Северное сияние

Я видел, что Маргарита внимательно слушает. Смотрел на ее таинственно освещенное лицо и чувствовал, что ее мучает какая-то тоска. И не ради щекочущего нервы возбуждения, которое они вызывали в себе в этой затемненной комнате, а ради снедающего ее тихого отчаяния, ради ее сжатых губ я заговорил. Не мог дольше терпеть, чтобы это волнение, эту бледность на ее лице вызывали Буссолиновы россказни, которые он вычитывает из газет, сидя в своей мухоловнице. Я вступил в разговор. Рассказал о Еве Ц. О ее, Евы, муках во время материализации образов, о корчах и мучительных содроганиях после каждого сеанса. Описал некоторые из них. Большинство экспериментов проводилось в пору ее ранней молодости. День за днем и ночь за ночью. И если она еще жива, то, верно, совсем старуха. Страшно утомлена и, должно быть, ужасно страдает при воспоминаниях о том, что с ней творили. Такой подопытной крольчихи, какой была Ева Ц., свет еще не видывал. Ни одному кролику не впрыскивали такого количества экспериментальных препаратов, ни от кого никогда не требовали столько душевных мук. Подействовало. Маргарита откинулась в тень, и я видел, что руки ее слегка дрожат. Рассказ ее потряс. И остальные слушали внимательно. Я выдержал паузу, наслаждаясь их удивленными и любопытными взглядами.

Затем продолжил и все испортил. Кроме знаменитой Евы Ц. и ее выступлений в Париже и Мюнхене, которые, скорее всего, объясняются истеричностью ее натуры — утверждают, что она была не в состоянии отличить действительность от фантазии, — кроме нее самой и ее видений, в оккультной биологии и физиологии интересен еще один феномен, а именно телестезия [8] . Ученый А. де Рохас обнаружил, что в медиумическом состоянии способность ощущать распространяется за границы тела так, что вокруг него создается сфера особой восприимчивости, внутри которой ощущения передаются без соприкосновения с другим телом. Сфера эта простирается на два-три метра и делится на слои интенсивности, наиболее сильный из которых находится на расстоянии трех-четырех сантиметров от поверхности кожи. Но что толку во всех этих объяснениях, если Маргарита сидела в другом конце комнаты, вне влияния даже самого слабого слоя моей сферы!

8

Восприятие физических явлений без непосредственного контакта с ними на любых недосягаемых для органов чувств расстояниях.

Губы ее уже не были сжаты, щеки порозовели, она улыбалась, ее интересовала одна лишь Ева Ц., то, что с ней делали. Буссолин все чаще тянулся к стакану, женщины крошили фруктовое печенье. Инженер Самса откровенно зевал. Его занимали лишь социальные меры во благо рабочих, а из всех загадочных явлений — лишь тайна возникновения трикотажа. Только плешивый доктор Буковский с интересом всматривался в меня. Я продолжил свой рассказ, однако не для плешивого доктора, а потому, что не мог вот так взять да и уступить поле боя хихиканью и фруктовому печенью. Разъяснял, что такое магический оккультизм, чем занимается оккультная медицина, что есть белая и черная магия, говорил о суггестии и подсознании, медиумизме и опять об эманациях. Закончив, я с удивлением обнаружил, что меня давно никто не слушает, все заняты болтовней, один плешивый доктор ободряюще мне кивает: мол, продолжайте, продолжайте.

Это был полнейший крах. Мне оставалось лишь отхлебывать чай с ромом и грызть фруктовое печенье. Они же оживленно беседовали о русском вечере с джазом, который, судя по всему, приближается неудержимо и стремительно. Тогда какого же черта рассказывались все эти страшные истории? Может, в нас еще живы темные крестьянские избы, где по вечерам шепчутся о страшных и невероятных событиях и вызывают, замирая от страха, домовых и леших лишь для того, чтобы потом крепче заснуть? Ради этого? Или же потому, что все предчувствуют: однажды с кем-нибудь, если не с ними самими, в этом городе произойдет что-то действительно ужасное. А может, все это вообще ничего не значит. Просто им требуется искусственное возбуждение, провоцируемое загадочным полумраком. Потом я слышал, как супруга плешивого доктора со ртом, набитым фруктовым печеньем, объясняла на кухне какой-то даме: за ней надо следить. Когда выпьет лишнего, обязательно что-нибудь необыкновенное выкинет.Что-нибудь да выкинет. Разве вы не слыхали, как однажды она пропала на два дня? — Не может быть! — Может, может. — И на две ночи? — Нет, только на одну ночь, но дома ее не было целых два дня. Мой муж говорит, что алкоголь возбуждает у нее определенный нервный центр. — Неужели?! Нервный центр? — Правда, правда. — Но это ужасно! — Вот именно, ужасно.

