Сейф

Виктор Павлович подумав об этом, испытал стыд. Чувство долга перед родиной и министерством в частности, было сильным и не преодолимым. Уйти с работы – все равно, что покинуть старую жену на девятом месяце беременности ради молодой бабы. Неудобно, противно, тошно. Канцелярия наверняка поступит в соответствии с негласным распоряжением, не регистрировать увольнительные, без одобрения свыше, и документ Виктора Павловича будет брошен в корзину. Зам министр сделает вид, что ничего не видел. Поэтому если Виктор Павлович решит действовать наверняка, ему придется настоять, чтобы сотрудник канцелярии прямо при нем сделал положенную запись во входящем журнале и тогда его должны были уволить в соответствии с законом в двухнедельный срок. Но это было бы верхом неуважения ко всем элементам системы, и лишало бы Виктора Павловича некоторых полезных связей, находящихся в состоянии хрупкого баланса.

Но более всего Виктор Павлович боялся, что увольнение спровоцирует вторую встречу с Дедушкой. И тогда у Витьки Шустрого не останется другого выхода, кроме как сгореть со стыда.

– Нет, Лена. Я хотел, думал об этом, но твердо решил дотянуть до пенсии.

– Так это десять лет, – воскликнула жена. – Это как еще раз школу закончить.

– Вот и замечательно, считай, что я в первый класс пойду. Школа, это же самая золотая пора жизни.

– Особенно если ты не учишься, – вставила жена и, скинув полушубок, села рядом с мужем на стул. – Ты такой бледненький, – она положила руку на белый лоб Виктора Павловича и погладила его так, словно бы он маленькое дитя. Если бы это сделала Даша, он бы и правда, замурлыкал от удовольствия, но ласки жены вызывали противоположные чувства и Виктор Павлович остановил ее руку.

– Хватит уже, в самом деле. Я совершенно здоров. Ты лучше сходи за моими вещами. И почему, кстати, ты без бахил и в верхней одежде, – брезгливо возмутился Виктор Павлович.

– Дала на лапу охраннику пятьсот рублей, представляешь? Ради тебя. А ты меня учишь, как вещи в гардероб сдавать, да еще за своим пальто гонишь. У тебя вон у кровати над тумбочкой, что за кнопка, для молодухи той, санитарки, вот вызови, скажи, чтобы принесла вещи.

– Лентяйка, – промурлыкал Виктор Павлович и поежился в постели, – устал я, правда, потому, что нет мне ни минуты покоя. Даже сейчас, лежа тут я думаю о делах – знаешь, сколько у нас проектов не законченных, сколько всего еще предстоит сделать, чтобы экономика окрепла.

– Ой, брось ты Витя, какая экономика. Ты уже двадцать лет только об этом и говоришь, а рубль как падал, так и падает, – Лена засмеялась, но Виктор Павлович был неумолимо серьезен, ему захотелось немного поиграть, и он, приосанившись, продолжил:

– Экономика наша, Лена, должна еще воспрять. Конечно, для этого нужно много работать, но мы знаем, что через несколько месяцев будет положительный сдвиг.

– Сдвиг по фазе у вас будет, ну хватит Витя.

– Нет-нет, ты послушай, не перебивай, етить твою мать, вот вечно ты со своими шутками, а я ведь серьезным делом занимаюсь. Мне еще выступать с речами, надо тренироваться, надо учиться говорить грамотно без бумажек. Известно ли тебе что в Риме политика, говорящего по бумажке, даже не слушали.

– Да ты не политик, Витя, ты чиновник, это разные вещи. Нафига тебе политика, еще тебя посадят или застрелят, а ты мне живым нужен, – Лена сделала вторую попытку погладить мужа, но он строптиво отмахнулся, раздраженный тем, что она не хочет воспринимать его фантазию всерьез. А между тем, Виктор Павлович думал так – раз уж оставаться частью механизма, то нужно стремиться повышать квалификацию и собственную значимость. Не сидеть же ему вечно в одном и том же кабинете со Светкой за стеной. Надо думать о будущем, о светлом, своем будущем. Как хорошо, что оно возможно даже в нынешних условиях, когда уже не знаешь, что подразумевать под словом экономика. Толи некую товарно-денежную систему, приумножающую национальное достояние, толи экономию во всем. Виктор Павлович замолчал, а потом серьезным тоном сказал:

– Сон мне страшный приснился, я бы сказал жуткий, Лена. Я, когда проснулся, испытал такое счастье. Даже моя завядшая много лет назад к тебе любовь вдруг расцвела.

