Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

Позже в тот же день к ним зашел Юп Смит. Он сообщил Джорджу, что телеграммы всем родственникам и друзьям разосланы, и отдельно упомянул о Патрике Флинне, отце Констанции.

– Ему я написал, что это была смерть от сердечного приступа. Решил, ну зачем писать старому человеку, что его дочь… э-э…

– Зарезали?

Юп уставился в пол. Джордж махнул рукой, смиряясь с ложью, и вялым шагом отошел к буфету. Стал перебирать графины из резного стекла и нечаянно перевернул один из них. Он весь день пытался напиться бурбоном, но желудок каждый раз отторгал выпитое.

Наконец он нашел нужный графин и глотнул прямо из него, пролив немного на полированный пол.

– Куда ты отправил телеграмму для Чарльза Мэйна?

– Генералу Дункану, в форт Ливенворт.

– А Билли? Вирджилии? Мадлен? Им ты…

– Да. Я сообщил каждому из них, в точности как ты распорядился, Джордж. Я написал, что любой член семьи может стать мишенью этого Бента, хотя сам не думаю, что это так и есть.

– Так или нет, но возможность исключать нельзя. Что насчет серьги?

– Описал ее каждому из них. Жемчужина в золотой филиграни, сделанной в форме капли. Но я не совсем понимаю, зачем…

– Я хочу, чтобы они знали всё. Описание внешности Бента, насколько я ее помню, – всё. И это тоже.

Джордж снова пролил бурбон. Его рубашка уже провоняла им, говорил он с долгими паузами, не заканчивая мысли, и его обычно спокойные темные глаза странно поблескивали.

Юпитер решил уйти.

– Он болен, мистер Смит, – прошептала ему Патриция, провожая адвоката к двери. – Я никогда не видела его таким.

Ко дню похорон, которые назначили за два дня до Нового года, Джордж немного оправился.

Мадлен проделала долгий путь из Южной Каролины. Она держалась смущенно и как-то странно неуверенно. Ей уже исполнилось сорок два, и в ее волосах появилось много седины, которую она не закрашивала. Ее пальто и траурное платье из черного шелка были старыми и потрепанными. Когда они встретились, Джордж тепло обнял ее и на секунду прижался влажной щекой к ее лицу. Она не думала, что в его состоянии он заметил ее нищенский вид, и была рада этому.

Вирджилия приехала из Вашингтона. Одета она была аккуратно, но без излишней роскоши. В ее присутствии Джордж почему-то почувствовал себя слабым и маленьким, как младший брат, хотя между ними была разница всего в один год. Почти весь прежний пыл слетел с Вирджилии в ее новой жизни. Она даже с искренним чувством обняла Джорджа, и в ее словах соболезнования звучала искренняя горечь. Такая резкая перемена сбила с толку некоторых горожан, которые еще помнили ее радикальные выходки по прошлым годам.

Около трехсот мужчин и женщин с завода Хазардов и из города присоединились к семье на заупокойной мессе в часовне Святой Маргариты в долине, а потом поехали или пошли пешком к церковному кладбищу на холме. Отец Тун, духовник Констанции, прочел над открытой могилой молитву на латыни, а потом осенил ее крестным знамением. Могильщики начали опускать на ремнях богато украшенный серебристый гроб. Напротив стояли Стэнли и Изабель; они явно чувствовали себя неуютно и смотрели куда угодно, только не на убитого горем мужа. К счастью, своих мерзких близнецов они с собой не взяли. Хотя еще не было и двух часов, Стэнли уже был изрядно пьян.

Чья-то рука потянулась к Джорджу сзади, коснулась его ладони. Он, не оборачиваясь, сжал пальцы в перчатке. Вирджилия ответила таким же крепким пожатием. Толпа начала расходиться.

Резкий ветер трепал подол сутаны отца Туна, когда он подошел к Джорджу и двум плачущим детям.

– Я знаю, это горестный день, Джордж, – сказал он, – и все же мы должны довериться Господу. Он знает, для чего создал этот мир и каждого из нас, пусть даже Его цель и скрыта завесой зла и жестокости.

Джордж молча смотрел на священника. Он был очень бледен, щеки провалились, и Мадлен вдруг подумала, что Джордж стал очень похож на портреты Эдгара По в последние месяцы его жизни, когда тот уже лишился рассудка.

– Прошу меня извинить, святой отец, – наконец произнес Джордж.

Джордж счел своим долгом открыть в этот день двери Бельведера – для всех, кто захотел бы помянуть Констанцию. Все сдобные булочки и кексы, копченый окорок, сочный ростбиф и устричные пироги, что обычно готовили к Рождеству, теперь подали на поминальный стол. Спиртное развязало языки, и уже очень скоро гости, сбившись в кучки, громко разговаривали и даже смеялись.

Этого Джордж не смог вынести и укрылся в библиотеке. Он провел там минут двадцать, когда открылась дверь и вошли Вирджилия и Мадлен.

– Как ты? – спросила сестра, быстро подходя к нему.

Мадлен закрыла дверь, потом стала нервно теребить платок, заткнутый за манжет платья. Джордж развязал галстук и посмотрел на женщин.

– Не знаю, Джили, – пробормотал он.

Вирджилия не смогла скрыть изумления – брат не называл ее этим детским именем целую вечность. Джордж вдруг встал с кресла.

– То, что случилось с ней, – воскликнул он, – не поддается никакому разумному объяснению! Так мог поступить только безумец.

Вирджилия вздохнула. Рядом с бедно одетой Мадлен она выглядела солидной и ухоженной благополучной дамой.

– Таков наш мир, – сказала она. – Я давно поняла, что каждый день нашей жизни мы сталкиваемся с глупыми несчастьями, нелепыми мелодрамами, жадностью, корыстью, бессмысленным страданием. Мы пытаемся забыть о них, притворяемся, что ничего этого нет, стараемся отвлечься с помощью искусства или философских рассуждений, а то и просто наливаясь спиртным, как бедняга Стэнли. Пытаемся что-то объяснить, опираясь на нашу религию. Но все остается по-прежнему, и это всегда рядом с нами, словно несчастное уродливое чудовище, которое прячется за тончайшей занавеской. Как только занавеска приподнимается или рвется, мы вынуждены видеть его. Тебе это хорошо известно, ведь ты был на войне.

– Дважды. И думал, что уже заплатил свой долг.

– Жизнь не всегда логична, Джордж. Кто-то так никогда и не встречается с этим чудовищем. А кто-то видит его снова и снова, и кажется, что в этом нет никакого смысла. Но он есть. Когда такое случилось со мной после смерти Грейди, мне понадобились годы, чтобы понять это. Так кончается наше детство, Джордж. Родители называют это взрослением, но используют это слово слишком уж небрежно. На самом деле взросление – это когда ты смотришь на то чудовище и понимаешь, что оно бессмертно, а ты – нет. И сделать с этим ничего нельзя.