Говорили о Маргарите. Я не хотел подслушивать. Так уж получилось. Каждый из нас носит в себе вирус безумия. И одинокие люди знают об этом лучше других. Смотрясь в зеркало, не можем понять, откуда мы явились и куда направляемся. Так что, если супруга врача так отзывается о Марьетице, это еще ни о чем не говорит. Даже если ее плешивый Буковский действительно утверждал нечто подобное.

В следующий раз расскажу им о Сведенборге [9] , о том, как он, потрясенный, видел, что в Стокгольме горит его дом. Видел, находясь в Гётеборге, на расстоянии пятидесяти миль. Об этом пишет Кант. Пожалуй, эта история будет посильнее, чем о постукивании в окно. О Еве Ц. больше не упомяну ни за что на свете. О нервных центрах рассуждают! Что же тогда говорить обо мне, торчащем здесь в ожидании Ярослава.

9

Сведенборг, Эмануэль (1688–1772) — шведский ученый и теософ-мистик.

12

Большинство людей, занимающихся психологическими исследованиями, признают, что наибольшую трудность представляет предвидение будущего. Даже самые сильные медиумы в наиблагоприятнейших условиях добились в этом отношении очень посредственных результатов. В тридцать восьмом произошла активизация всех видов предсказаний о будущем человечества, однако тогда они казались невероятными. Хромоножку с почты не волнует будущее человечества, но и о своем с электриком будущем она не смогла узнать ничего конкретного на сеансах местного оккультистского кружка. Самое большее, чего она достигла, было мучительное ощущение безысходности и страха, когда она увидела себя, бегущую по пустынной улице, припадая на одну ногу и привскакивая, и гонящихся за ней здоровенных, спортивного вида парней и почувствовала, что она не сможет от них убежать. Но такие видения она уже переживала во сне, а потому не нуждалась в специальных сеансах при красноватом освещении. Если бы она могла увидеть то, во что не мог проникнуть ее взор, она разглядела бы в мае сорок пятого своего электрика в кабачке Беранича на площади Водника. Она разглядела бы, как он, пьяный в дым, размахивает руками, как эти руки хватают стакан с вином и выплескивают его содержимое в физиономию какого-то солдата. Как после этого подбегают другие солдаты в униформе Болгарской народной армии и за пиджак, воротник и волосы выволакивают ее любимого из-за стола. Как мешок тащат его через весь зал кабачка Беранича, так что опрокидываются столы и люди прижимаются к стенам. Они выволокут его вон, на солнечный майский день, поставят, словно куль, посреди пустой улицы и сделают несколько шагов назад. Скинут винтовки с плеч и передернут затворы. Когда ее возлюбленный узрит перед глазами черные дыры стволов, у него подкосятся ноги и он в пьяном ужасе рухнет на колени перед солдатом, у которого от гнева глаза налиты кровью и который рукавом стирает вино с лица. Увидела бы себя, как она, хромая, выбегает из кабачка и бежит к ним. Когда поднимаются винтовки, она уже совсем близко и может видеть, что горящие гневом глаза теперь смотрят на нее. Закрыв собой возлюбленного, она бросается на колени перед солдатом. Он кричит, подбегает к ней и пытается ее оттащить, она же обхватывает его обеими руками. Солдат, шатаясь, пытается сбросить с себя взлохмаченную сумасшедшую бабу и наконец отталкивает ее прикладом. Потом тяжело сопит, остывая. Она чувствует, как его ярость стекает вниз, по мостовой, по улице по направлению к Драве. Он опускает винтовку к ноге. Остальные топчутся на месте. Солдат щелкает затвором и вскидывает винтовку на плечо. Ее возлюбленный лежит в дорожной пыли и блюет. Потом пытается встать, но ноги его не держат. Его трясет. Он весь испачкан, и от него страшно смердит испражнениями. Один из солдат что-то говорит, остальные смеются и уходят назад, в кабачок Беранича. Потом она увидела бы, как одна тащит этот расслабленный куль по Корошской улице, через Державный мост, на площадь Св. Магдалены, увидела бы, как хромоножка тащит отвратительно воняющего мужчину по улицам, заполненным ликующими людьми, тащит по своему каждодневному крестному пути. Увидела бы свою больную мать, страх в ее глазах, услышала бы оханье и горькие причитания, когда она этого мужчину отмывает и возвращает к жизни в своем доме.