– Вот негодяй, – засмеялась жена, и Виктор Павлович ухмыльнулся.

– Правда, я испытал такое чистое человеческое счастье от осознания собственного богатого существования. Ну, вот скажи, честно, когда мы в институте с тобой в ЗАГС шли, когда я деньги на кольца занимал, когда мы свадьбу сыграли ты я и пару друзей с портвейном, потому что у нас денег не было даже на партийные взносы – верила, что мы так заживем? – Виктор Павлович прослезился, вспомнив голодные студенческие годы. Дела действительно обстояли паршиво. Стипендии хватало на кое-как пожить, да и только. Родители помочь не могли – отец пил, мать еле сводила концы с концами, и сам будущий чиновник не знал даже, что такое шоколад до четырнадцати лет. Мороженое было деликатесом. И каким вкусным, ведь в былые времена не было химии. Все делалось натуральным. Виктор Павлович недавно купил рожок на улице, да так и выкинул, лизнув один раз. Химия. Да и что сейчас натурально? Вся жизнь поменяла вкус – куда ни глянь всюду фальшь и фальшь. Надо только залезть на волну этой фальши, чтобы плыть, чтобы не отставать от корабля несущего всех, кто удержится за борт – в светлое будущее.

– Я всегда в тебя верила, милый, – ответила Лена, и Виктор Павлович наконец-то позволил гладить свою седую голову. Но жена вдруг замерла.

– Слушай, а часы то твои где? – Виктор Павлович машинально поднес левую руку к глазам, и вздрогнул. Ролекса за двадцать пять тысяч долларов не было. "Ходики", как он ласково называл подарок на день рождения, полученный им от коллектива, Виктор Павлович носил уже более пяти лет. Золотой ремешок, словно бы врос в кожу, и Виктор Павлович уже перестал ощущать тяжелый вес платины на левом запястье. И если бы не Лена, то он вряд ли бы заметил пропажу.

Виктор Павлович испуганно приподнялся.

– Украли что ли? – сказал он и затрясся от негодования.

Вот тебе и врачи, украли, воспользовавшись ситуацией. Правильно, двадцать пять тысяч долларов – это полтора года их работы. Да какие полтора. Два. И то, сумма скопится, если им не есть, не пить, сидеть как арестант на воде с хлебом, из дому не выходить, а только откладывать. Наверняка сейчас скажут, что доставили в таком виде. А врачи скорой помощи будут утверждать, что у Виктора Павловича амнезия и никаких часов на нем отродясь не было – ничего не боятся гады. Не допустить произвола.

Резким движением, Виктор Павлович под веселое взвизгивание жены стал конвульсивно нажимать кнопку, и менее чем через минуту, в палату влетела Даша в сопровождении доктора. Тот с порога закричал:

– Что случилось, Вам плохо?

Багровый Виктор Павлович, грузно ответил:

– Плохо, мне нужно получить все свои вещи. Вот моя жена, передайте ей все до последней нитки. Срочно.

Доктор понимающе кивнул и распорядился, чтобы Даша в сопровождении Елены с номерком бежала вниз в гардероб и, не мешкая, поднималась наверх.

Оставшись наедине, Виктор Павлович постучал себя пальцем по запястью левой руки, пытливо глядя доктору прямо в глаза. Тот непонимающе хлопал ресницами, и озабочено разглядывал пациента. Виктор Павлович ухмыльнулся, кривая улыбка поползла по мясистому лицу – ничего не хочешь сказать? – Доктор отрицательно покачал головой, испытывая страх и смущение от сложившейся ситуации, а Виктор Павлович разгорался и все более злился.

– Да что такое происходит? – набравшись смелости, спросил доктор, и Виктор Павлович наконец-то решил объясниться:

– Происходит преступление, доктор. Ходики мои где?

– Все в пакете. Все сейчас принесут, если Вы об этом. У нас приличное заведение, Кремлевская больница, у нас тут сами понимаете, такое быть не может.

– У нас не может, а у Скорой может. Очень надеюсь, что часы мои на месте. Вы их сами видели?

– Не помню, совершенно из головы вылетело. Вроде бы в них были, а вроде и нет. Даже если часы были на руке, мы их в любом случае сняли, чтобы подключить оборудование. Но не волнуйтесь, все в пакете. Все на месте. Я уверен.