу не задавали друг другу подобных вопросов…

– И все же я хочу знать, что ты…

– Делай то, что должен.

Она поцеловала его, прижав ладонь к его щеке, и быстро моргнула несколько раз, чтобы он не почувствовал, как из ее глаз брызнули слезы от внезапно пронзившего ее страха.

– Итак, Герман… возьмете нового человека?

Джордж спросил об этом в конце следующего дня, когда они с генералом сидели в баре отеля «Уиллард».

Хаупт выглядел измученным. Ему приходилось постоянно ездить в Пенсильванию, чтобы привести в порядок железную дорогу от Геттисберга.

– Вы и сами знаете ответ. Вот только отпустит ли вас министр?

– Ему придется. Я даже в миле от этого человека работать не смогу. – Джордж взял с тарелки устрицу и проглотил ее. – Полагаю, вы уже слышали о скандале с Рэндольфом…

– А кто не слышал? Думаю, ему запретили писать об этом, но он находит добровольных слушателей и повторяет эту историю при каждой возможности.

– И правильно делает. Это просто позор!

– Ну, если оставить в стороне эти философские рассуждения, я бы вас поторопил. Думаю, Стэнтон хочет получить мою голову. Мне он не нравится точно так же, как и вам, и ему это известно. Я отказываюсь мириться с его предубеждениями и высокомерием… – Хаупт с кислой улыбкой проглотил остатки своего виски. – Мне и своих хватает.

Они разделили оставшихся устриц. Дожевав последнюю, Джордж почувствовал изжогу – еще один, наряду с седыми волосами и ноющими по утрам суставами, признак ускользающего времени.

Хаупт спросил, как он рассчитывает добиться перевода.

– Если я просто сделаю на вас запрос, это не сработает, – сказал он.

– Знаю. Утром я встречаюсь с генерал-аншефом.

– С Халлеком? С этим мастером интриг? Я и не знал, что вы с ним знакомы.

– Мы дважды встречались в неофициальной обстановке. Он учился в Академии…

– Да, выпуск тридцать девятого года. Через четыре года после меня. Вест-Пойнт своих не забывает… вы на это рассчитываете?

– Верно, – кивнул Джордж. – Теперь я немного знаю, как делаются дела в этом городе, Герман.

Генри Халлек, уделивший Джорджу десять минут своего времени, выглядел как человек, составленный из полусфер: круглые плечи, выпуклый лоб, выпученные глаза… Он был больше ученым, чем военным, – несколько лет назад перевел одну из книг Жомини – и очень талантливым руководителем. Как всегда заложив руки за спину, он стоял у окна в своем безукоризненном, застегнутом на все пуговицы мундире.