И в конце она увидела бы, как темной ночью он уходит, крадется по ступенькам как обычно, как всегда до этого, с той лишь разницей, что теперь он никогда сюда не вернется.

13

Приближается время, когда мне придется принимать решение. Или я уеду, или со мной что-то произойдет. Местное общество уже считает меня за своего, и меня больше не спрашивают, когда торговый дом Ярослава Щастны начнет свой вояж на юг. Такое впечатление, будто мой дом здесь, в этом городе, который поджидал меня, встал на моем пути и в который я забрался, как эмбрион в материнскую утробу. Сегодня меня вновь посетило воспоминание. В первый раз — когда я проходил мимо церкви. В одной из церквей должен быть голубой шар, который я в детстве хотел достать, какой-то святой держит его в руках. Вот я тянусь к статуе, хочу схватить шар… Того домика в предместье, где в саду растут цветы и сочная фасоль, того домика я так и не нашел и никогда не найду, но статуя вспомнилась так явственно, что на меня дохнуло чем-то до боли знакомым. Я хотел дотянуться до шара, хотел подержать его в руках и сейчас будто слышал детский голос, громко требующий, чтобы ему дали мячик, и шиканье женщин, пытающихся его унять. Может, это мне приснилось, а может, я и вправду когда-то сидел на руках у матери и совсем рядом с собой видел красивый голубой шарик и непременно хотел подержать его в руках. Странно, но разум не в состоянии приблизить то, что почти наверняка происходило когда-то со мной здесь, в этом городе, или, может быть, это был сон или просто фантазия.

Потом мы с Маргаритой шли по Корошской улице… В просвете между домами был забор, в нем крепкая деревянная калитка. Она была не заперта, и я откуда-то знал, что за ней нет ни дома, ни двора, что там — зеленый луг, полого уходящий к реке. Я остановился перед калиткой и легонько ее толкнул. Был поражен, когда там мне открылась снежная поляна и не было никакой травы. Но поляна все же шла под уклон, и я был уверен, что под снегом лежит зеленый луг.

Попытался рассказать ей, что со мной творится. Внимательно слушала, потом пожала плечами. Человек не помнит, что с ним происходило до трех или даже до пяти лет. Я так ничего не помню. И тебе это только кажется. Ведь о том возрасте и вспоминать-то еще нечего…

Я ответил, что мячик в церкви и зеленую поляну, которая уклоном спускается к реке.

— Ты здесь чужой, — сказала она, — и ничего не можешь помнить. Ты придумываешь все это, чтобы как-то оправдать свое долгое ожидание Ярослава. Но точно так же ты мог бы оказаться в любом другом городе, и там, наверное, тебе через неделю-другую тоже показалось бы все давно знакомым.

Наверное, то, что существовало в какой-то иной жизни, в данный момент неожиданно перенеслось в мою голову, в мое сознание и сделалось частью моей памяти. А в действительности ничего не было, и города не было, и прошлого не было, один только я есть, один я существую и непонятно почему торчу здесь. И мне уже совсем неясно, как я очутился в этом городе, и вот сейчас иду по Корошской улице и промокшими ботинками загребаю грязное месиво на черном тротуаре. Теплый зимний день, узкая улица, черные, с наглухо зашторенными окнами дома по правую сторону и темные, уходящие к реке улочки по левую. Вот что хотелось ей сказать. И еще то, что шар и церковь все-таки существуют.

