Северный Удел

— Голем, — сказал Тимаков.

— Голем, — повторил я.

Отец хорошо подготовился.

Книги, камни, ножи, ме-хав, ме-ерв — кажется, он и сам осознавал, что это не будет серьезным препятствием для того, кто решил его убить. Нападающий, опомнившись, просто выжег отцовские метки жилами пустой крови.

Голем, судя по всему, тоже продержался не долго.

В глине поблескивали темные осколки стекла. Бесформенный ком, видимо, служивший голому головой, осыпался у косяка.

— Там, дальше, еще, — сказал дядя Мувен.

Второй голем был деревянный.

От него осталась только нижняя обгорелая половина, сползшая в большую овальную выемку. Здесь стояла пустая ванна, в которой Майтус сделался кровником. В ванне ловила отблески свечей мутная, припахивающая вода. Наверное, чтобы ничего до моего осмотра не нарушать, ее побоялись слить. Колыхалась на крючке портьера, в нише чернели отцовские инструменты, у лестницы, ведущей на широкий балкон второго этажа, громоздились стеллажи.

И опять всюду была кровь.

Само расположение комнат указывало, что отец отступал вглубь, с боем отдавая помещение за помещением. Но я совершенно не видел, как это происходило.

Фон зашкаливал.

Какие-то остаточные жилки, словно пыль, висели в воздухе. Отсвечивал пол. Все эти книги, стулья, стекло всюду, все эти сбивающие с мысли метки…

Я не мог сказать ничего определенного.

— Здесь еще, — остановился дядя.

И мы с Тимаковым, будто под гипнозом, шагнули к нему. Тени наши расползлись по стенам, по-родственному сливаясь с темнотой, клубящейся вокруг.

Под балконом и лестницей отец хранил свою коллекцию находок. Сейчас она представляла собой груды хлама, кучи щепы, камня и металла.

Где-то здесь стояла и модель «Касатки».

Когда шторы были раскрыты, солнечный свет золотил выбленки на вантах и настил палубы. На парусах, закрепленных проволочками, выгибаясь, тянулся к небу черный, в белых пятнах морской зверь.

— Опа-па, — протянул Тимаков, подаваясь назад.

— Да, — сказал дядя Мувен.

Свеча его давала нечеткое пятно света, в нем желтел чешуйчатый бок и слегка золотилась поджатая, размером с человеческую ногу, похожая на птичью лапа. Острые, загнутые, черные когти, перепонки, тигрового окраса бедро.

Я повел своей свечой в сторону.

Странное существо не имело головы. Узкая грудь его была размолочена, чешуя сорвана пластами, открыв бледно-зеленое мясо, глубокая рана обнажала ребра. Из-под тела выглядывало костистое узкое кожистое крыло. Другое крыло было, видимо, вырвано.

— Гарпия? — спросил Тимаков.

— Скорее, виверна, — сказал я и подсветил ему длинный змеиный хвост с шипом на конце. — Перьев нет. Но лапы птичьи.

— Ваш, с усиками, тоже удивился, — сказал дядя Мувен. Он подступил ко мне: — Я никогда не видел у Аски такого чудища. Я вообще не видел, чтобы он вдруг… Бастель, он же с гомункулюсами дела не имел!

— Н-да, — Тимаков присел, провел по боку мертвой виверны пальцами. — Не имел, а кровь Кольваро между тем чувствуется.

Я прошелся, пытаясь разыскать останки «Касатки».

Разгром проступал из темноты и стыдливо прятался в ней же. Кособочились тумбы, лежали книги, лоскутами ползла стенная обивка, чернело обожженное дерево. В простенке между нишами полопалась штукатурка.

И опять я не видел ничего.

Даже нить виверны, тонкая, почти невесомая, обрывалась в локте над ней. Куда тянуть, что тянуть? Долго я ехал…

Дядя Мувен подобрал опрокинутый стул.

— Вот, Бастель, — сказал он, сев, — никаких следов, ничего.

— Следов-то много, — поднялся Тимаков. Он достал из брючного кармана платок и вытер грязные пальцы. — Только вот толку с них…

— Я тоже не вижу, — сказал я.

— Здесь есть резон, — Тимаков подошел к окну и слегка отогнул край черной занавеси, посмотрел наружу и заправил занавесь обратно. — Ваш отец возможно хотел все запутать.

Лицо его выплыло из темноты к моему. Блеснули, поймав свечные огни, глаза.

— Возможно он хотел…

— Защитить меня? — спросил я.

— Помилуйте, — сказал дядя Мувен со стула, — на нас же напали в «Персеполе»!

Тимаков скривился.

— Да, это да.

Он отошел, через несколько мгновений раздались постукивания. Слева, справа по стене.

— Это тоже проверяли, — вздохнул дядя Мувен.

— Человек не может исчезнуть просто так, — объяснил Тимаков свои действия. — Здесь должен быть тайный ход.

— Тогда он был одноразовый, — сказал я.

— Возможно.

Тимаков выбрался из-под лестницы, темной фигурой, лишь слегка замазанной светом, промелькнул у наваленных горой стеллажей. Снова раздались стуки. Дядя Мувен поворачивал за стуками голову.

— Георгий, — сказал я, — я все здесь обползал в детстве. Есть один секрет — винтовая лестница, но она была комнатой раньше.

— Так давайте искать.

— Что?

— Что? — Тимаков вновь подскочил ко мне. Накладная борода его оказалась измазана чем-то белым. — Вы — как болван деревянный, Бастель. Как голем. Извините, конечно, но у вас все-таки пропал отец…

— И я должен рыдать и заламывать руки?

Тимаков посмотрел странно.

— Землю вы рыть должны.

— Более двух недель прошло, — сказал я. — Все выцвело, высохло, смешалось, вы же сами видите, как тут все…

— Не знаю, — капитан дернул щекой. — Вы должны действовать.

— Сначала я бы хотел подумать.

— А разве у высшей крови не наоборот? Ну вас, Бастель!

Тимаков махнул рукой и скрылся в дверном проеме. Под ногами его захрустел стеклянный мусор. Шаги звучали все тише, тише, и я решил, что он в раздражении вышел вон из крыла.

— Ах, Аски, Аски, — пошевелился дядя.

— Как ваш пансион? — спросил я.

— Оставили в прежнем размере. Террийяр лег грудью. Да что пансион… дядя вздохнул. — Тут все дела никуда… Вы идете, Бастель?

Он встал.

От свечи щеки его сделались похожи на медовые персики, которых всегда полным-полно на ассамейских базарах. Такие, с уклоном в красноту. В глазах застыло ожидание.

— Бастель?

— Да-да, — я повернулся на носках, пытаясь разом ухватить всю размеченную кровью картину, — мне все же хотелось бы…