Как случилось, что этим людям, и прежде всего Маргарите, я стал настолько своим, что рассказываю им о мячиках в церкви, о лужках, спускающихся к реке? Истина, скорее всего, в том, что с моей памятью что-то происходит, будто она пытается увести меня в неведомое, но это ничего не меняет.

Мы шли с Маргаритой по Корошской улице к одному из домов, являющихся собственностью семьи Самсы и сдаваемых внаем. Дома эти стоят прочно и основательно, приносят ежемесячно твердый доход. Кроме приготовления традиционного чая с ликером, выпечки фруктового печенья и участия в Ядранских ночах в ее обязанности входит сбор денег с квартиросъемщиков, производимый в одной из квартир. Там два помещения: кухня и комната. На кухне два стула и стол, за которым Маргарита собирает деньги, в комнате шкаф и некое подобие тахты, покрытой шелковым покрывалом, а на ней несколько перевернутых стульев. Квартира служит чем-то вроде конторы, куда жильцы приносят плату. Надо признать, что обязанность эта не из легких. У людей или вовсе нет денег, или они нужны им для чего-то другого. Квартиранты не желают платить, а это означает, что ей приходится выколачивать деньги, и, следовательно, нужно на них кричать, выяснять отношения и угрожать судом. Неприятное занятие, после которого она пребывает в подавленном состоянии и, по ее словам, чувствует себя разбитой и оплеванной. В дни, когда госпожа Самса является взимать квартплату, жильцы должны собраться во дворе или перед пустой квартирой. Они ворчат и возмущаются, но в конце концов платят. Среди жиличек есть две барышни средних лет, Катица и Гретица. Я прохаживался в ожидании окончания процедуры по деревянной галерее, выходящей во двор, и познакомился с ними. Они жаловались, что в квартирах сыро и что штукатурка отваливается. Рассказывали, что в апреле, когда льют бесконечные дожди, вода проникает в щели и стены буквально впитывают влагу. Маргарита была недовольна, что я разговаривал с Катицей и Гретицей. Сказала, что это птички особого полета. Но сказала это таким тоном, будто в чем-то завидовала их птичьей свободе или чему-то еще. Когда мы вышли на улицу, была очень не в духе. Можно с уверенностью предположить, что там, в конторе, многие пытались отложить уплату, придумав массу жутких историй. Опустив голову и поджав губы, она шла по улице. Обязанность ее скверна, а сама она прекрасна. Чем хуже настроение, тем она красивее.

14

Ближе к вечеру меня потянуло на почтамт. Хотел узнать, не пришел ли ответ. Однако, представив, как белозубая барышня в окошечке посмотрит на меня и улыбнется, как она захромает к столу и будет там перебирать бумаги, вспомнив о ней, я свернул на улицу, ведущую в Лент. Из прокопченных подвалов в узких улочках нижнего города, что сбегают вниз к реке, доносилось нестройное пение. За окнами горел тусклый свет, помещения набиты мужскими телами, воздух был густ от хриплых голосов и табачного дыма. Я толкнул дверь и увидел Федятина. Он сидел на прежнем месте, за своим столом, и сквозь густое кабацкое марево я разглядел его заросшее лицо и лихорадочно блестевшие глаза. На этот раз он был не один. Какой-то мужчина с бычьим затылком и гладко выбритым подбородком сидел рядом с ним. Он обернулся, тот мужчина, обернулся к дверям и посмотрел на меня. Я не стал входить. Только заглянул и вышел. Но его запомнил. Не потому, что он сидел с Федятиным, не только поэтому. Запомнил его лицо, оно было каким-то темным, совсем не такое, как у Федятина. Взгляд Федятина был горячечным, а этот смотрел спокойно и прямо. И щеки, и бычий затылок, которым он потом повернулся ко мне, были гладко выбриты. Я бродил по ярко освещенным улицам и почти не замечал молодых, оживленно беседующих людей, фланирующих взад-вперед. Перед моими глазами неотступно стояло лицо Федятина и того человека с ним. Не буду о них думать, решил я, ибо знаю, что если о человеке слишком много, особенно ночью, думаешь, то как бы устанавливаешь с ним контакт. А что может быть общего у меня с этими опустившимися типами из сумрачного притона? Правда, Федятина я повстречал в день моего приезда. Это единственная причина, почему он врезался мне в память. Иных причин нет. Никаких.